Светлана Чехонадская - Пейзаж с убийцей
— А вы знаете, кто этот человек? — тихо спросила Елена.
— Нет, не знаю.
— И не догадываетесь?
— И не догадываюсь. И главное, не хочу догадываться! И тебе не советую!
— Говорят, он не местный…
— Молодые никогда не слушают советов! — сказала старуха как бы в никуда. — Я ей говорю, не лезь, а она: «местный, не местный»…
— Видимо, в милицию вы не сообщали, что Михайлов к вам приходил.
— Да, не сообщала! Ты знаешь, зачем он приходил? Чтобы я подтвердила показания, которые дала давным-давно. Потом меня дурой ославили из-за этих показаний. Так что я скажу милиции?
— Но все-таки он шел от вас.
— Он участковый. У него работа такая — ходить по дворам, проверять, все ли спокойно.
— Милиция не может понять, что он делал на этой дорожке. Думают, он на берег ходил.
— А может, и ходил? Я ведь не следила за ним, не знаю, с какой стороны он к моему дому подошел. Может, он был на берегу, а ко мне наведался так, по дороге… Мы чаю попили, поболтали. Он меня спросил про старую-престарую историю. Так что мне милиции-то заявлять?
— Ну да. — Елена, наконец, глотнула водки. Оттуда же, из-под стола, Суботиха достала две шоколадные конфеты, обе протянула ей.
— Так что и ты, подруга, шла бы подобру-поздорову. Зачем тебе это?
— Ну уж нет! Я в этой истории, можно сказать, по уши!
— Как хочешь. Это твоя жизнь… Ну что, по последней? На посошок?
— Фекла! — твердо сказала Елена. — Я не уйду, пока вы мне не расскажете эту историю, из-за которой вас считают сумасшедшей!
— Как это не уйдешь! Собаку спущу и уйдешь. Убежишь!
— Нет у вас собаки.
Суботиха вдруг улыбнулась.
— Правда, нет… У меня единственной в деревне собаки нет… Тогда милицию вызову!
— А у вас и телефона нет!
— А вот и врешь! — радостно сказала Суботиха и достала из кармана халата настоящий мобильный телефон. — Видала, как дети обо мне заботятся? Но ты не бойся! Не буду я в милицию звонить, я не Долгушина.
А что касается этой истории, то она и правда сумасшедшая. Вряд ли тебе пригодится.
— Ну, это я сама решу. — То ли от водки, то ли от долгого общения с Суботихой, Елена переняла ее тон. Очевидно, новый тон бабке понравился.
— Ну, решай сама. Совершеннолетняя, поди?.. А показания мои, которыми Михайлов интересовался, касаются смерти Штейнера. Дело в том, что я видела кое-что…
Елене стало жутковато. Она вдруг поняла, что темнота с большой скоростью наваливается на Корчаковку, и, хотя на улице ее ждет частник, нанятый за баснословные и последние две тысячи рублей как раз с условием, что он дождется, сколько бы она в этом доме ни просидела, но вдруг он уедет, тогда что? Сейчас, конечно, не полночь, а всего-то седьмой час, но по башке можно получить и в такое время.
— Мой дом ведь всего через один от штейнеровского, — пояснила Суботиха. — Нас дом Долгушиной разделяет, бывший антиповский…
— А вы знали Антипова?
— Не очень хорошо… Помню его ребенком, мы ведь почти ровесники, задиристый был, жестокий, никому спуску не давал. Потом в город подался, на легкие хлеба, там кантовался, пока не сел. Уж не знаю, за что. За драку, кажется. Потом я сама отсюда уехала. Последний раз он появился где-то за полгода до убийства Штейнера, я тогда уже овдовела, он все шутил: «Давай, Фекла, семью организуем! Ячейку общества! Будем по воскресеньям в клуб ходить под ручку». Так, зубоскалил…
— Чаи с ним по-соседски гоняли?
— Да ты что! Мы через забор разговаривали, он тогда вдруг к сельскому труду охоту поимел: все чего-то копал на огороде. Так что общались на свежем воздухе. Он и сам в гости не ходил и к себе в дом никого не пускал.
— Почему?
— Да привычка такая. Не любил он чужих глаз. Осторожный был, ты себе не представляешь какой. У нас шутили: «Воров боится!» Это глупость, конечно, как раз воров он не боялся. В авторитете был.
— Когда Штейнера убили, дом еще Антипову принадлежал?
— Да, он его позже продал. Через год, по-моему… Он тогда снова сел.
— За что?
— Понятия не имею. Помню, что в наш отдел милиции бумага из колонии пришла с его согласием на продажу дома. Все тогда удивились: надо же, прогресс какой! Как теперь дома продают! Тогда-то это в новинку было. Я, конечно, когда узнала, что Долгушина антиповский дом покупает, расстроилась. Но что ж поделаешь…
— Значит, вы почти соседка Штейнера были, — напомнила Елена.
— Да, через дом жила…
— И в то утро не спали?
