Елена Михалкова - Манускрипт дьявола
Черного она почти перестала бояться. Он снял свою шапочку, под которой оказалась почти налысо обритая голова, и время от времени с силой потирал ладонью макушку, как будто собираясь протереть на ней плешь. Разговаривая с Тошкой, он глядел не на нее, в в сторону, и поначалу, пока она не привыкла к этой манере, Тошка тоже поглядывала в направлении его взгляда, будто надеясь обнаружить там кого-то третьего.
Ей даже пришло в голову, что Черный, наверное, стесняется ее, вот и не может смотреть ей в глаза. Но затем она заметила, что точно так же он разговаривает и с Синим, и ей стало смешно и стыдно за собственную наивность. «Скорее мясник будет стесняться барана, которого он собирается зарезать…»
– Где книги из библиотеки? – спросила она. – Мне без них не справиться. Шифр сложный.
– Будут книги. Все будет. В свое время.
Он весело подмигнул Тошке и вышел.
Теперь к ней заходили лишь затем, чтобы принести еду да проверить, чем она занимается. «Перестали опасаться, что я убегу. Правильно, куда мне отсюда деться?» Она с тоской оглядела обклеенные стены, присела на корточки и вновь осмотрела и ощупала пол, хотя знала, что ничего нового не обнаружит: дешевый линолеум, закрывающий бетон. Подкоп в этой коробке был невозможен.
За то время, что Тошка сидела взаперти, она последовательно рассмотрела и отбросила один план побега за другим. Самым перспективным представлялось ударить охранника чем-нибудь тяжелым, чтобы оглушить его, а самой убежать за то время, что он приходит в себя. Тошка даже провела несколько экспериментов со стулом, примеряясь, как бы поудобнее перехватить его, чтобы нанести удар. Но стоило одному из охранников заглянуть в ее комнатку, как она тут же отказалась от этого замысла: даже если бы она смогла сделать это неожиданно для вошедшего, в чем у Тошки были большие сомнения, стула оказалось бы явно недостаточно. «В лучшем случае сломаю стул. В худшем – меня придушат на месте. Нужно придумать что-то другое».
Она и придумала. Книги. Библиотечные книги, которые берут из хранилища лишь такие же маньяки, как они с Максом. У таких людей особый склад ума, они не смогут не обратить внимание на записи на полях, которые она сделает. Тошка все обдумала: она использует один из простейших шифров, который наверняка разберет любой, работавший над рукописью Войнича. Рано или поздно книга попадет в руки такому энтузиасту, он прочтет ее послание и пойдет с ним в прокуратуру. Очевидно, на тот шифр, что она оставила в своей квартире, рассчитывать не приходится – значит, она пойдет другим путем, более сложным и долгим.
Тошка старательно закрывала глаза на слабые места своего плана. Книги могут не заказать еще несколько месяцев. Взявший их читатель может не уметь разбирать шифры. Даже если он разберет то, что она написала, может решить, что таким образом кто-то решил подшутить над ним. И еще добрый десяток всяких «но», каждое из которых ставило крест на ее затее. Но думать об этом было нельзя, и Тошка не думала. Так же, как она не думала о том, что Максим может быть мертв.
В восьмом классе она прозвал а его Следопытом, а Лешку – Скалолазом. Макс действительно хорошо разбирался в следах, но никогда этим не хвастался. Он вообще ничем не хвастался, в отличие от Лешки. Вот кто был позером! Неподалеку от школы находилась заброшенная стройка, и Баренцев устраивал соревнования по бегу и прыжкам на кирпичных стенах второго этажа – крошащихся, сколотых по краям. Они развлекались так до тех пор, пока их не прогонял участковый, и Лешка неизменно выходил из этих соревнований победителем.
Несмотря на все Тошкины старания, он никак не желал избавляться от своих простецких привычек. Карманы у него вечно были набиты семечками, и Баренцев сплевывал шелуху в ладонь, а потом подсыпал кому-нибудь в карман. Тошка сердилась, а Лешка смеялся радостно, как ребенок, каждый раз получая большое удовольствие от этой незамысловатой шутки. В любой компании он становился любимцем девчонок – они его вечно теребили, гладили по вихрастой макушке, звали капризными голосами «Лешенька, ну Лё-о-о-оша!» Его простоватая обаятельная ухмылка сглаживала большинство конфликтов, в том числе те, которые Баренцев сам же и затевал. Потому что был он драчун и провокатор, и Максиму не раз приходилось выручать его, когда приятелю грозила трепка.
