Шарль Эксбрайя - Семейный позор
Элуа и его отец подошли к стойке, и хозяин, стараясь говорить с совершенно несвойственной ему любезностью, спросил:
— Что вам налить?
— Ничего.
Зэ и Маспи посмотрели друг другу в глаза, и первым потупился хозяин бистро. Посетители, учуяв нечто необычное, разом повернули головы — никто из них не хотел упустить любопытное зрелище.
— Если вы не хотите пить, то чего ради сюда притащились? У меня бистро, а не ночлежка!
Маспи отвесил кабатчику пощечину, прозвучавшую в тишине, как удар бича, и Зэ, чтобы не упасть, вцепился в стойку.
— Странная у тебя манера принимать посетителей, Зэ, — пояснил Элуа. — Где Тони?
— А что вы от него хотите?
— Тебе-то какое дело, несчастный?
— Я… я его предупрежу.
И кабатчик скользнул было к двери за баром, но Маспи так резко схватил его за шиворот, что почти придушил.
— Не надо! Без тебя обойдемся! Пошли, отец!
— Я за тобой, малыш.
Тони Салисето и Луи Боканьяно погрузились, по-видимому, в какие-то сложные расчеты. Когда Элуа ногой распахнул дверь, оба бандита открыли рты от удивления. Больше всего их потряс вид старика с самострелом на плече. Наконец Тони, стряхнув оторопь, спросил:
— Что все это значит, Маспи?
— Я решил отдать тебе визит.
— На драку нарываешься? — И он полупрезрительно-полунасмешливо кивнул в сторону дедушки Сезара: — Вместе с предком?
Дед скинул ружьишко с плеча, и Боканьяно встал. Многообещающее начало…
— Тони, ты подонок!
— Тебе бы не следовало разговаривать со мной таким тоном!
— Ты убил Пишранда, потом Дораду…
— Это неправда, а если б даже и так, тебе какое дело? Уж не пристроился ли ты, часом, в полицию, как твой сынок?
— Нет, но ты пытался его прикончить и дорого за это заплатишь, Тони!
Великий Маспи вытащил из кармана нож. Почти одновременно в руке Салисето сверкнул точно такой же. Тони уже давным-давно не случалось бороться за свою жизнь, а потому он чувствовал себя не очень уверенно. Боканьяно, почувствовав легкую растерянность своего шефа, тоже достал нож. Как только Салисето и Элуа сцепились, он хотел броситься на помощь каиду, но наткнулся на дедушку. Луи грубо отшвырнул старика, и тот сел на пол. Не самый удачный поступок в жизни Боканьяно, ибо Сезар упал, так и не выпустив ружья, а поскольку палец он держал на курке, грохнул выстрел и весь заряд дроби угодил Луи в живот. На лице у него мелькнуло изумление, потом он поднес руки к животу, поглядел на Тони, как будто спрашивая, что это значит, и рухнул ничком. Потрясенный гибелью ближайшего друга и помощника Салисето на мгновение отвлекся, и нож Маспи отхватил ему пол-уха. Тони завопил от боли и спрятался под стол.
— Ма… Маспи… ты… же меня… не убьешь?
— А почему бы и нет?
На звук выстрела сбежались Зэ и его клиенты. Все они видели поражение Салисето, и с тех пор имя бандита навсегда стало пустым звуком в марсельском преступном мире. Почти сразу примчались предупрежденные каким-то осведомителем полицейские и увезли всю компанию, кроме покойника — до прибытия специальной бригады охранять его оставили двух ажанов. Впрочем, Боканьяно больше не требовалась никакая стража.
Дивизионный комиссар Мурато так бушевал, что едва не скончался на глазах у перепуганных Рэтьера, Великого Маспи и отца последнего.
— Посмешище! Вот во что мы превратились! Люди режут друг друга чуть ли не у нас под носом, а мы не в состоянии даже прекратить эту бойню! Ланчано, Пишранд, Эмма Сигулес, а теперь еще и Боканьяно! И это не считая того, что Маспи в больнице! Да тут хуже, чем в Чикаго прежних времен! И если вы, Ратьер, воображаете, будто начальство ломает голову, как бы нас поздравить и поощрить за такие успехи, вы жестоко заблуждаетесь!
Он вдруг резко повернулся к Элуа:
— А вам что — непременно понадобилось лезть не в свое дело?
— Честь нашего…
— Молчите лучше! Некоторые слова должны бы жечь вам язык!
— Позвольте…
— Нет, Маспи, на меня вам не удастся произвести впечатление! Стопроцентный проходимец, вот кто вы такой! Тюремная крыса! А вы, дедушка? Убивать ближних, вместо того чтобы спокойно есть дома кашку, — это просто черт знает что.
Маспи-старший выпрямился:
— Ну, знаете, я еще не выжил из ума! И вообще этот Боканьяно был полным ничтожеством!
— А вы?
— Я? Но я же никогда не пачкался в крови!
