Алмазы для Золушки - Корецкий Данил Аркадьевич
В это время что-то изменилось. Жрец все еще бормотал, напевал и щелкал языком, но появился новый звук. Странный звук – как будто что-то тяжёлое тащили по каменному полу. Кира увидела какое-то шевеление в противоположном от входа углу, потом звук волочения из желоба и еще какие-то звуки – тн-тннн-тннн: как будто водят мокрым пальцем по краю бокала с вином, и получается тонкая, завораживающая мелодия. Правда, сейчас мелодия была грубой и настойчивой – как будто гигантский каменный перст водил по краю стоящей рядом с постаментом каменной чаши. Однако она все равно завораживала, пугала и вводила в оцепенение. Но что за существо производит эти звуки?!
В следующую минуту Кира с ужасом поняла, что в помещении находится огромная змея! Она была толще двух телеграфных столбов – тяжелое серо-зеленое чудовище довольно быстро ползло по окружающему зал желобу. Поднятая голова была обращена к горстке людей, которые шарахнулись от нее ближе к постаменту, но огромная рептилия не обращала на них внимания. Она завершила круг, заполнив весь желоб, и оказалось, что выход практически закрыт: чудовище перекрыло выход и теперь, чтобы покинуть помещение, требовалось протиснуться между змеёй и верхней частью двери. Они были заперты и находились в полной воле ужасной хозяйки лучшего дома в деревне Самаки-Рофу, но дом этот был создан не для людей!
Кире стало нехорошо, но только на какое-то мгновенье, потом страх сменило странное безразличие. В это время огромная, размером с крупную собаку, голова змеи оказалась на постаменте. Жрец стоял совсем рядом с ней, но не отстранялся, а что-то тихо говорил или напевал, притопывая в такт самому себе. Казалось, что он разговаривает с рептилией и она его слушает. Кира увидела, что Жак потянулся к пистолету, положил на него руку, но не доставал, а шарил ладонью вокруг, будто пытался его нащупать. Бонгани тоже хотел вытащить оружие и трогал его рукой, но не находил.
Все стояли полукругом в каком-то оцепенении. Судя по состоянию людей, они находились под воздействием гипноза. Ничем иным нельзя было объяснить ненормальное спокойствие и неестественное послушание в столь чудовищных и угрожающих обстоятельствах. Даже жрец замолчал и изображал готовность выполнять приказы Маолы, как бы она их ни отдавала и чего бы от него ни требовала.
Маоли подняла голову и внимательно смотрела на собравшихся. Кира вспомнила рассказ отца, как он встретился в джунглях с такой тварью. Чтобы дочь представила, какая она огромная, он сравнил её голову с собачьей. Но голова Маолы, сама по себе, была размером с питбуля целиком! А глаза – размером с блюдца. Огромные жёлто-зелёные чайные блюдца, с пульсирующим вертикальным зрачком… Взгляд, как будто осмысленный: казалось, она одновременно видит всех и даже чувствует, о чём каждый думает.
Вдруг Маоли издала какой-то звук – то ли свист, то ли щёлканье, и жрец наклонился к ней поближе, чтобы лучше слышать. Свист и щёлканье продолжались некоторое время, создавая полное впечатление разговора, только теперь Маоли говорила, а жрец слушал. Неожиданно свист и щелканье прекратились.
– Маоли сказала своё слово, – торжественно провозгласил жрец. – Ее Прародительница была убита непреднамеренно, но это злодейство не может быть искуплено. Однако того, кто совершил убийство, наказал присутствующий здесь белый человек…
Слова гулко отдавались под куполом зала, но это не нарушало четкости звука, и их можно было легко разобрать. Больше того, смысл произносимого был понятен всем, даже тем, кто не знал ни языка Самаки-Рофу, ни фульбе, ни других туземных наречий. Во всяком случае, Кира понимала жреца, остальные, судя по внимательности и отсутствию вопросов – тоже.
– Этот человек тоже виноват в том, что отобрал жизнь у своего слуги. Но и слуга виноват, ибо он посмел украсть глаз Юки…
Жрец помолчал, а потом глянул прямо на Киру, заглянул ей в глаза так, что его холодный взгляд проник ей прямо в душу. И внутри у нее все заледенело.