Арефьев по-прежнему оставался тем же «упрямым ослом» Максом, которого Тошка, казалось, знала всегда. Если он намеревался что-то сделать, то переубедить его было невозможно – он упорно доводил дело до конца, не обращая внимания на реакцию окружающих. В школе он стал знаменитостью, когда, раскопав какие-то древние планы здания, заявил, что под подвалом должно быть еще одно помещение. Учитель географии, не любивший ни Баренцева, ни Арефьева, воспользовался удобным случаем и высмеял мальчика со всей доступной ему язвительностью. Лексикон одноклассников Макса обогатился словом «прожектёр», но даже брошенное учителем в саркастическом пылу «гробокопатель!» не остановило Арефьева – он отправился к завхозу, о чем-то долго говорил с ним, после чего они, захватив с собой учителя физкультуры, спустились в обширные подвалы школы. Очень скоро всех облетела новость: под полом в углу, где хранился инвентарь для занятий на лыжах, и в самом деле обнаружили люк. Когда его вскрыли, под ним оказалась небольшая квадратная комната, а в ней – оружие. «Арефьев автоматы нашел!» – передавали друг другу пораженные школьники.
– Не автоматы, а несколько пистолетов-пулеметов системы Шпагина, – авторитетно заявил директор на собранной по такому случаю линейке. – Образца сорок первого года, прошу заметить! Поскольку школа наша старая… То есть не старая, а новая, потому что достраивалась, но подвал-то старый… В общем, там во время войны сделали такой вот небольшой тайничок, который помог обнаружить наш ученик Максим Арефьев. За что и награждается почетной грамотой!
Учитель географии, к возмущению всего класса, не извинился перед Максом. Но тому было наплевать.
После восьмого класса Арефьев как-то стремительно повзрослел: потемнели и загустели прямые брови, между которыми залегла непонятно откуда взявшаяся складка, выдался вперед подбородок, чуть глубже запали карие глаза, смотревшие вокруг изучающе. Иногда посреди общего разговора он начинал улыбаться, хотя ничего смешного сказано не было. «Макс, хорош лыбиться! – сердито говорил в таких случаях Баренцев. – Вернись к обществу». Улыбка у Макса была хорошая, совсем мальчишеская… Тошка очень любила, когда он улыбался.
Арефьев фанател от «Роллинг Стоунз» и изо всех сил пытался приобщить к ним и Тошку, которая покорно слушала его записи, не понимая, как это может нравиться. Сама Тошка лет в пятнадцать увлеклась «Аквариумом» и твердо знала, что Гребенщиков – гений, и лучше него никого нет. «Под не-е-ебом голубы-ы-ым», – любил козьим фальцетом проблеять Баренцев, поддразнивая ее. «Есть город голубо-о-ой!» – тут же подхватывал Макс, безбожно фальшивя. «Живет там мальчик маленький, он тоже голубо-о-ой», – хором заканчивали оба и начинали ржать как полоумные. Тошка закатывала глаза, крутила пальцем у виска и говорила пренебрежительно: «Эх вы, серости… Не для средних умов Гребенщиков, нет, не для средних».
Если к Лешкиному успеху у девчонок Тошка относилась иронично-снисходительно, то внимание, которое оказывали Максу, мгновенно выводило ее из себя. Она научилась скрывать это, интуитивно догадавшись, что в противном случае станет объектом насмешек. Немного утешало ее лишь то, что Макс никому не оказывал явного предпочтения, относясь к девчонкам в школе по-дружески.
Влюбленная в Арефьева Катя Мокрешина, красивая темноволосая девочка с внешностью куклы, которую только что достали из коробки – очень опрятная и чистенькая, как-то раз сказала за спиной Тошки, думая, что та не слышит:
– Не могу понять, почему Арефьев с этой коротконогой общается! И Баренцев туда же… Смешит она их, что ли?
– Точно, Куликова – шут! – подхватила ее подруга, которой только накануне Тошка давала списывать химию за клятвенное обещание быть благодарной до конца жизни. – А чего – веселая, шутит все время, прыгает у них под ногами, как заводная… Весело!
Тошку словно окатили ледяной водой, и стало тяжело дышать. Она знала о себе, что не красавица, но – шут?! Если бы у нее была мать или старшая подруга, они поговорили бы с девочкой о зависти и злоязычии, но у Тошки был только отец. С ним она о таком не разговаривала – стеснялась.
Ей прочно запало в душу, что она – уродец, призванный лишь смешить своих друзей. Пребывая в угнетенном состоянии, Тошка уехала в летний спортивный лагерь, где два месяца прыгала, бегала, плавала и делала все возможное, чтобы ни с кем не общаться – боялась, что снова назовут шутом. Когда она вернулась, то первая же встреченная ею знакомая – соседка по подъезду – остановилась, уставившись на девочку, и всплеснула руками:
