Елена Юрская - Чисто семейное убийство
Да все мне не нравится! Откуда ни возьмись появилась родственница с безумной распродажей жилплощади. Отличная память на то, чего не было, и пристальное внимание к чужой жизни. Ответ лежит на поверхности, в двух шагах в спальне, но он диктовал Яше бредовые логические цепочки, которые вряд ли помогут мне в этом разобраться.
— Наконец-то он заснул. — Зибельман вынырнул из спальни и снял со взмокшего лица ватно-марлевую повязку. — Фух, еле уложил. — Яша вытер пот и пристально посмотрел на Аглаиду Карповну. Она подчеркнуто кивнула и протянула узкую, породистую, покрытую старческими пятнами руку:
— Аглая.
— Яков.
Боже, как романтично! Им осталось только пожениться, и желательно прямо сейчас. Это бы намного улучшило наше общее самочувствие. А что? Яше всего-ничего — сорок два, Аглае семьдесят три, если это разница в возрасте, то я Индира Ганди.
— Прошу вас. — Яша церемонно поклонился и пропустил старую даму на кухню, где он мог обаять ее в три-четыре секунды, в зависимости от скорости подогрева ужина. — Немного аперитива, сигарету, чашечку кофе?
В нем начисто отсутствовало официантское плебейство, и в роли великого угощателя он был так хорош, что я на миг забыла обещание смотреть на мужчин по траектории в сторону и мимо.
— Яша, а я вас помню. — Бабушка мило улыбнулась и, садясь на стул с высокой спинкой, хрустнула всеми суставами сразу. — Вы приезжали ко мне с Федором.
Досадно только, что я в этой истории уже не понимала ничего. Стояла себе безумная и глотала слюни. Не выплевывать же их, право, на пол, который мне же и мыть. Для тихо помешанной и, как говорила моя мама, задуренной, я была еще очень и очень ничего, в носу не ковырялась, ножами не швырялась, стояла себе, как телка перед мясокомбинатом, и ждала, когда меня или что-нибудь другое, наконец, подадут на стол.
— Это было давно, — разглагольствовала Аглаида Карповна, довольная произведенным эффектом, — Федор был тогда с Диной или…
В минуты особо сильных душевных потрясений, в дни сомнений и тягостных раздумий меня спасает только работа или то, что с ней каким-то образом связано. Например, шефские поручения. В разговор встрял нервный телефонный звонок. У меня не было никаких сомнений, что Лойола, он же Вова, он же Супчик, он же Владимир Игнатьевич нашел для меня какое-нибудь бесплатное поручение. Наша с ним телепатическая связь была установлена довольно давно и не прерывалась несмотря ни на что. Он прощал мне легкое пренебрежение служебными обязанностями, я ему — патологическую жадность, которая развивается по мере обогащения в одной отдельно взятой проницательной личности. Глядя на своего галантного шефа, я всегда умилялась человеческой способности создавать легенды. О Лойоле говорили, что он в школе делился бутербродами со своими одноклассниками. И мог накормить тремя бутербродами сразу шестнадцать человек. Вот это, последнее, было не так уж и далеко от истины, потому что и сейчас он умудрялся содержать весь корреспондентский цех на сто долларов в месяц. Впрочем, это его нисколько не портило.
— Надя, бабушка у вас? — нервно спросил Владимир Игнатьевич, изменяя своей манере быть всегда спокойным как удав. — Ты можешь мне помочь? Можешь создать ей невыносимые условия, чтобы она попросилась немного пожить у меня?
Вот, чем богаче становится человек, тем больше ему надо для полного счастья. Обклеивая свои мечты в доллары, человек уже не помещается в собственные представления о жизни. Он начинает смотреть американские фильмы, читать книги об Аристотеле Онассисе и примерять на себя спорное состояние Габсбургов. Кто бы мог подумать, что Владимир Игнатьевич откажется от своей страсти к «Свинарке и пастуху», чтобы заполучить эту странную бабушку?
— С удовольствием, но за дополнительную плату!
— Но мы же свои люди, — проворковал Лойола почти успокоенно.
Теперь у него появился еще один повод не доплачивать мне за проделанную работу. Но и у меня тоже появится повод ее просто не делать. Кому от этого будет хуже?
— Вова звонил, — сообщила я.
— С Катей, — то ли уточнила, то ли дополнила бабушка.
— Нет, Катя подзуживала. Он готов на все. Я тоже. Спать вы будете с Яшей. Мне надоело. Мне все это надоело. У меня убийство маляра уже неделю болтается без всякого толка…
— Вы объявляете мне войну или приглашаете в союзники? — мило улыбаясь, спросила Аглаида.
