Ольга Хмельницкая - Сезам, закройся!
Все смотрели на заместителя директора и молчали.
– Так вот, – продолжил Коршунов, чьи жабры болели без воды так сильно, что он почти терял сознание, – один из нас побежит в сторону пищеблока и при этом будет сильно шуметь. Мы дадим ему пистолет. Задачей того человека будет продержаться как можно дольше и наделать побольше шума. К сожалению, очевидно, что наш спаситель обречен, но иначе мы умрем все. Остальные тем временем побегут вниз по парадной лестнице, на стене возле нее расположен витраж. На первом этаже все повернут налево и проникнут в гараж. Там есть микроавтобус. Мы на нем уедем.
– В микроавтобусе? – засмеялась Марина Яковлевна. – В дождь? По размытой дороге?
– Да, в дождь. Да, по размытой дороге, – внезапно подал голос Гришин, до этого безучастно лежавший на диване. – Микроавтобус, о котором идет речь, – это «Мерседес Виано». Он проедет. Я лично сяду за руль.
Утюгов повернулся к Алексею и попытался у него что-то спросить, но махнул рукой и так и не спросил.
– Ну, приступим, – Дрыгайло подняла повыше коробку от торта. – Каждый по очереди вытаскивает бумажку и разворачивает ее. У кого будет звездочка, тот и пойдет в пищеблок. Возможно, это буду я. Возможно, кто-то другой, – отрывисто сказала она.
Все сгрудились вокруг коробки. Белые бумажки выглядели совершенно безобидно, но одна из них означала чью-то смерть.
«Еще полчаса, и все закончится, – думала Лариса. – И я умру. Никто никогда не откачает воду из этих казематов, никто и никогда не найдет и не похоронит меня. Моей матери скажут, что я погибла в результате несчастного случая, и она поверит. К слову: мать уже много лет не видела меня, а теперь не увидит уже никогда».
Черная холодная вода поднялась еще на пару сантиметров.
– Мне очень жаль, что я так и не сказала о своих чувствах тому единственному человеку, которого любила все эти годы, – всхлипнула Лариса. – А может, это и к лучшему. Наверняка он уже обо мне забыл. И конечно, он правильно сделал, что в свое время принял решение уйти из института. Буквально сбежать. А я была глупой, наивной, у меня тогда еще было все в порядке с внешностью, научные перспективы соблазняли, вот я и осталась. Потом, став длинноруким уродом, я побоялась сказать ему правду, а просто перестала отвечать на звонки и СМС. Он так и не знает, что со мной случилось. А ведь пойди я тогда с ним, все в моей жизни сложилось бы иначе. И не стояла бы я сейчас в карцере по колено в воде, ожидая смерти!
Лариса закрыла лицо руками. Несмотря на годы разлуки, лицо Богдана стояло перед ее глазами, как будто они расстались только вчера.
– Лариса, поехали отсюда, – сказал тогда Овчинников. Его лицо было мрачным.
Ильина, бывшая в то время юной и красивой, пожала плечами и спрятала глаза.
– Научные перспективы… и потрясающие горизонты для человечества, – проблеяла она.
Богдан подошел к ней и взял ее лицо в свои ладони.
– Скажи, Лариса, с тобой все в порядке? Ну, в физическом смысле? – спросил он, слегка замявшись.
– Да, конечно, – удивленно сказала Ильина, а потом рассмеялась. – Ты уже знаешь историю Сени Плохоцкого? – спросила она, улыбаясь. – Да, у него язык стал зеленым и светится, но это случайно получилось, он, видимо, чай в колбе с остатками раствора кипятил или вдохнул пары какие-то, – сказала она. – Это случайность, Богдан. Тем более что Утюгов обещал исправить эту проблему.
Овчинников молчал. Он не улыбался.
– Лариса, – сказал наконец Богдан, – я не хочу говорить тебе, что случилось со мной. Просто поверь мне, что из НИИ нужно как можно быстрее бежать. Пока это еще можно сделать.
– А что с тобой случилось? – спросила девушка, удивленно глядя Богдану в глаза.
– Ты пойдешь со мной? – сказал он, отвечая вопросом на вопрос.
– Нет, – покачала головой Ильина, – лучше уж ты оставайся со мной.
– Не могу, – сказал Богдан, мучительно борясь с желанием сказать ей правду.
– И я не могу, – отрезала Лариса. – У меня здесь работа и перспективы.
Он ушел. И каждый день, строя свой бизнес, думал о Ларисе и казнил себя за то, что смалодушничал тогда. Если бы он рассказал ей все без утайки, отбросив ложную скромность и преодолев панический ужас перед происшедшим, все могло бы быть иначе…
Погрузившись в воспоминания, Ильина не чувствовала холода. Вода тем временем поднималась все выше. Вдруг что-то щелкнуло. Лариса прислушалась. Сначала она не могла понять, что произошло, а потом сообразила – перестала работать вытяжка.
– Ну все! Не утону, так задохнусь, – заплакала Ильина.
Она рыдала и не стеснялась своих слез. Все равно никто не видит…
Горстка оставшихся в живых сотрудников НИИ стояла вокруг пустой коробки из-под торта, в которой лежали бумажки, и тянула время. Никто не хотел быть первым.
– Предлагаю пропустить дам вперед, – нервно сказал Утюгов и пригладил свои седые волосы.
Вздохнув, Дрыгайло решительно запустила руку в коробку, перемешала бумажки и вытащила одну. Коллеги пристально следили за ее действиями.
– Пусто, – с облегчением сказала она, развернув белый прямоугольник.
Опять повисла пауза. Бумажек стало на одну меньше, а шансы вытащить «черную метку» увеличились.
– Ну ладно, надо быстрее решать проблему и идти в гараж к микроавтобусу, – сказал Виктор Коршунов, протянул руку и спокойно взял верхнюю бумажку.
– К сожалению или к счастью, но это не я, – сказал он, аккуратно разрывая белый клочок на части и высыпая мусор в корзину для бумаг.
Обстановка заметно накалилась. Теперь в коробке лежало всего пять листков.
– Двадцать процентов, – сказал Гришин. Он поднялся с дивана и теперь стоял и смотрел на коробку.
– Да, – сказала Марина Яковлевна, судорожным движением хватая одну из бумажек.
Она стояла, сжав ее в руке, и боялась развернуть листок. Ладонь Марины намокла от пота.
– Ну давайте же посмотрим, – подбодрил девушку Утюгов.
Марина разжала кулак. Бумага была абсолютно белой.
– Ну вот, а ты нервничала, – сказал Виктор, глядя на оставшихся четырех человек. Перед коробкой с тортом стояли Утюгов, вахтерша Василиса Егоровна, секретарша Соня Пчелкина и Алексей Гришин.
Пожав плечами, Алексей вытащил бумажку.
– Увы, мне не удастся сегодня совершить подвиг, – насмешливо сказал он. – Вы уверены, что звездочку нарисовать не забыли?
Марина Яковлевна отрицательно покачала головой.
– Она там, среди трех оставшихся, – тихо сказала инспекторша отдела кадров.
В этот момент Пчелкина всхлипнула, протянула руку и взяла одну из трех бумажек. Она развернула ее и почувствовала, как останавливается ее сердце. На листке была нарисована звезда.
– Кхм, – кашлянул Утюгов, – вот мы и выявили добровольца.
Соня молчала. Ее коллеги смотрели на девушку с интересом, как натуралисты на редкого зверька.
– Хорошо, – наконец кивнула секретарша, по щекам которой помимо воли потекли слезы, – я иду. Мне выдадут пистолет?
– Непременно, – тут же отозвался профессор. – В наших интересах, чтобы вы, Сонечка, продержались против крыс как можно дольше и увели их подальше от приемной.
Он подошел к сейфу, открыл его и достал пистолет Макарова.
– Как стрелять, знаете? – осведомился директор.
Виктор сделал два шага вперед и взял пистолет.
– Ей не надо этого знать, – объяснил он, – я пойду вместо нее.
– Дело ваше, – невозмутимо сказал профессор, – нам все равно.
– Но мне не все равно! – твердо сказала Соня. – Мы тянули жребий. И метка досталась мне. Все честно. Почему ты должен из-за меня умирать?
– Я думаю, – сказала Марина Яковлевна, чей третий глаз выплясывал над ее головой какой-то немыслимый танец, – что все дело в неземной красоте Пчелкиной. Которая, кстати, совершенно рукотворное чудо. Хочу напомнить, что сама по себе Соня – самая обычная дурнушка с торчащими вперед кривыми зубами и большими ушами. Так что ваша, Виктор, галантность тут несколько не к месту.
– Чушь собачья, – сказал Коршунов, – Соня хороший человек, а я все равно обречен. Еще полчаса без воды, и мне конец.
– Тогда пойдем вместе, – сказала Соня.
– Скатертью дорожка, – пробормотала Марина Яковлевна, надеясь, что ее никто не слышит.
Зинаида Валериевна встала со стула.
– Ладно уж, – сказала она громко, – живите, юные голубки, милуйтесь. А я, пожилая женщина, уже хорошенько пожившая на свете, пойду отвлекать крыс.
– Надо же, какие доблесть и благородство, – улыбнулась Василиса Егоровна. – Жизнь – это самое ценное, что у нас есть, – добавила она.
– А как же ум, честь и совесть? – не согласился Коршунов.
В этот момент дверь, обитую пупырчатой кожей доцента Зергутова, потряс сильный удар. Крысам надоело ждать, когда откроются двери приемной, и они решили ускорить этот процесс.
Еве было совсем худо. Мозгоед продолжал вяло ворочаться в ухе. К счастью, его силы таяли, но Ева, из уха которой продолжала течь кровь, также чувствовала себя все хуже и хуже.
