Наталья Александрова - Месть через три поколения
— Вот уж и вправду чрезмерно жестокое наказание! — проговорила Инга, оторвавшись от книги.
— Да, законы в то время были жестокими, — согласился Шеф. — Такими же жестокими, как само время. Но до сих пор мы шли по следу убийцы, видели те гравюры, которые он уже использовал как руководство к действию. Теперь же мы можем, так сказать, заглянуть в будущее. Увидеть то, что нас еще ожидает.
Инга с тяжелым сердцем перевернула несколько страниц и увидела следующую гравюру.
И снова — тот же эшафот, и снова — палач с суровым лицом, воплощающий неотвратимость возмездия.
Преступник — на этот раз это был снова мужчина — стоял на коленях, воротник грубой рубахи оторван, беззащитная шея обнажена, голова его лежала на плахе. Палач картинно замахивался огромным топором, явно намереваясь отрубить преступнику голову. Рядом с плахой стояла плетеная ивовая корзина, судя по всему, предназначенная для отсеченной головы.
И снова Инга прочла подпись под гравюрой, выполненную витиеватым старинным шрифтом:
«Согласно справедливым и мудрым законам славного города Любека, простого горожанина или члена городского правления, изобличенного в измене и предательстве, каковые могли причинить городу Любеку плачевные и горестные несчастья, к примеру, того, кто во время войны перешел на сторону неприятеля либо открыл городские ворота вражеским войскам, ежели он будет захвачен, следует спервоначала подвергнуть длительному покаянию, затем без всякой жалости высечь плетьми, после чего смочить сеченую кожу соленою водой и снова подвергнуть длительному покаянию. После чего возвести на эшафот и в присутствии всех горожан, как простых, так и знатных, отсечь его голову, в каковой возникли преступные и предательские помыслы».
— И кто же это? — проговорила Инга, вглядываясь в гравюру, как будто и правда пытаясь проникнуть сквозь завесу будущего.
— К сожалению, мы этого не знаем, — ответил Шеф.
— Но тогда эта книга ничем нам не поможет! — раздраженно проговорила Инга.
Она пролистнула еще несколько страниц наугад и наткнулась на следующую гравюру. Рука дернулась, и тонкий лист папиросной бумаги, прикрывавший картинку, разорвался до половины.
Инга расстроенно охнула — все же книга старинная, опять же чужая, нужно ее вернуть в библиотеку. Впрочем, им сейчас не об этом надо думать.
На этой гравюре эшафота не было. И палач не занимал главное место. Потому что вместо эшафота был огромный костер, сложенный по всем правилам: внизу бревна, затем дрова помельче, по бокам сухие ветви…
У Инги отчего-то защипало в глазах, как будто туда попал дым, до того четко все было изображено на гравюре. Захотелось вдруг отбросить книгу и никогда больше не открывать. Однако она сделала над собой усилие и пригляделась.
На вершине костра была привязана женщина. На ней была длинная холщовая рубашка, ноги босые, израненные, как будто она долго брела по камням. Короткие волосы висели по бокам лица безжизненной паклей. На лице женщины было выражение неописуемого ужаса, рот распахнут в крике. Она пыталась поднять руки в мольбе, от этого плечо оголилось, и было видно, что оно все в синяках и кровоподтеках.
Палач был внизу, у подножия костра, он как раз подносил к нему горящий факел, и сухие ветки уже готовы были вспыхнуть.
Инга проморгалась и сквозь выступившие слезы сумела прочитать подпись под гравюрой.
«Согласно справедливым и мудрым законам славного города Любека, женщину, уличенную в сговоре с дьяволом, следует пытать клещами и каленым железом. Добившись же от нее полного признания во всех грехах, надобно остричь ее длинные волосы и сжечь их. После чего на три дня приковать к позорному столбу на главной площади города и подвесить табличку, где перечислить по возможности подробно ее грехи. По прошествии трех дней следует прогнать грешницу по городу босую и хлестать кнутом. На следующий же день преступницу следует сжечь на костре в присутствии всех добропорядочных граждан города, включая стариков и малолетних детей, ибо нет греха более тяжкого, чем сговор с врагом рода человеческого».
Прочитав этот текст, Инга почувствовала, что в глазах у нее потемнело. В горле запершило, как будто и вправду запахло дымом, в ушах стоял звон.
— Кажется, с меня хватит, — с трудом проговорила она помертвевшими губами.
Она захлопнула книгу и отодвинула ее на середину стола. Сразу стало легче.
Однако из-под края твердой обложки выглянул краешек желтоватого листка.
— Вот черт, — проговорила Инга, — мы ведь забыли еще кое-что. Как я сразу не подумала.
