Полина Дашкова - Никто не заплачет
Нет, Владимир Николаевич не был слеп и наивен, многие недостатки рухнувшей системы он знал изнутри. Но в его душе зерна отделялись от плевел, он верил в святость системы как таковой, а недостатки считал отдельными и временными.
В определенном смысле Владимир Николаевич был человеком глубоко религиозным. Его божеством с раннего детства была советская власть.
В ночь, когда торжествующая толпа снесла памятник великому чекисту Феликсу Дзержинскому с пьедестала, полковник впервые в жизни напился до одури, а под утро пустил себе пулю в лоб.
Ксении Анатольевне казалось, она не сумеет пережить самоубийство мужа. Мир рухнул для нее. Но постепенно она справилась, надо было жить дальше. И не просто жить, а на какие-то средства. Мальчики заканчивали МГИМО, получали стипендию, пытались подрабатывать как могли, но Ксения Анатольевна не хотела, чтобы они отвлекались от учебы.
Она вспомнила о фортепиано, стала обзванивать своих бывших сокурсников по консерватории, ей помогли найти учеников для частных уроков, а потом она устроилась и на постоянную работу, преподавала музыку в платной гимназии.
Постепенно жизнь стала опять входить в определенную колею. Конечно, она не была уже такой сытой, спокойной и благополучной.
Ксения Анатольевна не переставала поражаться, как изменились времена. Если еще недавно диплом МГИМО был стопроцентным пропуском в светлое, обеспеченное будущее, то теперь даже у выпускников этого престижнейшего вуза возникали проблемы с трудоустройством. То есть, конечно, безработица ее сыновьям не грозила. Но мальчики хотели сразу много денег, а ни одна государственная служба сразу много не давала. Между тем вокруг было столько соблазнов, столько примеров быстрого, легкого богатства без всяких дипломов. Оба сына плюнули на свое элитарное образование, занялись сомнительным бизнесом. Это серьезно беспокоило Ксению Анатольевну, однако она не ждала еще одной беды в своей семье.
Но беда случилась такая, страшнее которой нет ничего на свете. Погиб Дениска, младший сын. Она не видела его мертвым. Антон привез из Праги маленькую керамическую урну — все, что осталось от ее мальчика. Теперь все ее мысли были об одном: она никогда не сможет попрощаться с сыном. Она не понимала, почему Антон не взял ее с собой в Прагу, почему надо куда-то уезжать сейчас. В голове был тяжелый, мертвый туман.
— Пойдем, мамочка, я тебя уложу. Тебе надо поспать, — услышала она голос старшего сына.
Оказывается, он скормил ей всю тарелку бульона и теперь протягивал на ладони две маленькие таблетки.
— Выпей, пожалуйста, это седуксен.
Она послушно запила таблетки холодным чаем и, глядя на Антона пустыми, бессмысленными глазами, спросила:
— Зачем ты это сделал? Зачем ты сжег Дениску?
Антон ничего не ответил. Поднял ее под локти повел в комнату.
— Раздевайся и ложись. Завтра нам рано вставать.
Когда она легла в постель, он тихонько прикрыл за собой дверь, отправился на кухню, закурил и заметил, что руки дрожат.
— А ведь маму надо показать хорошему психиатру, — сказал он самому себе шепотом, — как только все кончится, я обязательно найду лучшего специалиста.
Глава 10
Захар приходил раз в неделю, брал Колю с собой в город. Первое время водил в кино, потом, когда потеплело и запахло весной, они подолгу гуляли, обедали в ресторанах. Иногда за столиком с ними оказывались какие-нибудь приятели Захара, с наколками на руках, с золотыми зубами. Изредка появлялись женщины, они казались Коле необыкновенно красивыми. Одеты они были во все заграничное, в ушах и на пальцах сверкали драгоценные камни.
Разговоры обычно велись непонятные, с каждым Захар общался по-разному. С одним говорил строгим голосом, рублеными скупыми фразами, словно приказы отдавал. Над другим посмеивался, как бы про себя. Собеседник не замечал, но Коля всегда чувствовал это.
Только с одним человеком он беседовал как с равным.
Однажды, войдя в зал ресторана «Прага», Коля заметил за дальним столиком известного эстрадного певца, которого много раз видел по телевизору. Певец пел на всяких праздничных концертах песни про партию, про Ленина, в общем, идейную муть. Голос его без конца звучал по радио, и в интернате его знал каждый, даже самый последний дебил.
Захар прошел сквозь зал именно к этому столику, и они с певцом обнялись, как старые друзья. Коле певец приветливо улыбнулся, пожал руку, порывшись в карманах дорогого пиджака, извлек маленький заграничный ножичек с несколькими складными лезвиями и протянул Сквозняку:
— Держи, малыш.
