Александр Аде - Лето любви и смерти
Поднимаюсь.
– Всего хорошего. Надеюсь, когда мы снова свидимся, настроение у вас будет более оптимистичным.
– До свидания, – произносит он отчетливо.
Слава богу, не порывается провожать. До чего жалкий субъект.
Чуть помедлив, ухожу. Ветер, должно быть, изо всех сил надувая щеки, гонит меня прочь. Пройдя несколько шагов, оглядываюсь. Словно тающий в синеве Шуз оцепенело сидит на скамье и не отрываясь смотрит на свинцовый пруд. Руки картинно скрестил на груди, видно корча из себя то ли мятежного лорда Байрона, то ли Наполеона. Вот шут гороховый! И все же мне отчего-то не по себе.
Перед сном у меня возникает непреодолимое желание сообщить о нашей встрече Корольку, пусть повлияет на своего полоумного приятеля. И все же усилием воли останавливаю себя: незачем отрывать его всякой мелочью. Еще решит, что навязываюсь.
* * *На следующий день после этого несуразного свидания окучиваю в своем антикварном салоне потенциальную покупательницу, запавшую на картину неизвестного художника начала прошлого века «Фавн и нимфа» – ужасный китч.
– Посмотрите, как тщательно выписана каждая деталь, – сладко щебечу я. – Стиль модерн в лучшем своем проявлении.
– Уж больно они… голые, – сомневается тетка.
– Эстетика обнаженного тела – это основа искусства. А мифологические персонажи…
Раздается нежная фуга Баха. Прерываю высоконаучный доклад и достаю из кармана пиджака телефончик. Королек сообщает, что заедет. Принимаю к сведению и продолжаю вещать, честно глядя в наивные глазки уважительно внимающей лохини:
– Мифологические персонажи одежды не имели…
Часа через три, выпав из своего антикварного мирка на улицу, замечаю «жигуль» Королька. Влезаю внутрь.
– Шуз умер, – хрипло говорит Королек. – Покончил с собой. Наглотался таблеток и… Сама записка в ментовке, я переписал.
Он достает сложенный вчетверо мятый лист. Буквы крупные, с сильным наклоном вправо, точно шагают против ветра: «Ухожу наверх добровольцем. Причина элементарная: я подцепил СПИД. Я не наркоман и инфицировался самым банальным образом: половым путем. Кто она – не выдам. Никогда не был предателем. Возможно, она заразит еще немало мужиков, но, значит, так тому и быть. Лечиться, тем более вступать в сообщество таких же бедолаг не намерен, лучше сразу, чем долго и мучительно.
Прощай, Королек! Мы с тобой не доспорили на этом свете. Не печалься, скоро встретимся на другом, наболтаемся всласть. Будем летать среди звезд и трепаться о добре и зле. Тебе и еще одному человечку, которому я не нужен, последнее прости! Ребята, жду наверху!»
– Господи, еще вчера он разговаривал со мной! – вскрикиваю я в порыве самобичевания. – И намекал, явно намекал! А я решила, что просто рисуется.
– У Шуза родных нет, – щурясь и глядя куда-то вдаль, говорит Королек. – Трудился он, как понимаю, на некие полукриминальные структуры. Сидел в своей «хрущобе», строчил для них программы, взламывал коды. Эти ребята на похороны наверняка не явятся. Помер Шуз – и фиг с ним, найдут другого. Хоронить его практически некому. Придешь?
– Разумеется.
– Спасибо, Ната, ты настоящий друг.
Ага, товарищ и брат. И только…
* * *Похороны Шуза прошли скромно и незаметно. В дождь. Кроме меня и Королька были только дюжие парни из похоронного бюро. В своей записке Шуз не указал, как поступить с его физической оболочкой, и Королек решил приятеля кремировать. Чистенько и интеллигентно. Думаю, Шуз бы одобрил. Вряд ли он хотел истлевать в земле, если не пожелал гнить от СПИДа.
В крематории уже знакомая мне по Владькиным похоронам женщина в черном отбарабанила трафаретный текст. Она казалась неотделимой частью гнетущего интерьера, корректная, вялая, малокровная, со смоляными, гладко зачесанными волосами. Ее почти невозможно было представить смеющейся, готовящей салатик мужу и детишкам. В моем слегка помраченном сознании даже мелькнула дикая мысль: а что, если она живет здесь, в этом сумрачном коробе смерти, скорби и плача?
Тело Шуза отправилось в огонь, испепеляющий и очищающий.
Как у Булгакова, все закончилось огнем.
Потом мы втроем: Анна, Королек и я поминаем Шуза в квартире Анны. Мы уже выпили водку из маленьких стаканчиков. Перед четвертым местом, где мог бы сидеть Шуз, Королек собрался было поставить такой же полный стаканчик, но передумал: покойный Шуз спиртное не употреблял, опасаясь дурной наследственности. И на столе, остывая, сиротливо стоит нетронутая чашечка с крепчайшим черным кофе.
