Валерия Леман - Завещание ведьмы
Он ни капли не испугался и только затряс головой.
– Уж я-то за себя постоять сумею, не боись! Я – полицейский, профессиональный защитник честных граждан.
Я смотрел на постепенно багровеющее лицо Тюринского и думал о нем как о личности весьма оригинальной и не совсем привычной. Казалось бы, полицейский, да к тому же провинциальный – значит, и мышление должно быть простым до примитивности типа «Вор должен сидеть в тюрьме, а убийца – болтаться на виселице».
Так нет же! Пьет водку, а размышляет о судьбах человечества, об убийцах, ставящих свечки в церквушках, разгуливающих по улицам поселка среди деток, из которых вырастут убийцы им на смену…
Чтобы отвлечься от столь мрачных мыслей, я поднялся и принялся выкладывать на тарелку угощение дорогому гостю – ароматное фрикасе, маринованные грибочки, сырок да колбаску.
Тюринский без перехода принялся за еду, забыв даже элементарно кивнуть в знак благодарности. Судя по его нахмуренным бровям и суровому лицу багрового цвета, он продолжал стройную цепочку собственных рассуждений об убийцах, что запросто бродят среди нас, практически ничем от нас не отличаясь.
Я решил слегка развернуть его от абстрактных размышлений в сторону конкретики следствия.
– Послушай, капитан, а что дали допросы сотрудников редакции? Насколько я понял, в тот день на рабочем месте были не все сотрудники. И потом, неужели никто не заметил каких-то посетителей в те часы, когда Трофимов сидел в красном уголке и его убили?
Он только горько усмехнулся.
– Никто ничего не видел – не слышал. Как уж я по твоему подозрению после твоего ухода бедного Митю Углова допрашивал! Душу из него вытряс. Но он лишь все повторял дрожащими губами: «Клянусь, капитан, зашли мы с Вадиком, быстренько скинули в угол мешок и сразу же вышли. Даже внимания не обратили на то, что там кто-то сидел».
– А Вадик что говорил? – поинтересовался я, положив фрикасе и себе, с удовольствием закусывая после трех рюмок беленькой.
– Да я ж тебе уже сообщал, что он там говорил: дескать, видел, спросил у секретаря, кто таков, да тут же укатил на заправку, – хмыкнул Тюринский с ноткой презрения. – Вадик Пивоваров вообще по натуре молчун и бука, не люблю я его грешным делом, хоть и частенько на рыбалку с ним за компанию езжу. Как-то раз, помнится, попали мы с ним за общий стол, не помню, у кого был день рождения. Так вот, один мужик подговорил меня: давай, мол, напоим этого молчуна, авось материться начнет или песни петь.
Я припомнил бледное сморщенное личико худосочного водителя редакции и усмехнулся.
– И каков был результат?
– Не поверишь! – стукнул кулаком по столу капитан. – Этот доходяга выдул почти бутылку водки и только под самый конец этак неуверенно, тихонько запел «Ах, Арлекино, Арлекино должен быть смешным для всех…»
Да уж, каждый человек по-своему уникум.
– И все-таки поподробнее: что он говорил на допросе? Согласись, этот самый ваш Вадик и Митя Углов в данном деле – главные подозреваемые. То, что они оба заходили в красный уголок, когда там сидел Трофимов, – стопроцентно доказанный факт, так что, сам понимаешь.
Капитан мрачновато кивнул.
– Понимаю. Да только толку от этого понимания никакого. Вадик, не хуже Углова, тоже сам прибежал, как только прослышал об убийстве. Сказал в своей немногословной манере: «Эта… Мы ж с Углом туда заходили, значит – главные подозреваемые. Спрашивайте». Видишь? Прям как ты рассуждает! Хотя, если честно, я думаю, что он лишь баранку крутить умеет, мозгами-то редко крутит.
– И какие же вопросы ты ему задавал? – полюбопытствовал я.
– Самые обычные вопросы. Видел ли он, что за человек сидел в красном уголке. Ответ: «Мужик сидел», – капитан усмехнулся и продолжал тем же «протокольным» тоном: – Вопрос: «А больше ничего не заметили? Вот вы с Дмитрием Угловым занесли мешок, поставили его, наверняка огляделись…» – «А чего оглядываться-то? Поставили да вышли. Мне еще надо было успеть до заправки доехать, бак залить». Вот и весь сказ.
Капитан разлил очередную порцию водки.
– Я попытался расспросить его обо всем этом. В том плане, знал ли он Трофимова, что о нем слышал, помнит ли о том давнем убийстве Америки. Он этак за ухом почесал: «Америку-то помню, золотые руки у мужика были, но ведь столько времени прошло!» – «А Трофимова знал?» – «Ей-богу, не помню! Если бы хоть его лицо увидать. Сантехников-то наших мы всех знаем, а он последние годы не работал…»
К концу этой фразы Тюринский уже держал свою рюмку с очередной разлитой порцией перед собой.
