Татьяна Степанова - Валькирия в черном
Гнилые бревна, битый кирпич… развалины лагерной столовой, ржавые столбы и обрывки волейбольной сетки, разбитые доски трибун, где был маленький стадион, где они бегали кросс под звуки спортивного свистка…
Она держала свисток во рту.
– Тише ты, придурок, как тут клево… просто жуть берет. Надо взять что-то, а то пацаны завтра утром не поверят, что мы ходили сюда ночью.
Брат Сашка находит в траве железяку и крадучись подступает к гипсовой статуе – «пионер с горном». Он собирается отбить у статуи голову, потому что рук давно уже нет. Прошлые поколения электрогорских пацанов, приходя сюда, испытывая страх и восторг, искали и для себя сувениры с «проклятого места».
Он бьет железякой гипсового придурка по шее, стараясь перерубить, и этот звук… глухой звук словно выманивает ее из норы…
Мишель видит ее сначала только со спины. Высокая, длинноногая, стройная, в смешных серых бриджах и полосатой фуфайке, она крутит на тонкой талии обруч хулахуп.
А во рту у нее спортивный свисток. Ведь она преподавала физкультуру, судила забеги на скорость по нормам ГТО и волейбольные матчи.
Обруч крутится на тонкой женской талии, светлые кудрявые локоны волнует ночной ветерок, а затем обруч спускается на бедра и ниже…
А вместо ног у нее хвост змеиный. И сама она как змея.
Вот она протягивает руку, острые ногти, покрытые алым лаком, впиваются в запястье Мишеля, и она тянет его к себе и обвивается своим змеиным телом вокруг его ног, бедер, крепко прижимая, сковывая, лишая воли и затем поворачивается лицом.
Мишель Пархоменко видит лицо Гертруды. Но это не Гертруда. Сейчас она мертва, а тогда… она еще не родилась.
Это лицо… его невозможно описать…
Во рту нет свистка.
Полные, крашенные яркой помадой губы чуть приоткрываются, и между ними показывается язык – длинный, раздвоенный, змеиный.
Язык тянется к губам, вот он касается их.
Мишель Пархоменко… тот восьмилетний и нынешний взрослый, ощущает, как капля яда стекает с зубов змеиных и оказывается у него во рту.
Взрослый срывается с постели и, шатаясь, бредет в ванную. Под светом желтой лампочки над зеркалом включает воду и полощет рот, отплевывается, затем жадно пьет прямо из-под крана.
Той, со змеиным языком, нигде не видно. Зато брат, двенадцатилетний Сашка, с гордостью показывает Мишелю в зеркале ванной отбитую голову гипсового пионера.
Он кричит: «Вот, это моя, придурок!»
Он лежит в своем полированном дубовом гробу.
Он ведь не был отравлен, в него попала пуля.
Мишель Пархоменко возвращается в постель, но перед этим зажигает в спальне свет.
Это лишь ночной кошмар. Они снились прежде, и будут сниться, так уж повелось.
Глава 27
БЫТОВЫЕ МЕЛОЧИ
Совету полковника Гущина Катя последовала в полной мере.
Приехав домой, она первым делом встала под горячий душ, затем сварила себе чашку сладкого какао, затем задвинула шторы в спальне, закрыла балкон, чтобы уличный шум и солнечный свет не мешали, и нырнула в мягкую постель.
Спокойной ночи! Электронные часы-будильник показывали полдень.
Спала она долго, сладко, крепко и без всяких сновидений. Проснувшись, с удовлетворением отметила, что уже семь вечера, и ринулась на кухню.
Голодная как волчонок. Нет, как стая волков!
Учитывая, что за прошедшие сутки в Электрогорске она и маковой росинки не проглотила, не считая стакана треклятого кофе…
Все пошло в ход, все, и какая уж там, простите, диета, какие «Ах, ах не ешьте на ночь!».
Бутерброд с ветчиной, зеленым салатом, маринованными огурцами, горчицей и хреном; омлет с зеленью, той, что с позавчерашнего дня вяла безропотно в холодильнике – укроп, кинза, базилик, зеленый лук; пирожное безе, персик и еще сладкий чай с лимоном.
Катя умяла все это, смолотила как мельница, а потом с удивлением и укором уставилась на пустые тарелки.
Это не есть хорошо – вот так, простите за грубость, жрать.
Такие вот перегрузки этому чертову Электрогорску она еще припомнит. Что же выходит – сначала там есть было некогда, а потом кусок в горло не лез по причине… по той самой причине, что отравления в этом городке были, есть и… получается, будут еще?
Паранойя, вот так она и подкрадывается тихими неслышными шагами… отравитель, там в Электрогорске снова орудует отравитель… С паранойей такого сорта можно бороться тут, в Москве, в своей квартире, на собственной кухне у полного холодильника, но что делать там, на месте, когда она… они все вернутся туда?