Вижу, как ходит кадык на шее Королька, но глаза его сухи, только чуть прищурены, точно от режущего дыма. Анна успокаивающе кладет ладонь на его руку.
– Прости, Шуз, – с горечью адресуется в пространство Королек. – Я был никудышным другом, но сейчас этого не исправить. Ты слышишь меня? Если да, подай знак.
Он обводит тоскливым взглядом кухню, словно и впрямь ждет тайного знака: то ли тюль шелохнется, то ли заплещется кофе в синевато-сиреневой фарфоровой чашечке. И мне кажется на миг, что мертвый Шуз с закрытыми глазами медленно проявляется на стене, и загробный мир, черный и стылый, вторгается в наш теплый мирок.
Анна осторожно гладит руку Королька.
– Не надо, милый. Я поставила свечу за упокой его души. Полагавшееся по судьбе он уже отстрадал. Скоро он переступит порог Дома, где ему будет радостно и спокойно…
К ночи Королек удаляется в спальню, мы с Анной остаемся поболтать.
– Трудно поверить. В последнее время замечаю повышенное внимание к моей скромной персоне со стороны мужского племени. Не самых лучших его представителей, и все же… К чему бы?
– Не знаю, насколько всерьез ты воспримешь мои слова, – говорит Анна, – но к этому, возможно, я тоже как-то причастна. Во всяком случае, я сняла с тебя сглазы и проклятья. К великому сожалению, не умею исправлять судьбу, возвращать долю. Но что смогла, я сделала.
– Господи, да я и за это премного благодарна! У меня возник вопросик… Не знаю, уместно ли… Но если ты можешь убирать порчу и прочее в том же духе, почему твоя жизнь складывалась не гладко?
– Прежде я не верила в магию, считала ее прибежищем сумасшедших и шарлатанов. И лишь когда… – Анна обрывает себя и продолжает, словно бы преодолевая себя, нехотя: – Все на этой земле – энергия, в том числе и наши мысли. Желая кому-то смерти, мы энергетически кодируем его на болезнь и угасание. Я очистила свою ауру – и появился Королек. Нам хорошо вдвоем. Есть только одно «но»: он так скучает по сыну! И не в моих силах что-либо изменить.
– Анна, послушай, у тебя еще есть возможность завести ребенка.
– Прошу тебя, – ее лицо искажается, как от боли. – Знаю, что совершаю величайшую глупость, не используя последний шанс. И Королек постоянно просит, чтобы родила ему сына. Но я не могу… Впрочем, пора спать…
* * *Автор
Грустный сентябрьский день.
Дымные, цвета смолы и пепла, подернутые сединой тучи движутся над землей так низко, что кажется, вот-вот заденут тарелку спутниковой антенны на цилиндрической стеклянной высотке или золотой крест помпезного храма, кажущегося отсюда маленьким и милым.
Набережная выметена, но под скамьей полным-полно опавших листьев. Иногда какой-нибудь из них вдруг жалобно хрустнет под туфлями Королька или старыми кроссовками Сверчка.
– Прими мои соболезнования, – бормочет Сверчок, не отрывая взгляда от колышущейся серой воды пруда, торопливо, мелкими волнами, спешащей неведомо куда. – Зная тебя, я твердо убежден, что твой погибший приятель… его, кажется, звали Шузом?.. был замечательным человеком.
Он умолкает и нервно потирает руки, ощущая тривиальность своих слов, таких же съеженных, легковесных, как валяющиеся на земле мертвые листья.
– А вот я, – говорит Королек, – в этом не уверен. Шуз никому и никогда не делал зла, но ведь и добра – тоже. Вроде был забубенным циником – а что творилось в его душе? Понятия не имею. Много мы с ним трепались, а душу свою он так и не открыл. Он и живым был для меня загадкой, а теперь, когда оглядываюсь назад и пытаюсь его понять, – загадка в квадрате.
– Меня что угнетает, – деликатно кашлянув, говорит Сверчок. – Боюсь, в последнее время ты уделял ему недостаточно внимания. И в этом, пожалуй, есть доля моей вины. Если бы ты чаще общался с ним, возможно, несчастье бы не случилось…
– Беда с интеллигентами, – сокрушается Королек. – Больная, израненная совесть, истрепанные нервы, рефлексия и прочая фиговина. Возьмем хотя бы Гамлета – вот кто был первым в мире интеллигентом. Пока раскачивался да кумекал, быть или не быть, его и порешили. Правда, перед смертью паренек отправил на тот свет пятерых: Полония, Лаэрта, Клавдия да еще двух друзей детства, которые по дурости угодили в эту мясорубку. Еще бы: «Ничтожному опасно попадаться меж выпадов и пламенных клинков могучих недругов…» Пять: один – счет не хилый, но если бы принц Датский был простым малым, он бы втихушку зарезал поганца Клавдия, женился на Офелии, нарожал кучу здоровых малюток и правил в свое удовольствие.