Я решила оставить вопрос без ответа, пожелала всем спокойной ночи и изъяла у слишком пылкого Яши блокнот, в котором он записывал бред моего мужа. Моего дорогого, любимого и снова, во всяком случае, в этом цикле недельки — единственного мужа. Пусть он только выздоровеет, и я устрою ему такую потасовку с привидениями, что он не узнает ни своих, ни чужих. Ни Дин, ни Валь, ни Ларис.
— Полюби меня, — сказала Анька и крепко обняла меня за шею.
Моя дочь пахла молоком и сладкой детской сыростью. Сердце зашлось от тревожной пряной тоски. Вот она вырастет, выйдет замуж, уедет от меня в далекие края, родит там себе много детей и будет тыкаться носом в их сладкие макушки. А я…
— Мама, а кто это Валентина, Лариса и какая между ними связь? Видишь, тут у Яши подчеркнуто красным карандашом — связь, связь, связь, — зевая, спросила Аня.
— Я зашла пожелать вам спокойной ночи и пригласить вас на два слова, — сказала вездесущая Аглаида. — Валентина и Лариса — это любовницы Геннадия. Они погибли. Скажем точнее, были убиты. Дина жива, и она была подругой Феди, можно считать, невестой. А я думаю, что все это неспроста. И часть своей вины признаю. Гена — мой самый близкий родственник, после Феди конечно, мое нелепое дешевое предложение поучаствовать в соревновании, видимо, стоило этим женщинам жизни. Я не верю, что Гена убийца. И если он не маньяк, в нашей семье — тьфу, тьфу, тьфу! — такого сроду не было, то его подставляют. Дискредитируют и выбивают из игры. С моими жизненными принципами убийцам квартиры не оставляют. Вы не находите?
— Принципов пока нет, — заявила я. — А все остальное — возможно.
— Мне нужно остаться у вас. Мне нужно держать руку на пульсе.
— В смысле, чтобы он уже не прощупывался? А не проще было бы убить Гену?
— У меня есть подозрение. Я постараюсь вам не мешать. — Она проигнорировала все мои колкости, которым действительно была грош цена в базарный день, и удалилась в Яшину комнату.
Я подслушивала до трех часов ночи. И кроме тихих стенаний «пас», «раз», «взятка», из Яшиной комнаты не доносилось ничего интересного.
Глава 9
А ночью меня осенило. Все стало ясным как Божий день в туманной Англии. Ну конечно! Как же я не догадалась сразу? Как же я не поняла? Элементарное чутье отказало мне в самый ответственный момент! Со мной и электричеством в нашем городе это случалось. Стоило только всем женщинам подготовиться к телевизионному поцелую, как разом отключались и свет, и здравый смысл.
Миша в меня влюбился. Во-первых, смотрел со значением, во-вторых, грустно молчал, в-третьих, отказался от собачьих боев за квартиру, в-четвертых… А в кого, если не в меня? Да, я утратила квалификацию и нюх. Да, я немного застоялась в трехкомнатной конюшне, редакции, академии и школьных боях местного значения. С учетом общей занятости мозгов криминальным убийством на проспекте Мира, странно, что я вообще что-то смогла понять. В два часа ночи мои глаза раскрылись и упрямо вперились в потолок. Это были грезы любви, которые обычно заканчивались под утро полным разочарованием во всем мужском населении планеты. Все, что ночью казалось значительным и естественным, на рассвете превращалось в пошлое и надуманное. Я упрямо реализовывала комплекс Золушкиной тыквы, но если бы не ночные бдения, то моя дорога к алтарю оказалась бы по крайней мере в восемь раз короче. Я вздыхала и ворочалась, унимала разгулявшуюся сердечную мышцу, зарывалась носом в подушку и сладко мечтала. Если бы не постоянное поскрипывание в позвоночнике, которое я обычно выдаю за специальные упражнения по бодибилдингу для ленивых, можно было констатировать, что я помолодела лет на двадцать.
Умом я опять же все понимала. И что он мне не пара, и что фотограф — это не только профессия, но и склонность к разврату, и что воспитания у него хватит разве только на то, чтобы вынуть ложечку из чашки с кофе, что последней книгой, прочитанной им в детстве, был сборник нормативных актов по борьбе с нетрудовыми доходами и что в первобытном состоянии он похож на бритый кактус. Но я не собиралась его раздевать, вести на экзамен и представлять родителям. Наша любовь была моей маленькой тайной. А Тошкин, к сожалению, был сильно и на ближайшую неделю беспросветно болен. Еще немного, и я была бы готова писать стихи, сочинять музыку и разнашивать его узкие туфли, жертвенность и самоотдача достигли во мне критической точки. Его рот, оторвавшись от лица, как улыбка Чеширского кота стал навязчиво блуждать по детской, вызывая во мне припадки настоящей страсти. Да, похоже, что он действительно сильно в меня влюбился. Флюиды его чувства перелетели через весь город и будоражили воображение честной замужней женщины.