Катя начала составлять план действий. Сначала набрала сотовый номер своего непосредственного шефа, начальника пресс-центра, и рассказала ему все об электрогорских событиях. За исключением самой ранней истории.
Шеф – милейший человек и сам бывший криминальный милицейский репортер из газеты «Щит и меч» – сразу же заинтересовался:
– Отравление? Это же такая редкость в практике. Даю добро на командировку, недели тебе хватит? В общем, смотри сама по обстоятельствам. Репортаж о работе по раскрытию отравления – это всегда интересно, это как хороший детектив. Только Гущин… ах, есть договоренность с ним? И как это ты с ним умеешь договариваться, он тебя всегда к расследованию допускает. А остальные корреспонденты к нему и соваться боятся. В чем тут секрет?
Кате хотелось ответить, что, возможно, секрет в том, что в сердце полковника Гущина попала пуля… при штурме одного дома… в бронежилет, но ведь точно в сердце, ни на миллиметр не отклонилась.
Но она не стала развивать эту тему. И не потому что ее непосредственный шеф не понял бы. Понял бы, он умен, и он профи. Просто не хотелось вспоминать такие мрачные истории, отправляясь в город, где свои мрачные истории стали частью местного колорита.
Затем Катя снова бросила взгляд на часы: батюшки, десятый час! Начала спешно одеваться: джинсы потертые, белая майка, балетки, волосы собрала сзади в тугой хвост, сцапала с комода в прихожей ключи от гаража и от машины и спустилась во двор.
Маленький верный «Мерседес Смарт» скучал прикрытый проржавевшей ракушкой. Это немецкое чудо, похожее на крохотный луноход, купленное напополам с подружкой Анфисой Берг, всегда умиляло Катю, едва лишь она поднимала крышку гаража и встречала взгляд «мерседесовых» «глазок»-фар.
Машинка ждала: ну покатайся на мне! Тут так скучно и темно, и пауки уже, наверное, сплели паутину под крышей.
Выведя по всем правилам малыша из гаража (у каждого свой «Мерседес» – так говорила подружка Анфиса), Катя вырулила на родную Фрунзенскую набережную, уже более-менее свободную от пробок, а затем в сторону Лужников, где находился огромный супермаркет «24 часа».
Стоянку перед супермаркетом оккупировали так плотно, несмотря на довольно поздний час, что Катя еле-еле приткнула свою машину.
Взяла тележку и отправилась вдоль стеллажей.
К кассам она проследовала уже с тележкой, полной до верха.
Расплатилась, выкатилась с покупками на стоянку и начала загружать добычу в багажник.
Уже давно стемнело. Этот день наконец закончился. Катя вернулась домой, разгрузилась, поставила машину снова в гараж, засунула все покупки в холодильник и завела будильник на половину шестого утра.
Перед тем как снова уснуть, она послала по фейсбуку мейл подружке Анфисе «на Север», где та путешествовала и фотографировала, и сказала, что отбывает в подмосковный Электрогорск на неопределенное время в составе опергруппы по раскрытию преступления.
Подружка Анфиса – там, на Севере за Полярным кругом – тут же полезла в компьютер «гуглить» – смотреть, где это такой город в Московской области.
– Далековато, – написала она (это с Заполярья-то!) в чате фейсбука. – Я буду скучать, а ты там осторожнее.
Спрашивается, зачем вставать в такую рань – в половине шестого, когда на работу в Главк только к девяти, а ехать с родной Фрунзенской набережной до Никитского переулка на частнике от силы двадцать минут?
Но Катя все еще претворяла свой план в жизнь. Вскочив, она вытащила из кладовки сумку-холодильник и корзинку для пикников. Сама она ни тем, ни другим не пользовалась, все это пылилось в кладовке с тех самых пор, когда… когда они с мужем Вадимом Кравченко, именуемым на домашнем жаргоне «Драгоценным В.А.», перестали жить вместе – вот здесь, в этой квартире.
Сумку-холодильник, битком набитую бутылками с пивом, Драгоценный брал с собой, когда они с закадычным дружком Сергеем Мещерским собирались на рыбалку.
Катя смахнула пыль с крышки, проверила – не сломался ли чертов переносной холодильник – нет, работал. И от этого вдруг на душе стало так горько, она даже слезу смахнула. Вот вещи остаются, когда их непосредственный владелец сделал ноги.
Потом она решила на все это забить (в принципе во всей этой их истории с Драгоценным две трети ее вины) и отправилась на кухню. Как была босая, в шелковой ночнушке, повязала фартук, достала из морозилки то, что купила вчера в супермаркете, и…
