Антон Грановский - Заблудшая душа
Обстановка была, что называется, на уровне. Мягкие кресла, диван, журнальный столик. На стене — огромный телевизор с двумя высокими колонками, стоящими на полу, под ним — стеклянная тумбочка, заваленная десятками DVD-дисков в пестрых коробках.
— Присаживайтесь, где вам удобнее, — пригласил Базаров.
Он смахнул с кресла футболку и тренировочные штаны.
— Можете здесь.
Глеб уселся в кресло и закинул ногу на ногу. Павел Базаров подошел к журнальному столику, взял бутылку с яркой позолоченной этикеткой и повернулся к Глебу:
— Виски?
— Если только немного, — ответил Глеб.
Художник кивнул и разлил виски по стаканам. Один стакан протянул гостю, другой взял сам. Сел на диван.
— Я готов вас выслушать, — сказал он.
Глеб припомнил, с каким почтением относилась к этому парню нагловатая и задиристая «золотая молодежь», и сейчас, глядя на художника, понял, в чем секрет. От парня веяло какой-то уверенной и невозмутимой силой, а во взгляде его голубых глаз, задумчивых и спокойных, было то, что принято называть «магнетизмом». Несмотря на молодость, Базаров явно был из тех редких людей, которые, даже надев на себя замызганный халат, выглядят как аристократы, а в любой компании, едва влившись в нее, тут же становятся негласными лидерами.
Глеб кашлянул в кулак и заговорил:
— Дело в том, что Федор Сергеевич собирается купить еще несколько ваших картин.
— Вот как, — неопределенно проговорил молодой художник.
— Но сперва он хочет провести экспертную оценку. То есть, грубо говоря, господин Геер хочет выяснить, являются ли ваши картины настоящим произведением искусства.
Художник спокойно выслушал Глеба, а когда тот закончил, с вежливой улыбкой уточнил:
— А вы — тот человек, который способен это сделать?
— Именно так, — продолжал врать Корсак. — Я представляю Московский экспертный совет при госуниверситете. А также экспертную группу «Арт-бизнес».
— Значит, вы ученый?
— Я доктор искусствоведения, — ответил Глеб. — Закончил кафедру эстетики МГУ. Если вы не против, я задам вам пару вопросов.
— Хорошо, задавайте. — Базаров отхлебнул виски и выжидательно посмотрел на Глеба.
— Ну, прежде всего, я хочу удовлетворить собственное любопытство. Что за звероподобные существа изображены на ваших картинах? Что они олицетворяют? Почему у них звериные головы?
— Они олицетворяют простую, но грубую истину, — спокойно ответил художник. — Человек — это зверь. Вся мощь человека, вся его воля к жизни — от зверя. Все остальное: слабость, душевные терзания, страх смерти, ощущение потерянности в мире — лишь хрупкая, недолговечная надстройка над мощным основанием.
— То есть, мораль, нравственность, религия, попытки поиска смысла — это всего лишь «хрупкая надстройка»?
— В некотором роде, да.
— Значит ли это, что вы не верите в Бога?
Базаров улыбнулся:
— Вы говорите как миссионер. Я ничего не говорил о вере в Бога. Я хотел сказать, что, отдавая дань тому мощному и сильному, что есть в человеке, я всего лишь чту память тех, от кого мы произошли. Тех, кому мы обязаны своей силой и волей к жизни. Той волей, которая позволила нам подняться над природой.
Он отхлебнул виски и посмотрел на Глеба, ожидая, по всей вероятности, возражений.
— То есть, вы подчеркиваете силу звериного начала в человеке? — уточнил Глеб.
— Да.
— Но это, в некотором смысле, антихристианство, — заметил Корсак.
— Возможно, — не стал спорить Базаров. — Ницше называл христианство религией слабых, немощных и больных. Мне кажется, что в этих словах есть большая доля истины. По сути, Иисус Христос — плачущий бог, не способный ни на что. Он всего лишь Богочеловек. Будь на его месте Человекозверь, он бы не позволил себя распять. Он бы уничтожил своих обидчиков.
— Человекозверь… — с улыбкой повторил Глеб. — Звучит почти как оборотень.
Базаров усмехнулся и пожал широкими плечами:
— Не стоит понимать меня буквально. Все это лишь метафора.
— Что ж, со звериными головами все ясно, — резюмировал Глеб. — Но вот что странно: если звериные головы выполнены на ваших картинах весьма условно, то человеческие тела вы прописываете с чрезвычайной, почти фотографической точностью.
— Я пишу только с натуры, — сказал Базаров. — Как мой любимый художник Микеланджело да Караваджо.
— Всегда? — уточнил Глеб.
— Абсолютно. Главное для меня — точность и внимание к деталям. Только детали могут оживить материал.
