Татьяна Коган - Мир, где все наоборот
В четверть девятого заплаканная брюнетка выбежала из бара, даже не застегнув пальто. Прыгнула в машину и резко рванула со стоянки, едва не задев припаркованные поблизости автомобили.
Джек был деликатен и вежлив, объясняя невозможность взаимного чувства. «Я люблю тебя сильнее, чем мужчина женщину. Я люблю тебя как брат сестру. Увидеть в тебе любовницу значило бы разорвать крепнувшую годами родственную связь. Я не смогу этого сделать. Я не смогу любить тебя меньше», – говорил Джек. А Лиза слышала лишь одно слово: «никогда». Никогда он не испытает к ней того, что она испытывает к нему. Никогда не коснется ее так, как она мечтает. Все его пафосные слова – собачья чушь. Джек просто не желает ее – ни телом, ни душой. И от одной этой мысли ей хотелось взорвать весь этот долбаный мир, а потом плюнуть на его обгорелые останки.
Лиза знала, что так и будет. Разговор не стоило начинать. Его итог был заранее очевиден для каждого из участников. Но эмоции, подобно дотошному инквизитору, выскребли у нее изнутри все остатки разума, раздавили и размазали по полу пульсирующие ошметки… И самое гадкое – Лиза расплакалась. Разревелась прямо перед отвергнувшим ее мужиком. Какой стыд, господи. Какая слабость…
Она летела по обледенелой мостовой, нарушая правила, игнорируя светофоры… Машины сигналили ей, а едва успевшие отскочить пешеходы трясли вслед кулаками и матерились. Лиза видела лишь сверкающий серый асфальт и седую хмурую даль. И чем активнее стрелка спидометра приближалась к опасной отметке, тем быстрее происходила химическая реакция в сердце.
С каждым новым километром, удалявшим Лизу от места ее позора, болезненное светлое чувство трансформировалось в нечто иное – сначала бесформенное и бесцветное, а потом все более конкретное, темное. Она физически ощущала, как внутри ее разрастается тяжелый теплый тетраэдр. Два его угла упираются в лопатки, третий протыкает горло, а четвертый пронзает живот где-то на уровне пупка. Острые углы причиняли дискомфорт, но мучительной боли не было, словно этот травматичный предмет является не чужеродным телом, а новой, неотъемлемой частью ее организма.
Лиза добралась до дома без единого инцидента, будто едва родившаяся сущность охраняла свою хозяйку. Дочка выбежала посмотреть, кто пришел, увидела маму, но обнимать ее не кинулась, вернулась обратно в детскую. Лиза разулась, бросила на пол пальто, перчатки и сумку и, не слыша окликов няни, проследовала в свою спальню.
В ванной включила воду, разделась и застыла перед зеркалом. Потекшая тушь засохла на бледных щеках, красная помада почти стерлась, а густая черная челка неряшливо разметалась на лбу. И все-таки она была удивительно красива. Так красива, что захватывало дух. И она определенно заслуживала счастья.
Лиза растянула губы в напряженной улыбке и вдруг заметила, как у основания шеи, во впадинке между ключицами, появилась черная точка. Как если бы один из углов тетраэдра проткнул кожу и вырвался наружу. Прижала руки к шее, потрогала. Нет, померещилось. Нервы совсем расшалились. Насыпала в ванну морской соли и легла в теплую воду, постелив под голову свернутое полотенце. Перед глазами, помимо ее воли, потекли обрывки воспоминаний…
Вот ей пятнадцать лет, она стоит у окна в школьном коридоре и делает вид, что о чем-то размышляет. Сама же пристально наблюдает за тремя парнями из параллельного класса. Этих друзей она приметила уже давно: они заметно выделялись на сером фоне ровесников. Не то чтобы они внаглую хулиганили – упрекнуть их в хамстве и открытом неуважении школьных порядков было сложно. Однако не вызывало сомнений то, что, по большому счету, эта троица жила по своим собственным законам. Никто не рисковал вступать с этими ребятами в конфронтацию – ни учителя, ни одноклассники. С ними стоило подружиться.
Трудно сказать, кто был лидером в этой компании. Сперва ей казалось, что самый крупный, быковатый Максим, чей вид в натурах ранимых и трусоватых будил лишь одно желание: поскорее исчезнуть из его поля зрения, чтобы, не дай бог, не обратить на себя его внимание. Впрочем, этот здоровый и вполне привлекательный (Лизе нравилась такая брутальная внешность) парень кротко умолкал, когда заговаривал кто-то из его друзей – тихоня Иван или задира Глеб. Последний хоть и проигрывал Максу в размерах, но привлекал взор ничуть не меньше. Девчонки в школе поглядывали на него с интересом, но он предпочитал в таборе не айненекать. Да и характер у него был вспыльчивый – Глеб лез в драку при любой возможности. Самым незаметным в этой троице являлся Иван. Лиза думала, что он у них нечто вроде шестерки на побегушках, но вскоре поняла, что ошиблась. Иван никогда не нарывался на конфликт, но если нужно было поддержать друзей – вступался мгновенно. Точно так же мгновенно мог отмазать всех троих перед директором, несколькими словами погасив его гнев. Непростой он был парень. Жаль, Лиза не сразу осознала это.
А вот ей двадцать четыре. Джек с Глебом заезжают за ней и везут в ресторан, где они собираются устроить Максу сюрприз. У него день рождения, но он не подозревает о готовящемся подарке. Когда парень приезжает в условленное место, его встречает накрытый стол и две проститутки, оплаченные друзьями. Весь вечер Макс переглядывается с Лизой, а потом улучает момент и шепчет ей на ухо, что мигом избавится от фей, если она согласится их заменить.
– Вот придурок. – Лиза беззлобно смеется и гладит его ногу носком туфли. – Не видать тебе, постылый, тела моего белого!
– Чего это не видать? – Макс ухмыляется и тянется к ней губами. – Вроде на прошлой неделе видал. Забыла, что ли?
Лиза уворачивается, вытаскивает из-за стола Джека и тащит его на танцпол. Она пьяна и счастлива, и ей нравится нервировать Максима.
Вот ей тридцать три. Стоит начало осени, но погода аномально жаркая. Лиза гуляет в сквере неподалеку от дома, пытаясь выветрить остатки алкоголя. Сегодня она встречалась с Джекилом, который рассказывал о подготовке к предстоящему эксперименту. Некоторое время назад он озвучил желание поработать над такой тонкой сферой, как память, и сейчас рассматривает кандидатов на роль подопытного кролика. Лиза сидела напротив друга, зачарованно наблюдая, как двигаются его губы, и ощущала, как мелко дрожит ее тело, – словно раздетая на мороз выбежала. Она еще не поняла, что случилось. Новое чувство слишком трудно распознать.
В сквере полно народу – горожане торопятся насладиться уютным бархатным вечером. Лиза никого не замечает. Зеленые, лишь кое-где тронутые желтизной листья шелестят от легкого ветра, их воздушный шум смешивается с шершавым гулом автомобилей. И чудится, что все обязательно будет хорошо…
Вода в ванне остыла. Лиза вынула пробку, ступила на мягкий коврик и обмоталась большим махровым полотенцем. Ребро четырехугольника больно полоснуло по легким. Она задержала дыхание, а потом медленно, через нос, втянула маленькую порцию воздуха. Боль отступила, но тяжесть никуда не исчезла.
По запотевшему зеркалу стекала крупная прозрачная капля. Прежде чем она достигла нижней кромки и сползла на мрамор раковины, Лиза уже знала, что за острое чувство поселилось внутри ее. Ненависть.
Это ненависть гнала ее по мостовой, заставляя выжимать на полную педаль газа. Ненависть торопила ее, распаляла, подготавливала к будущей мести. Ненависть не вытеснила любовь – впитала в себя, радикально изменив ее химический состав. Ненависть отрезвила Лизу, вдохнула в нее новые силы и напомнила почти позабытую истину: не сомневаться – вот рецепт счастья. Как только ты начинаешь сомневаться, даже самая крепкая конструкция дает трещину.
Лиза поняла, как вернуть гармонию в собственный мир. И улыбнулась.
Глава 17
В ночь с пятницы на субботу Тубис спал плохо. Помучился, да и встал. Включил компьютер, вошел на шахматный сайт. Давний партнер по игре, англичанин, был в Сети, тут же предложил партию и сделал первый ход: е2 – е4. Тубис ответил: е7 – е6.
Играя за черных, Сан Саныч любил применять французскую защиту – своеобразный, оригинальный дебют, нацеленный на долгую стратегическую борьбу. Немногие шахматисты питают слабость к французской защите – есть в ней немало минусов. Тубиса эти минусы не смущали: подумаешь, трудно развивать фигуры. Зато легко компрометировать пешечную структуру белых и медленно, но верно увеличивать позиционный перевес, покуда противник не будет окончательно подавлен. Чем сложнее борьба, тем ценнее победа. Сан Санычу нравилось искусно маневрировать, добиваясь при материальном равенстве фигур абсолютно выигрышной позиции. Нравилось «загонять» соперника в цугцванг, ставить в безвыходное положение. Был в этом постепенном, безжалостном преследовании азарт охотника.
А вот гамбиты – начало шахматной партии, в котором жертвуют фигурой или пешкой ради получения скорейшей возможности перейти в атаку, – Тубис категорически отвергал. Идти на риск, даже не успев распробовать настроение партии, значило убить весь смысл игры. Да и в мгновенной жертве не было специфического удовольствия. То ли дело, когда процесс развивается своим чередом, плавно и неуклонно.