— А как насчет Боканьяно? Это не вы, случаем, помогли ему перебраться в лучший мир?
— Чистая случайность…
— Подумать только!
Дедушка с большим достоинством описал, каким образом Луи Боканьяно получил заряд дроби.
— Так что это несчастный случай, господин комиссар… Не могу сказать, что жалею о нем, но тем не менее…
— А на суде вы, вероятно, объясните присяжным, что прихватили ружье, собираясь на рыбалку?
— Предосторожность, господин комиссар, обычная предосторожность… И, когда б ружье не выстрелило, этот Боканьяно зарезал бы моего сына! Неужто вы поставите мне в вину отцовскую любовь, господин комиссар?
Совершенно измученный Мурато воздел руки к потолку:
— Да чем же я так провинился перед Матерью Божьей, что она послала меня в этот проклятый город? Ну а вас, Элуа Маспи, зачем понесло к Тони Салисето?
— Я хотел его проучить, господин комиссар.
— И за что же?
— За то, что он едва не прикончил мне сына и убил инспектора Пишранда, который был моим другом.
— Ну, это уж вы хватили через край!
— Во всяком случае, добрым знакомым.
— А у вас есть доказательства вины Салисето?
— Определенных — нет, но кто ж еще мог понатворить такого?
— Представьте себе, именно это мы и пытаемся выяснить!
— Ну, а я уверен насчет Тони.
— Ваше личное мнение никого не интересует… Кроме того, Бруно ранил преступника, а ни на Салисето, ни на Боканьяно нет ни единой свежей царапины. Из-за возраста, а также поскольку я вполне допускаю, что он убил Боканьяно не нарочно, до решения суда я оставляю дедушку на свободе, но пусть не пытается удрать, ясно?
Старик пожал плечами.
— Куда ж это я денусь?
Мурато, не обращая внимания на его слова, снова повернулся к Элуа.
— Что до вас, Маспи, то ради вашего сына я не отправлю вас за решетку, но попытайтесь угомониться. Если Салисето подаст жалобу, мне придется усадить вас в Бомэтт.
— Вы говорили, малыш ранил убийцу, господин комиссар. А куда?
— Надо думать, в руку, в плечо или в ногу, потому как ни из одной больницы о серьезных огнестрельных ранениях не сообщали.
Адолей выводило из себя поведение Пэмпренетты. Она отказывалась от любой еды, плакала или стонала, так что в конце концов довела мать до полного исступления. В отчаянии Перрин схватила дочь за плечи и, как следует встряхнув, заорала:
— Горе мне, несчастной! Ну, скажи, дурища упрямая, когда ты прекратишь строить из себя горькую вдовицу? Ведь не помер он, твой Бруно! Ему всего-навсего съездили по башке! И вряд ли от такой малости парень еще больше спятит!
Однако на это несколько своеобразное материнское утешение Пэмпренетта отозвалась заунывным воем, не очень громким, но настолько зловещим, что, слушая его, соседи испуганно поеживались. Перрин заткнула уши и, в свою очередь, заголосила, что, коли все будет продолжаться в таком духе, на нее скоро наденут смирительную рубашку. Дьедоннэ тщетно пытался склонить жену и дочь к более трезвому взгляду на вещи. Но на него только рычали. Одна обвиняла отца в равнодушии к ее судьбе, другая обзывала бездельником и кричала, что даже рыба, побывавшая во фритюрнице, обладает большей чувствительностью, нежели ее супруг. Адоль в раздражении удрал из дому и отправился в порт болтать с рыбаками.
Перрин до бесконечности проверяла счета, пытаясь сообразить, не сделала ли какой-нибудь ошибки из-за домашних неурядиц. А Пэмпренетта первой прибегала в больницу в часы посещений и уходила последней.
Бруно, отделавшийся сильным шоком и множеством швов на затылке, в присутствии девушки чувствовал себя гораздо лучше.
— Знаешь, моя Пэмпренетта, в глубине души я даже рад, что меня ранили.
— Иисусе Христе, ну что он говорит! А почему? И что бы со мной стало, если б ты умер? И, кроме того, мне не идет черный цвет…
— Зато теперь я точно знаю, что ты меня любишь!
— Ну, для этого вовсе не требовалось подставлять убийце голову!
Такого рода беседы продолжались каждый день и заканчивались страстными поцелуями, от которых у парня горели щеки и подскакивала температура. На следующий день после смерти Боканьяно в палату Бруно вошел Элуа. Великий Маспи заметил, как обрадовался сын, и на сердце у него потеплело. Тем не менее он старался не подавать виду.
— Я пришел узнать, как ты себя чувствуешь.
— Все в порядке. Послезавтра, наверное, выпишут. Но, правда, на работу я вернусь не сразу…
— Меня послала твоя мать… И чего она так изводится?.. Уже думала, ты созрел для кладбища… Как поживаешь, Пэмпренетта?
— Да ничего, месье Маспи, спасибо.