– …таким образом, все виновные наказаны. Кроме белой женщины, дочери убийцы Прародительницы. Белая женщина сама не виновата, но тень вины отца лежит на ней. Возможно, ей придётся смыть эту тень и искупить свою часть вины отца. А возможно, её искупит другой человек, близкий к ней по крови…
Жрец замолк и отвел свой пронизывающий взгляд. Но лед внутри у Киры не растаял.
– Маоли отпускает всех чужестранцев! – радостно объявил жрец. – Они могут остаться у нас до вечера, искать в воде и на берегу что хотят, но не должны ничего уносить с собой. Чужестранцы не должны причинять вреда обитателям воды и детям Маолы! И они должны уйти до захода солнца!
Наступила тишина. Члены экспедиции как будто постепенно отходили от тяжелого сна. Желто-зеленые блюдца медленно перемещались, сдвигая жуткий взгляд с одного лица на другое. Раздалось еще несколько коротких посвистов.
– Если кто-то хочет увидеть, что бывает с теми, у кого в сердце таится жадность, кто вожделеет глаза Юки, пусть возьмет, сколько хочет! – объявил жрец и, запустив руки в каменную вазу, вытащил полные пригоршни довольно крупных – черных, серых и полупрозрачных камней, – не только не ограненных и не отшлифованных, но даже не очищенных от засохшей грязи. Вроде обычный мусор, которого много валяется под ногами. Но когда из верхнего окошка вдруг прорвался солнечный луч, этот мусор отозвался несколькими яркими разноцветными бликами, хотя и слабенькими, но впитавшими в себя всю гамму светового спектра. У мусора таких бликов не бывает… Да и у любых драгоценных камней – тоже. Только у царя всех камней есть эти сводящие с ума лучи…
Маоли продолжала рассматривать «гостей», но теперь она открыла пасть, размером с ковш многофункционального экскаватора, который имелся у Жака Бойера для работ на участке. Напоминающие кинжалы желтые клыки и ряды огромных острых зубов мгновенно испортили волшебное впечатление от живущих в глазах Юки осколках солнца. Желающих прикоснуться к ним или даже рассмотреть поближе, не нашлось.
Жрец понимающе усмехнулся и медленно просеял солнечные камни между ладонями обратно в вазу. Потом тщательно стряхнул пыль с ладоней, вытер руки о халат и обвел взглядом чужестранцев. Они уже почти пришли в себя. Да и в куполообразном зале происходили благоприятные изменения.
Страшная голова исчезла с постамента, вновь раздался звук трущейся о рифление тяжести, послышалась странная мелодия играющих камней… Голова Маолы нырнула в дыру противоположной стены, а длинное тело бесконечно долго скользило по кольцеобразному желобу, и казалось, оно никогда не кончится. Но ничего бесконечного в туземных племенах Борсханы, как, впрочем, и в любой точке мира, не бывает, и наконец, кончик хвоста огромной змеи скрылся в зловеще чернеющей норе.
С сознания зрителей будто упала пелена. Они очнулись и, отталкивая друг друга, бросились к низкому выходу, за которым лежал другой мир: там светило солнце, люди не разговаривали с пресмыкающимися, а их судьбу не могло решать чудовище, имеющее странное имя Маоли…
Да, снаружи так все и было: бескрайний простор, чистый воздух, не насыщенный миазмами смертельной опасности, яркое освещение, богатая палитра цветов, да вдобавок ликующая толпа, встречающая выбежавших из «дома Маолы» людей – ошарашенных, нервно озирающихся, одергивающих и ощупывающих свои тела и одежду, – как вернувшихся с поля боя воинов-героев, наголову разбивших племя юка-юка и постепенно приходящих в себя…
– Пистолета не было, куда он делся? – вслух мрачно удивлялся Бонгани, крутя в руках свой «глок». – И откуда появился?
– У меня та же история, – растерянно вторил ему Жак.
– Оружие никуда не девалось, – сказала Кира. – Мы его трогали, но не чувствовали… Я заметила это…
Она посмотрела на часы. Казалось, что в доме Маолы они пробыли целую вечность. Оказалось – около сорока минут. У нее слегка кружилась голова, а все происшедшее казалось кошмарным сном, который рассеялся бесследно и навсегда.
– А что это вообще было? – спросил Траоле. – Как будто опиума накурились… Только вместо приятных видений такой ужасный бред…
