Екатерина Островская - Сверх отпущенного срока
— Не забывай, что ты с матерью разговариваешь.
Светлана бросила взгляд в сторону кабины пилотов.
— Кла-ассная… — ухмыльнулся Потапов-младший, все же уменьшив звук, но продолжая издеваться. — Люблю таких телок!
— Денис! — не выдержала родительница. — Никогда не произноси при мне слово «телка»!
— Все нормально, — успокоил ее Дальский, входя в салон, — мальчику еще нет восемнадцати, а он уже зоофил.
Денис обиделся, но промолчал. Зато полтора часа летели в тишине.
В аэропорту Вольфрама прямо к трапу подогнали длинный черный лимузин и пару внедорожников с вооруженной охраной. Как только Дальский ступил на летное поле, Степанов обнял его.
— Максим, ну наконец-то! А то я продрог весь.
Можно было подумать, что «смотрящий» уже несколько часов стоит тут в ожидании. Но щеки его были горячими, от него пахло парфюмом и коньяком. По полю мела поземка, и недалекое здание аэровокзала мерцало синим светом. Потом Степанов обнял дочь и внука.
— Ну, как дела, наследник? — спросил он Дениса.
Парень в ответ только поморщился.
В загородной резиденции, в которой Дальский уже был, гостей ждал накрытый стол. После ужина Алексей сказал, что ляжет спать пораньше, потому что все равно темно.
— Так у нас полярная ночь! — непонятно чему обрадовался тесть. — Солнца придется еще четыре месяца ждать!
То, что его дочь и зять спят в разных комнатах, Степанова не удивило, видимо, он знал об этом и раньше. Но когда Денис взялся за стоявшую на столе бутылку «Хенесси», Валерий Иванович притворно удивился:
— Ты что, выпивать начал? Вот уж не дело! — Но тут же подставил свою рюмку: — И мне, внучок, тоже плесни.
Хорошо иметь собственный самолет и несколько золотых часов, меняя их в зависимости от важности встречи, на которую отправляешься. Приятно носить костюмы по двадцать тысяч баксов и за семейным завтраком съедать черной икры на сумму, едва ли меньшую, чем зарплата среднестатистического россиянина. В гневе не возбраняется долбануть о стену мобильник стоимостью в десяток тысяч евро, что однажды и сделал Потапов, когда ему сообщили об увеличении экспортных пошлин… Одним словом, очень славно, когда можно сделать то, чего не сможет никто другой, в особенности те, кто сделал тебя таким. Когда можно жить, как захочешь, и не бояться ничего, кроме одного — стать таким, как все.
Алексей прекрасно сознавал, кто он и для чего здесь, но, лежа в теплой постели посреди полярной ночи, вдруг сообразил, что такая жизнь ему нравится и возвращаться назад, к прежнему существованию, уже не хочется. Дальский вновь подумал о Потапове, пытаясь представить, где тот сейчас и чем занимается, но фантазии хватило лишь на экзотические острова и стройных аборигенок, одетых в цветочные венки и пляшущих у костров. Свет их мигал перед его мысленным взором и медленно угасал. Мелькали фонари за окном лимузина, моросил дождь, а потом Алексей увидел девушку с мокрыми волосами, которая шла по обочине и тащила за собой пылесос.
— Останови! — крикнул он водителю.
Но тот лишь прибавил газу.
Навстречу неслись деревья и дома, неслись так стремительно, что Дальский схватил водителя за плечо. Тот обернулся, и Алексей отпрянул. Перед ним сидел Максим Михайлович Потапов и улыбался ртом с оторванной верхней губой и выбитыми пулей зубами…
Торжество было организовано по всем канонам партийных мероприятий городского масштаба. На небольшой сцене установили стол, который буквально завалили цветами. На огромном экране менялись картинки слайд-шоу, где были представлены этапы жизненного пути «смотрящего» за городом. Вот Степанов — школьник, в кружке судомоделизма с макетом крейсера «Аврора» в руках, а вот уже студент и секретарь институтского комитета ВЛКСМ, затем инструктор райкома, завотделом, секретарь горкома… Вот Валерию Ивановичу пожимает руку секретарь ЦК КПСС Суслов, вот объятия с космонавтами, посетившими Вольфрам, вот он с новорожденной дочкой на руках, вот обнимает зятя… При появлении на экране молодого Потапова в зале раздались аплодисменты. Вероятно, так полагалось по сценарию.
Дальский сидел в центре президиума, под прицелом сотен глаз. Его усадили слева от тестя — дабы ни у кого из присутствующих не возникало сомнений, что именно юбиляр является правой рукой всесильного человека. Справа от Степанова сидела его дочь, ближе к краю стола скучающий Денис. Вел вечер когда-то популярный московский актер.