— О чем ты? — Шеф с интересом взглянул на нее.
— Там же есть библиотечный формуляр! Листок, в который записывают всех читателей, которые брали эту книгу в библиотеке!
— Вот черт, как же я сам об этом не подумал!
Инга снова открыла книгу, на этот раз на первой странице.
В картонный кармашек на внутренней стороне обложки был вставлен разграфленный листок с каталожным номером книги. Инга достала этот листок и увидела список фамилий.
Первым в этом списке стоял Алексей Воскобойников, вторым — Вильгельм Карлович Вестготтен, за ним следовал Сергей Валентинович Данциг…
— Как-то мне слабо верится, что Сергей Данциг посещал библиотеку! — проговорила она, подняв глаза на Шефа.
— Разумеется, никто из этих людей не был читателем библиотеки! — отмахнулся Шеф. — Это написано для нас. Вот, видишь, дальше Черкизова Ольга Владимировна, а дальше…
Последним в списке значился набор цифр.
— Этого я и боялся, — помрачнел Шеф, — была у меня такая мысль, что все слишком просто. А просто этот тип не может, обязательно ему нужно выделываться.
— Думаете, это шифр? — спросила Инга, разглядывая цифры. — Или он просто так написал эти цифры, от балды, чтобы мы тупо мучились разгадкой?
— Да нет, от балды, как ты выразилась, он ничего не делает, у него все продумано. Значит, так. Шифр этот явно книжный, то есть цифра означает порядковый номер буквы. Тут мы видим три группы цифр, то есть они обозначают…
— Фамилию, имя и отчество пятой жертвы, — перебила Инга, — только где вы видели имя или фамилию длиной в двадцать букв.
— Да, только если что-нибудь индейское или африканское. Тот, кто неслышно крадется ночью по джунглям и отлично видит в темноте…
Инга взглянула на Шефа с любопытством — оказывается, ему не чуждо чувство юмора.
— У индейцев отчества не бывает, — сказала она. — Что-то мы не в ту сторону идем.
— Угу. Потому что в данном случае каждая буква имени и фамилии обозначается тремя цифрами. Первая цифра означает номер книжной страницы, вторая — номер строки на этой странице, третья — номер буквы в этой строке.
— Книгу возьмем эту? — Инга не стала дожидаться ответа на свой вопрос.
— Так, 18 39 26, восемнадцатая страница, тридцать девятая строчка сверху, двадцать шестая буква. Получилось Б.
Следующая буква вышла р, а следующая…
— Щ, — сказала Инга. — Брщ какой-то, нет, явно не то.
Дальше пошло еще хуже, попался мягкий знак, затем вообще вместо страницы вышла гравюра.
— Попробуй считать строчки не сверху, а снизу, — посоветовал Шеф.
Инга попробовала, и первая буква вышла Ы.
— Приплыли.
Они прикидывали так и этак, получалась все какая-то ерунда. Шеф сказал, что посоветуется со знающим человеком, а то так можно всю ночь просидеть, а толку — чуть. И ушел, забрав книгу. Инга переписала только набор цифр — так, на всякий случай.
Глава 9
К воротам загородного дома подъехал солидный черный автомобиль. Камера над воротами повернулась с негромким жужжанием, зафиксировалась на автомобиле. Ворота разъехались, автомобиль въехал во двор, медленно прокатил по покрытой гравием дорожке и остановился перед крыльцом.
Дверцы машины открылись, из нее вышли три человека, поднялись на крыльцо. Впереди шел мужчина лет сорока с коротко подстриженными седоватыми волосами и военной выправкой, за ним следовал одышливый толстяк с гладкой блестящей лысиной, замыкал группу невысокий худощавый человек с непроницаемым лицом, в очках с золотистой оправой.
Дверь открылась.
На пороге стоял высокий старик в безукоризненно отглаженном черном костюме, похожий на старого дворецкого из какого-то английского фильма.
— Ждут, — проговорил он негромко, оглядев посетителей, и отошел в сторону, пропуская их в дом.
Трое прошли по знакомому коридору, вошли в просторную полутемную комнату. Дворецкий следовал за ними. Перед камином, в котором негромко потрескивали поленья, стояло кресло с высокой спинкой. От двери не было видно того, кто сидел в этом кресле.
Трое в ожидании остановились возле двери.
Дворецкий безмолвно замер у них за спиной.
Две или три минуты прошло в тишине, нарушаемой только потрескиванием поленьев. Вдруг кресло резко развернулось. В нем сидел маленький хрупкий человечек неопределенного возраста в теплой серой кофте ручной вязки. Лицо его было озарено отсветами пламени и выражало недовольство.
