Евгения Горская - Мой дом – чужая крепость
– Обычно к замку прилагаются три комплекта ключей, – напомнил Корсун. – Сколько их было у тебя?
– Четыре – у меня, у родителей и два запасных. Один раз я думала, что потеряла ключи, и сделала запасные, а потом нашла их в старой сумке. Я все собираюсь Даше комплект отдать, но все время забываю. Знаешь, – задумалась Тоня. – Когда я давала тебе ключи, последнего комплекта не видела, лежал только один. Точно. Я еще пожалела, что ключи куда-то подевались, там брелок был очень забавный.
Брелок был отличный – большая янтарная капля, Тоня очень его любила и раньше носила с собой. Потом у брелока ослабла цепочка, капля стала периодически отваливаться, починить не доходили руки, и Тоня оставила комплект дома.
– Будем менять замки.
Поменять замки Корсун попросил заводского слесаря. Вообще-то одалживаться Николай терпеть не мог и у себя замки бы поменял сам, а у Тони не рискнул, побоялся испортить новенькую, обшитую дубом дверь. Все-таки инструменты в руках он держал не часто и на профессионального слесаря не тянул.
Вызывать же совсем незнакомого человека Корсуну тоже не хотелось, хоть и невелика вероятность, но может случиться, что останется у этого незнакомого слесаря дубликат ключей, а это уж совсем ни к чему.
Посмотрел в Интернете, сколько стоит такая работа, и решил увеличить сумму вдвое, понимая, что испортил человеку выходной.
Слесарь Михаил Васильевич все сделал быстро и аккуратно, ненужных вопросов не задал, попил чайку на Тониной кухне и отбыл, без лишних разговоров взяв предложенную сумму. Корсуну показалось, что они расстались вполне довольные друг другом.
Запасной комплект новых ключей Коля заставил Тоню убрать подальше от случайных глаз.
Правильнее всего было поехать в институт, но задремал Колосов только под утро, не выспался, и выходить куда-то из дома ему совсем не хотелось. Если бы Ася делала вид, что ничего не произошло и их жизнь не изменилась, уйти пришлось бы, поскольку притворяться у него не было никаких сил. Но жена тихо прибирала на кухне, потом так же тихо делала какие-то зарисовки, что-то кроила, подбирала ткани, и он почти перестал ее замечать.
Попробовал читать, завалившись с книжкой на диван, но смысл прочитанного до него не доходил, он уговаривал и почти уговорил себя, что ему лично любое развитие событий катастрофой не угрожает, даже при самом худшем варианте – если Ася попадет под суд – он успеет с ней развестись, и никто из коллег не свяжет его имя ни с каким криминалом. Если Ася попадет под суд, пообещал себе Колосов, он сделает все, чтобы облегчить ей жизнь. Впрочем, несмотря на злость, он всегда знал, что не сможет быть счастлив, если Ася будет страдать.
Проблема заключалась в Тоне. Умом Колосов понимал, что Тоня никогда никому из их общих знакомых не расскажет ничего очерняющего его жену, как сам он никогда никому не рассказал бы, если бы знал о Тоне что-то, не предназначенное для чужих ушей. Умом понимал, но беспокойство в голове сидело.
Ася опять ушла на кухню, судя по звукам, занялась обедом. А ведь если бы она всегда была такой, если бы не устраивала ему сцен на пустом месте, их брак вполне мог стать абсолютно счастливым. Конечно, Ася из другой социальной среды, она никогда не поймет его так, как понимает Тоня, но чтобы чувствовать себя вполне довольным, ему это и не слишком нужно. Своей социальной среды ему хватает на работе, а дома он был и чувствовал себя благодетелем Аси, он жалел ее и гордился собственным благородством, и нравился себе, и в общем-то не желал никакой другой жизни. Собственно, если бы это было не так, он давно бы развелся, несмотря на жалость.
Ненависть, которая душила его двое суток, иссякла окончательно, хотя он и понимал, что жить с Асей никогда больше не станет, как бы ни развивались события.
Ему даже опять стало жалко жену, но не как раньше, словно подобранную из милости дворняжку – с некоторой долей умиления к ее глупости и невзрачности, а совсем по-другому, как несчастного щенка, который еще не знает, что его хотят усыпить. Колосову даже захотелось сделать для жены что-то хорошее напоследок.
– Митя, ты есть хочешь? – робко спросила Ася, показавшись в дверях.
– Да, – поднялся он с дивана. – Давай обедать.
– Митя, я говорила с Толиком, – жена хлопотала у плиты, и он не видел ее лица.
– Ася, – поморщился Колосов. – Давай закончим эти разговоры. Говорить будешь, когда я спрошу.
Он не сомневался, что она разговаривала со своим подельником. Она со вчерашнего дня была успокоенной, почти довольной. Она не вела бы себя так, если бы сомнения, которые он в ней посеял, не представлялись ей уже решенной проблемой.