— Я, вообще, плохо сплю. Особенно часа в три-четыре меня будто подбрасывает! И сердцебиение такое бешеное, кажется, что сердце из груди выскочит! Именно в три, может, в четыре. Не знаешь, отчего это? Уже много лет.
— Вегето-сосудистая дистония.
— Такой диагноз у меня есть, — довольная, согласилась Суботиха.
— Получается, вы проснулись часа в три-четыре?
— Нет, видимо, в тот день попозже. Ведь уже милиция приехала!
— То есть вы проснулись после того, как Штейнера убили? Так что же вы тогда могли видеть?
— Ну, так ты слушай! Я проснулась — уже светлело, но солнце еще низко стояло, такие, знаешь, сумерки утренние — по дому побродила, чтобы отдышаться, сердце успокоить. Потом в сад вышла… Какой красивый день занимался! У меня тогда смородины было — ты не поверишь! Ну, черные кусты стояли! Выше моего роста и буквально усыпаны ягодами! И, главное, помню, что в этих черных кустах туман запутался, белый такой, как вата. Нет, очень красивое было утро…
Елена молча смотрела на старуху: в ее памяти тоже вставало солнце. Она тоже обратила внимание на то, какой красивый, жаркий, радостный будет день.
— Я решила смородинового листа нарвать, к чаю, подошла к кустам и вдруг вижу сквозь ветки: люди столпились у штейнеровского дома. Вроде бы участковый идет, за ним еще кто-то. «Что это, — думаю, — случилось?» Мы здесь все от молодого Штейнера неприятностей постоянно ждали. Противный был парень! И такой, знаешь, ломаный, дерганый, слова просто так не скажет! Его романтика блатная всегда соблазняла, еще с детства. Ну, он из такой семьи. И мать-то его винить трудно: она сосланная, с Поволжья. Весь их род при Сталине пострадал — они ж немцы. Мать штейнеровская сначала по детдомам, потом в тюрьму загремела за какую-то ерунду — украла что-то от голода. А в ссылке уже отца штейнеровского встретила, он хоть и немец, но вор был в десятом поколении… Так что пацан-то не виноват, жизнь такая…
— Так во сколько же это было? — немного удивленно спросила Елена.
— Меня потом когда допрашивали, все сопоставляли и выяснили, что было не меньше половины седьмого, — сказала Суботиха.
— А вы говорите: сумерки утренние.
— Ну, это в доме. И потом, я же по дому погуляла, потом в саду долго стояла. А проснулась где-то в полшестого… Нет, ты не думай, милиция все проверила!
— Ну ладно. А что дальше-то было?
— А дальше вот что: вроде, голос участкового кому-то сказал: «Надо провести опознание». У меня от этих слов сердце опять забилось, как сумасшедшее. Я подумала: «Доигрался молодой Штейнер. Как пить дать доигрался!» В доме, видимо, в это время уже милиция находилась, все осматривала, описывала. Помню, эксперт какой-то прошел. Еще я женщину со спины увидела. Мне потом объяснили, что это мать штейнеровская была, которая тело-то первой обнаружила.
— А вы ее не знали?
— Да, она была не местная, километров десять отсюда жила. Это отец штейнеровский — наш, из Корчаковки. Но он на ней женат не был, хотя ребенка признал и дом ему завещал. А мамаша у нас только изредка бывала и все молчком, молчком. Прошмыгнет в дом, уберется, борща наварит и уезжает обратно. Я слышала, она и по-русски-то нормально не умела говорить…
— Что-то я не поняла, — сказала Елена. — А за что вас сумасшедшей ославили? Обычные показания.
— Так не все это показания-то… — Суботиха вздохнула, налила себе еще водки, посмотрела на Елену вопросительно. Та покачала головой. Суботиха, кряхтя, поставила бутылку под стол. — Когда все в дом ушли: и милиция, и эксперт, и еще там кто-то, я и увидела…
— Что?
— То, чего лучше бы и не видеть…
— Ой, ну не томите, ради Бога! — воскликнула Елена. — Что вы увидели?!
— Да его и увидела. Штейнера молодого.
— Где? В окне?
— Да не в окне… — стесняясь, сказала Суботиха. — Стоял он за кустами и за домом наблюдал.
— Живой?!
— Нет, мертвый стоял! — съехидничала старуха. — А потом повернулся и ка-ак крикнет мне: «Где мои зубы?!»
От этого резкого старухиного выкрика Елена вздрогнула. Потрясенная, она смотрела на Суботиху, приоткрыв рот, и разные мысли проносились в ее голове. Первая: «Старуха и правда сумасшедшая», вторая: «Это я сама сумасшедшая», и третья: «Мир сошел с ума».
— Насчет зубов я, конечно, пошутила, — сказала Суботиха, довольная произведенным эффектом. — Это такая страшилка есть. Меня однажды брат ночью до истерики напугал, когда я еще ребенком была. До сих пор эти зубы помню… Живой он стоял, конечно. И что интересно: на антиповском участке. Спрятался за кустами и смотрел в собственные окна, вытянув шею.