– Давай, дружище, выпьем за то, чтобы все преступления были раскрыты, а все убийцы сидели в тюрьме.
По такому поводу грех было не выпить. К этому времени в голове у меня уже потихоньку начинала кружиться веселая карусель – фантазия оживала, давая новые, яркие и неординарные, плоды.
– Послушай, капитан, – я старался, чтобы голос мой звучал трезво и мудро, – недаром говорится, что виновным в преступлении, как правило, оказывается тот, на кого никогда и не подумаешь. Давай-ка рассмотрим все возможные варианты. Кто у нас самый безобидный?
Капитан икнул.
– Корректорша – Юлия Александровна. Но не думаешь же ты…
Признаться, о корректорше я еще действительно не думал, и этот неожиданный вираж капитанской мысли мгновенно пришелся мне по душе. Прости меня господи за все и сразу, но вариант виновности милейшей Юлии Александровны понравился мне гораздо больше варианта Ляли-убийцы.
Я тут же представил себе в красках, как пикантно-округлая корректорша неторопливо подходит к Трофимову и неожиданно наносит мощный удар по шее жертвы своей нежной лапкой.
Естественно, я тут же поспешил нарисовать эту картину перед приунывшим собутыльником.
– Только представь, Лёня, заходит Юлия Александровна в красный уголок, при виде могучей спины Трофимова кокетливо поправляет прическу, грациозно приближается к нему и, не напрягаясь, пару раз тюкает по шейке – чайником или пальчиками, неважно. После чего укладывается трупиком, предварительно аккуратно поставив рядом с собой чайник и издав шум-грохот-стон, якобы, ах, я испугалась и потеряла сознание. Ну, кто тут ее заподозрит?
Уныние капитана мгновенно перешло в испуг: он бросил на меня тревожный взгляд и еще раз икнул.
– Ну, во-первых, по всем данным, удар был нанесен не чайником, а пальчиками. Что касается Юлии Александровны…
– …что касается Юлии Александровны, она, как и миллионы других россиянок, вполне может знать пару приемчиков. Ты же не наводил справок, чем она занималась в юности, какие секции посещала?
Ответом было лишь презрительное фырканье. Но я продолжал бойко и уверенно развивать свою мысль.
– Причина убийства? Тут тоже стоит порыться в ее жизни. К примеру, не была ли она когда-то влюблена в Америку?
От неожиданности капитан поперхнулся и зашелся в кашле. Откашлявшись, посмотрел на меня покрасневшими глазами.
– А это еще что за фокус? С какого это бодуна она должна была влюбляться в Америку пять лет назад?
– С такого. Я пришел к выводу, что первое убийство вполне могло произойти из-за любви, потянув за собой второе, как только выяснилось, что существует реальная угроза разоблачения…
Я на мгновенье прикрыл глаза, вновь увидел серьезное лицо библиотекарши Марины Петровны, услышал ее голос.
«…Как убили Америку, так подруга моя словно замок на рот повесила. Ничего мне не говорила, не делилась мыслями, как раньше. Только пару раз сказала с таким, знаешь ли, особым значением: “Черный человек” не терпит не своей радости”…»
Я открыл глаза и вздохнул, глядя на капитана, занятого очередным разливом горячительного. Без какого-либо напряга опрокинув вслед за ним новую порцию, продолжил тему.
– «Черный человек»… Между прочим, Юлию Александровну можно так назвать, насколько я помню, у нее пышные черные кудри, черные глаза и одевается она в черные блузку и юбку – полные люди предпочитают черный цвет, скрадывающий их полноту.
Капитан отчаянно затряс головой.
– Стой, стой, стой! Я так и двинуться могу. При чем тут «черный человек»? Это ведь у Есенина такой герой есть.
Настоящий шок! Признаться, эта реплика капитана потрясла меня еще больше, чем его потрясли мои обвинения в адрес корректорши: я впервые видел полицейского, который по одному словосочетанию определил малоизвестную в широких полицейских кругах поэму Есенина!
«Черный человек!
Ты прескверный гость.
Эта слава давно
Про тебя разносится.
Я взбешен, разъярен,
И летит моя трость
Прямо к морде его,
В переносицу…»
Стоило мне припомнить и не без патетики продекламировать эти строки, как капитан Тюринский неожиданно вскочил, яростно стукнул кулаком по столу и рухнул обратно на стул, отчаянно разрыдавшись.
Для меня это был шок номер два: рыдающий полицейский.
Теперь уже я молча разлил водку по рюмкам и дружески потрепал рыдающего собутыльника по плечу.