— А как же Сальвадор Дали? Он часто срисовывал свои пейзажи с фотооткрыток.
— Я не люблю Сальвадора Дали, — сказал Базаров. — Он не художник, он — фокусник. Иллюзионист с ловкими руками.
Художник допил виски и поднялся с кресла:
— Пойду, принесу еще бутылку.
Он неторопливой походкой вышел из комнаты. Через пару минут в кухне загремела посуда.
Глеб тут же поднялся с кресла и подошел к двери, завешанной красной шторкой. Отдернул шторку, нажал на ручку и надавил на дверь. Она оказалась не заперта.
В комнате царил мрак. Глеб нащупал на стене выключатель и нажал на кнопку. Яркая лампочка озарила большую комнату, уставленную мольбертами и натянутыми на подрамники холстами. Вероятно, это была мастерская.
Глеб быстрой походкой прошел к ближайшему мольберту и взглянул на закрепленную на нем картину. Лицо Глеба вытянулось от удивления. Это был великолепно выполненный портрет обнаженной женщины со звериной головой и звериной мордой вместо человеческого лица.
Звероголовая женщина сидела за столом. Левая рука ее была опущена, и ее не было видно. В правой руке, лежавшей на белой скатерти, она сжимала ярко-красное яблоко. Из-за ярко-алого цвета яблока казалось, что рука женщины-монстра испачкана кровью. Глеб уже собрался отвести взгляд, но вдруг уставился на обнаженную грудь женщины.
Лицо его побелело, он вспомнил картину в банке и судорожно облизнул пересохшие от волнения губы.
— Я пишу только с натуры! — прозвучал у него в голове голос Павла Базарова. — Главное для меня — точность и внимание к деталям. Только детали могут оживить материал.
…Когда Павел вернулся из кухни с бутылкой водки в руке, Глеб как ни в чем не бывало сидел в своем кресле.
Художник уселся на диван, свинтил с бутылки пробку и плеснул немного водки в опустевший стакан Глеба. Потом налил и себе. Корсак посмотрел на часы и сказал:
— Знаете, мне уже пора.
— Вы серьезно? — приподнял черную бровь художник.
— Да. Я совсем забыл об одном срочном деле. Но я еще приеду. И тогда мы закончим наш разговор.
Глеб поднялся на ноги.
— Я вас провожу. — Павел встал с дивана.
…У калитки художник протянул Глебу руку и сказал:
— Приятно было с вами познакомиться, Глеб Олегович. Хотя ваш способ определения истинной стоимости художественных полотен представляется мне очень спорным.
В голосе художника сквозила явная ирония, и Корсак почувствовал себя немного глупо.
— Да, — ответил он, не глядя Базарову в глаза. — Мне тоже был приятно. Надеюсь, еще увидимся.
— Обязательно увидимся, — улыбнулся в ответ Базаров.
3Эльза была удивлена его визитом. Но, кажется, еще и обрадована. Поцеловав ее в губы, Глеб прошел в гостиную. Но не сел, остался стоять.
Эльза подошла к нему вплотную, потерлась о его плечо щекой и нежно проговорила, глядя ему в глаза:
— Как здорово, что ты пришел, Глеб! Принести тебе кофе?
Он покачал головой:
— Не надо. Просто присядь.
— Присесть?
— Да. Хочу с тобой кое о чем поговорить.
— Ладно.
Она привстала на цыпочки и поцеловала его, затем села на мягкий диван, подогнув под себя босые ноги, запахнула полы халатика, приготовившись слушать.
Глеб подошел к пианино, откинул крышку. Посмотрел на Эльзу, а потом опустил пальцы на клавиатуру и заиграл.
— Знакомая мелодия.
— Разумеется. Это Бетховен. «К Элизе». Мой дядя никогда не любил Бетховена, но в последнее время вдруг стал наигрывать эту пьесу. Как думаешь, почему она ему вдруг понравилась?
— Не знаю.
— Элиза… — тихо проговорил Глеб. — Эльза… Слушай, я хотел тебя кое о чем спросить.
— Что-то мне не нравится твой тон, — с шутливой опаской проговорила Эльза. — Но спрашивай.
— Твоя губная помада — это ведь «Шанель»?
— Да, — ответила Эльза. И улыбнулась: — Ты хочешь сделать мне подарок?
— Линия «Руж Коко»? — спросил Глеб.
Эльза взглянула на него удивленно:
— Да.
— Тон «восемьдесят восемь эсприт».
— Точно! — Эльза улыбнулась. — Не знала, что ты разбираешься в губной помаде. А уж тем более, в оттенках цвета.
Глеб опустил взгляд на клавиатуру и снова, неторопливо и задумчиво, проиграл несколько нот из пьесы Бетховена.