Этот красивый удобный ножичек на многие годы стал для Сквозняка чем-то вроде талисмана.
С певцом Захар не говорил о делах. Они смеялись, рассказывали анекдоты, певец сыпал известными на всю страну именами, словно шелухой от семечек. На прощание он ласково потрепал Колю по щеке.
— Певец — твой друг? — спросил он потом Захара.
— Почти.
— Он тоже вор?
— Нет. Он — один из самых богатых людей в России. Ему по жизни надо дружить с ворами.
— А если он не будет?
— Станет бедным.
— Почему? Он ведь может поставить хорошие замки, сделать у себя в квартире железную дверь. Захар тихо засмеялся и покачал головой.
— Замки сломают, дверь взорвут, и вообще много есть разных способов… А вот если знают, что он со мной и с такими, как я, в ресторане сидит, никто к нему не сунется.
— А что, это все знают? — удивился Сквозняк.
— Кому надо — знают.
Летом детей отправляли в специальный подмосковный лагерь. Жизнь там отличалась от обычной интернатской только тем, что не было уроков и разрешалось большую часть дня проводить на свежем воздухе. А так — те же дети, те же воспитатели.
Место было болотистым, комары жрали нещадно. Если шел дождь, то дети не знали, куда себя деть. В Москве был хотя бы телевизор, а сюда даже кино не привозили. Читать эти дети не привыкли, играть друг с другом в замкнутом пространстве долго не могли. Игры обычно кончались драками и истериками. А воспитатели жили своей жизнью, иногда прикрикивая на тех, кто слишком уж бушевал. Но Коле все это было не важно.
К нему никто не смел подойти близко. Слушались беспрекословно, даже самые неуправляемые. Иногда воспитатели обращались к Сквозняку за помощью, и он мог, если хотел, за три минуты утихомирить орущую палату. Но это его вовсе не радовало. Коварные подколки и провокации надоели, казались пресными и скучными. В маленьком интернатском мирке он был безусловным лидером, но равнодушным и молчаливым. Свита ходила за ним хвостом, выполняла каждое желание, однако желаний почти не осталось.
Власть над умственно отсталыми уже не тешила его тщеславие. Наелся досыта. Это был пройденный этап.
Захар приезжал раз в неделю, привозил фрукты с рынка, но всегда спешил. Поговорить спокойно, как в Москве, не получалось. И Коля ждал, когда же кончится это скучное, дождливое, комариное лето, в котором нет никакого смысла.
Наступил сентябрь, детей привезли в Москву. Коля вздохнул с облегчением.
На короткие осенние каникулы Захар забрал его к себе, договорившись с директрисой. Он жил уже в другой квартире, не в коммуналке, а в отдельной, двухкомнатной, в Черемушках.
Иногда он уходил на весь день, дважды вернулся под утро. Оставлял еду в холодильнике, всегда ресторанную, в блестящих маленьких кастрюльках.
Коля смотрел телевизор, валялся на диване с «Тремя мушкетерами» и «Графом Монте-Кристо». Читать ему нравилось, он мог глотать все подряд, извлекая из прочитанного то, что считал для себя полезным.
— Мозги надо кормить постоянно, — говорил Захар, — иначе они зачахнут. Ты почитай, почитай про этого графа. Есть чему поучиться.
Однажды вечером к Захару пришли гости. Один маленький, чуть выше Коли, с плоским темным лицом, бритой налысо головой и глазами-щелочками. Эти глазки быстро окинули Колю с ног до головы, словно прощупали, каждую косточку насквозь просветили.
Другой длинный, узкоплечий, с обвислыми серыми усами. Его Сквозняк уже видел один раз, в ресторане. На правой руке у него не хватало пальцев. Вместо мизинца и безымянного смешно шевелились короткие обрубки. Коле понравилось, как он курит, зажимая папиросу между этими обрубками.
— С нами не сиди, — мрачно сказал Захар, — иди спать. Поздно уже.
Такое было впервые. Обычно Захар разрешал ему сидеть при взрослых разговорах, только велел молчать и не влезать. Потом отвечал на вопросы, кое-что объяснял. Не все, правда, лишь то, что считал нужным. А сейчас отправляет спать.
Ну ладно, спать так спать. Однако стены в панельном доме совсем тонкие, тахта стоит у той стены, за которой кухня. Отлично все слышно, даже не надо специально ухо прижимать. Коля очень быстро умылся, почистил зубы и прошмыгнул в комнату. Конечно, кусок разговора он пропустил. Сейчас было слышно, как Захар говорит:
