Энн Перри - Тишина в Хановер-клоуз
В половине шестого зазвонил звонок, и Эмили, поправив чепец перед маленьким зеркальцем на каминной полке и потуже завязав фартук, взяла в руки свечу и спустилась вниз, чтобы предстать перед Вероникой Йорк.
На лестничной площадке она постучала в дверь спальни и, получив разрешение, вошла. Эмили не стала разглядывать комнату: во-первых, она ее уже видела, а во-вторых, любопытство выглядело бы неуместным. На самом деле ее интересовала сама Вероника.
— Да, мэм?
Вероника сидела на изящной табуретке; на ней был белый халат с поясом, а черные волосы свободно спускались на спину, подобно шелковым лентам. Лицо бледное, но изящное, глаза большие и темные, как вода в торфяном озере. Тонкая кожа вокруг изящного носа и под глазами слегка отдавала синевой, и по теперешней моде она была слишком худа. Ей требуется турнюр[9], чтобы сделать узкие бедра пышнее, и подкладки, увеличивающие бюст. Но Эмили не могла не признать, что Вероника красивая женщина, обладающая индивидуальностью и утонченностью, которые производят более сильное впечатление, чем просто правильные черты. Ее лицо светилось страстью и умом.
— Я Амелия, мэм. Миссис Йорк наняла меня сегодня днем.
Вероника вдруг улыбнулась, и на ее лицо вернулись краски, словно в серой комнате зажглась лампа.
— Да, знаю. Надеюсь, вам здесь понравится, Амелия. Вам тут удобно?
— Да, мадам, спасибо, — мужественно солгала Эмили. Ей предоставили все, на что могла рассчитывать горничная. — Вы будете одеваться к ужину, мэм?
— Да, пожалуйста. Синее платье; думаю, Эдит повесила его в первый шкаф.
— Да, мэм. — Эмили прошла в гардеробную и вернулась с синим платьем из вельвета и тафты с глубоким вырезом и пышными рукавами. Ей потребовалось несколько минут, чтобы найти подходящие нижние юбки и достать их.
— Да, все правильно. Спасибо, — согласилась Вероника.
— Хотите уложить волосы до того, как надевать платье, мэм? — Именно так одевалась сама Эмили, чтобы не уронить на платье булавку, волосы или кусочки пудры, не посадить пятно от духов.
— Да.
Вероника сидела неподвижно, пока Эмили причесывала ее и полировала шелковым шарфом длинные блестящие пряди. Волосы были красивыми: густыми и темными, как море в безлунную ночь. Интересно, Джек смотрел на них с таким же восхищением? Она заставила себя отбросить эту мысль. Не самое подходящее время для ревности.
— Мы все немного расстроены, — сказала Вероника, прерывая ее мысли. Эмили увидела, как напряглись ее плечи и проступили мышцы на шее. — Боюсь, с моей предыдущей камеристкой случилось… ужасное несчастье.
Рука Эмили, державшая расческу, замерла в воздухе.
— О. — Она решила делать вид, что ничего не знает. Слуги ей не рассказывали, а та девушка, которую она изображает, не могла прочесть о «несчастье» в газете. — Мне очень жаль, мэм. Должно быть, вы очень расстроились. Она сильно пострадала?
— Она погибла. — Голос Вероники был еле слышен. — Выпала из окна. Но не волнуйтесь, это произошло не в той комнате, куда вас поселили.
Эмили видела, что Вероника наблюдает за ней в зеркало, и придала своему лицу удивленное и сочувственное выражение, понимая, что нужно следить за собой и не переусердствовать.
— Как ужасно, мэм. Бедняжка! Я буду очень осторожна. И вообще я никогда не любила высоты. — Эмили принялась укладывать волосы Вероники и скреплять булавками, так чтобы виски оставались открытыми. В другое время она делала бы прическу с удовольствием, но теперь слишком нервничала. Нужно проявить сноровку, чтобы не дать повода для сомнений в ее профессионализме. — Как это случилось, мэм? — Подобное любопытство было естественным.
Вероника вздрогнула.
— Не знаю. Никто не знает. Никто не видел, как это случилось.
— Значит, это было ночью?
— Нет, вечером. Мы ужинали.
— Как ужасно, — сказала Эмили, надеясь, что в ее тоне больше сочувствия, чем любопытства. — Надеюсь, у вас не было гостей, мэм.
— Были. Но, к счастью, это обнаружилось уже после их ухода.
Эмили больше ни о чем не спрашивала. Слуги расскажут, кто приходил в тот вечер, хотя она могла побиться об заклад, что среди гостей был Джулиан Данвер.
— Какой ужас вам пришлось пережить, мэм. — Она уложила последний локон и закрепила его булавкой. — Вам нравится, мэм?
Вероника покрутила головой перед зеркалом.
— Вы прекрасно справились, Амелия. Обычно я причесываюсь иначе, но так даже лучше.
— Спасибо, мэм, — с облегчением ответила Эмили.
Вероника встала, и новая камеристка помогла ей надеть нижнюю юбку и платье, потом тщательно застегнула. Вероника выглядела великолепно, но Эмили подозревала, что комплимент будет воспринят как фамильярность. И решила промолчать. В конце концов, мнение горничной никому не интересно.
В дверь громко постучали, и прежде чем Вероника успела ответить, в комнату вошла Лоретта Йорк, шелестя шелковым платьем цвета лаванды с серебристой и черной вышивкой. Она окинула Веронику критическим взглядом, не обращая внимания на Эмили.
— Ты выглядишь бледной. Ради всего святого, возьми себя в руки, моя дорогая. У нас есть обязанности. Семья заслуживает нашего уважения — и гости тоже. Твой свекор ждет нас. Мы же не хотим, чтобы он считал, что мы расклеились из-за домашней трагедии. У него достаточно других забот. То, что происходит в доме, — это наше дело, и мы должны защищать мужчин от волнений. Мужчина имеет право на спокойный и обустроенный дом. — Она внимательно посмотрела на прическу Вероники. — Люди умирают. Смерть — это неизбежный финал жизни, и ты не глупая мещанка, чтобы падать в обморок при первой же встрече с ней. А теперь накрась лицо и спускайся.
Тело Вероники напряглось, так что натянулся синий шелк платья, скулы проступили резче.
— Мое лицо точно такое же, как всегда, мама. Я не хочу выглядеть так, словно у меня жар.
Лицо Лоретты застыло.
— Я забочусь о твоем благополучии, Вероника, — ледяным тоном произнесла она. — И всегда желаю тебе только добра — ты это поймешь, если задумаешься. — Слова были разумными и даже доброжелательными, но голос был острым, как нож.
Вероника побледнела еще больше; слова будто застревали у нее в горле.
— Знаю, мама.
Эмили завороженно наблюдала за ними. Эмоции были настолько сильны, что она ощущала их кожей. Из-за такого пустяка!
— Иногда мне кажется, что ты забываешь. — Лоретта продолжала сверлить невестку взглядом. — Я забочусь о твоем будущем счастье и безопасности, моя дорогая. Не забывай об этом.
Вероника покачнулась и с усилием сглотнула.
— Я никогда, никогда не забуду, что вы для меня сделали, — прошептала она.
— Я всегда буду рядом, моя дорогая, — пообещала Лоретта. В напряженной атмосфере комнаты ее слова больше напоминали угрозу. — Всегда. — Затем она заметила застывшую неподвижно Эмили. — Что вы смотрите, девушка? — Ее голос был резким, как пощечина. — Займитесь своим делом!
Эмили вздрогнула, и халат выскользнул из ее рук на пол. Она склонилась и неловко подняла его негнущимися пальцами.
— Да, мэм.
Она почти выбежала из комнаты. Лицо ее пылало от растерянности и отчаяния оттого, что ее застали подслушивающей. Произнесенные слова были обыкновенными, какими вполне могли обмениваться невестка со свекровью, но в воздухе чувствовалось напряжение, придавая сказанному двойной смысл. И Эмили буквально кожей чувствовала, что за внешним спокойствием скрывается ненависть.
Первый раз в Хановер-клоуз Эмили поела в столовой для слуг, за большим столом, во главе которого сидел мистер Реддич, дворецкий. Это был мужчина лет сорока пяти, немного высокопарный, но на его лице словно навсегда застыло мягкое, слегка удивленное выражение, вызывавшее невольную симпатию; Эмили он понравился.
Было уже поздно — сначала подали ужин хозяевам, потом убрали со стола. Буфетная заполнилась грязной посудой. В дальнем конце стола сидела кухарка, по-прежнему опекавшая новую камеристку, однако у Эмили не было сомнений, что материнская забота немедленно сменится материнской строгостью, если она будет лезть в разговор или пренебрегать своими обязанностями. Экономка, миссис Кроуфорд, была одета в черное бомбазиновое платье и белоснежный чепец с кружевами, искуснее прежних. Держалась она с большим достоинством. Совершенно очевидно, что экономка считала себя хозяйкой дома и терпела первенство кухарки только в столовой, поскольку именно миссис Мелроуз отвечала за приготовление пищи. Во время застольной беседы миссис Кроуфорд отпускала короткие резкие замечания, напоминавшие о субординации.
Эдит, вторая камеристка, по всей видимости, уже чувствовала себя лучше и смогла присоединиться к остальным. Это была женщина за тридцать, дородная и мрачная; ее черные волосы еще не утратили своего блеска, но здоровая кожа деревенской девушки потускнела — сказались два десятилетия лондонских туманов и сажи, а также отсутствие свежего воздуха. Несмотря на недомогание и явное отсутствие аппетита, она быстро все съела и пошла за второй порцией хлеба, сыра и солений — другого на ужин не предлагали, потому что главной едой для слуг был обед. У Эмили возникло подозрение, что Эдит скорее ленится, чем болеет, и решила выяснить, почему такая поборница дисциплины, как миссис Йорк, терпит ее.