Дальский встречался с ним на дне рождения Карновича. Тогда немногочисленные приглашенные разошлись еще до полуночи, а Дальский и погасшая звезда подмостков остались до утра. Впрочем, если Алексей еще держался за столом возле виновника торжества, то другой гость сидел на полу и матерился. Усадить его за стол не было никакой возможности — тот или не мог удержаться на табурете, или же сползал намеренно, обзывая и Дальского, и Вадима, и в особенности отсутствующих в квартире популярных деятелей театра и кино разными нехорошими словами, самыми приличными из коих были:
— Бездари! Блюдолизы, то есть лизоблюды! Проститутки!
И еще часто плевался, выкрикивая очередное ругательство.
А ведь когда-то этот человек исполнял в театре роль юного Ульянова и произносил проникновенно:
— Нет, мы пойдем другим путем!
Но сейчас, на юбилее «смотрящего» города Вольфрама, он передвигался по всей сцене вполне бодро, произнося здравицы с интонациями молодого и задорного Ильича. При этом время от времени поглядывал на равнодушного к происходящему олигарха, вероятно, рассчитывая на дополнительное вознаграждение за усердие. В ресторане ждали накрытые столы, и Дальский не сомневался в том, что, сколько бы ни заплатили ведущему вечера, он все равно стащит пару бутылок коньяка.
На сцену начали вылезать приглашенные. Все говорили, как под копирку.
— Вы возглавили партийную организацию города в трудный момент, когда вся страна встала на путь перестройки и обновления…
— Под вашим чутким руководством город добился новых значительных успехов…
— Комбинат принял на себя новые повышенные обязательства и перевыполнил их на полтора процента…
— Построено пять новых школ, капитально отремонтированы три ранее существующие…
Иногда всплывало кое-что интересное.
— Вспомните, как выглядел наш любимый город пятьдесят лет назад! Ни водоснабжения, ни канализации, темные улицы, бараки, пьяные урки. Но колючей проволоки не было, как это представляется нынешнему поколению. Мы все в душах своих были патриотами и города, и комбината… Трудились не за страх, как говорится, а на совесть…
Кто-то из-за кулис подал ведущему знак, и бывший актер провозгласил:
— А сейчас радостная встреча. Только что к нам прибыла дочь основателя города…
В зале прозвучали первые жидкие аплодисменты.
— Мать всеми уважаемого Максима…
Аплодисменты усилились…
— Михайловича…
Уже гремели овации.
— Потапова…
Последнее слово потонуло в грохоте, сквозь который едва донеслись слова:
— Римма Романовна Риммер.
На сцену с большим букетом ярко-алых роз вышла женщина в бежевом замшевом костюме. Валерий Иванович выскочил ей навстречу, принял розы и троекратно расцеловался с матерью Потапова.
Потом женщина подошла к Дальскому и поцеловала его, не успевшего среагировать и едва приставшего в кресле.
— Здравствуй, сынок, — услышал он.
Римма Романовна не стала опускаться на приготовленное ей в президиуме место, подошла к микрофону.
— Я помню, как вернулась после института в родной город, пришла в горком партии, и меня встретил молоденький заведующий отделом культуры. У меня было распределение в библиотеку, но этот человек предложил мне должность заместителя директора в нашем театре. Я обещала подумать, но заведующий отделом сказал, что решение надо принимать немедленно, потому что это — партийное поручение. Я согласилась, даже не догадываясь тогда, что очень скоро возглавлю театр, а через четверть века мы с этим человеком станем родственниками. Конечно, я мечтала трудиться в библиотеке, фонды которой начала собирать еще моя мама в далекие предвоенные годы и где она успела сделать так много за отведенный ей небольшой срок…
«Кто-то рассказывал мне о библиотекарше, — вспомнил Дальский. — Только кто и когда? И в связи с чем?»
— Но и в театре меня ждала интересная работа, — продолжала Римма Романовна, — предстояло множество встреч с замечательными людьми. Я всегда стремилась к тому, чтобы к нам с гастролями приезжали интересные театральные коллективы с новыми, порой экспериментальными постановками, с яркими актерами…
«Да уж, — усмехнулся про себя Дальский, — знаю я эти гастроли. Актеры торопятся оттарабанить текст, потому что кто-то из местных воротил снял зал в кабаке, куда пригласили молоденьких актрис, а заодно и актеров. Кого-то из молодых и узнаваемых местные дамы наперебой приглашают танцевать, а их мужья тем временем накачивают актрис шампанским и коньяком. Потом пробуждение после полудня в прокуренном гостиничном номере, пиво с сосисками. Сосиски варятся обычно в умывальнике при помощи кипятильника. Потом прогулка по городу до ближайшего магазина за дешевым портвейном, распитие бутылки в номере собрата по сцене, возвращение в свой номер, стирка носков все в том же умывальнике. И короткий сон, пока сушатся носки, прикрученные к трубе парового отопления. Вечером очередной спектакль, нетвердые шаги по сцене и забытый текст, легко восполняемый всем, что приходит в голову. Иногда, просыпаясь поутру, можно обнаружить в своей постели неизвестно как оказавшуюся там поклонницу, имя которой вспомнить просто невозможно…»