– Митенька, – она повернулась к нему, посмотрела ласково, он даже не знал, что она умеет так смотреть. – Все будет хорошо.
– Надеюсь. – усмехнулся он. – Я последний раз говорю, сейчас не желаю ничего слышать.
– Ладно, Митя, – опять отвернулась к плите Ася.
Ей будет чем удержать Колосова. Он этого еще не понимает, но она ему объяснит.
Одежду Даша выбирала долго, придирчиво, бабка любила, когда в гости к ней приходили при полном параде, с макияжем, кольцами на пальцах и обязательным ароматом от волос.
Покрутившись перед зеркалом, она осталась собой довольна – новый брючный костюм был в меру нарядным, в меру строгим и сидел отлично.
К бабуле ехать было рано, и Даша поехала к матери, не слишком надеясь уговорить ту все-таки явиться на семейный сбор, и обомлела от удивления, увидев направляющегося туда же дядю Гошу.
– Привет, – обрадовалась Даша, догнав его. – Привет, дядь Гоша. Хочешь маму уговорить к бабуле поехать?
– Не уговорить, – улыбнулся он. – Не уговорить, а заставить.
– Думаешь, удастся? – засомневалась Даша.
– Не думаю, а знаю. Поедет как миленькая. Знаешь что, Дарья, – Георгий Михайлович замедлил шаг, потом остановился, посмотрел на племянницу. – Езжай-ка ты к бабушке. Езжай, а с матерью я сам поговорю. Один.
– Да ну, – Даша сморщила нос. – Не хочу. Она меня запилит, пока вы все приедете.
– Потерпишь, – усмехнулся он. – Иди, Даша.
Она хотела возразить, но почему-то не посмела. Старый дядька показался ей сегодня почти незнакомым, новым, и она какое-то время растерянно смотрела ему вслед.
Татьяну Георгий Михайлович застал непричесанной и даже, как ему показалось, заспанной.
– Ты что, Гоша? – удивилась она.
– Не догадываешься? – хмыкнул он, раздеваясь.
– Не поеду! – отрезала Татьяна Александровна. – Даже не начинай!
– Поедешь, – отмахнулся он. – Я с тобой про другое поговорить хочу. Про Дашку.
– Не поеду я никуда! Старуха спятила совсем, хоть бы за неделю предупредила!
– Налей мне чаю, на улице холодно. Я замерз. – Георгий Михайлович прошел на кухню, сел за стол. – Поставь чайник и иди собирайся.
– Да у меня билеты во Дворец съездов.
– Ну и что? – поморщился он. – Пропустишь один раз, не такая уж ты меломанка. В крайнем случае перед матерью извинишься и уйдешь пораньше. Начало-то в семь? А у Зои мы собираемся в четыре. Посидишь два часа и уйдешь. И хватит! У нее характер не простой, но в обиду я ее не дам.
– В обиду! Да она сама кого хочешь обидит! – возмутилась Татьяна, наливая ему чай. Положила на стол коробку конфет.
– Спасибо. Зачем нужно ехать к старому человеку и терпеть его капризы, я тебе объяснять не буду, все равно не поймешь. Потому что плохая дочь. Я вот другое понял, плохая дочь не может стать хорошей матерью. Что-то не то с нашей Дашей, Таня. Я это чувствую, а ты – мать, не понимаешь!
– Что не то? – оторопела Татьяна Александровна. – Все у нее в порядке.
– Она зациклена на деньгах.
– Ну и что? Ты тоже деньги любишь. И я люблю. И совершенно этого не стесняюсь.
– Я деньги люблю, – согласился Георгий. – Но людей я люблю больше. Тебя вот, например.
– С чего ты взял, что Дашка людей не любит?
– Не знаю. Ты приглядись к дочери, Таня, приглядись.
– Да ну тебя. Я свою дочь знаю, и нечего на нее наговаривать.
– Ладно, – вздохнул он. – Собирайся. Опоздаем.
Татьяна скрылась в комнате. Георгий Михайлович поднялся, взял с полки красивые каминные часы. Вкус у Татьяны есть, этого не отнимешь. Сначала ему показалось, что часы старинные, но оказался новодел.
Может, и вправду все в порядке с Дашкой, а у него просто старческие страхи.
К бабкиному подъезду Даша подходила с замиранием сердца. По иронии судьбы, ее единственный, женившись, оказался бабулиным соседом. Впервые Даша столкнулась с ним примерно через полгода после того, как стала для него «никем». Рана тогда еще сильно кровоточила, Даша едва смогла выговорить «Привет», вбежав за молодой парой в лифт. Она совсем не ожидала увидеть здесь единственного, она просто спешила в закрывающиеся двери за чьей-то исчезающей спиной и, скорее всего, не отважилась бы увидеть незабытую любовь, если бы допускала такую возможность. Единственный на ее «привет» лениво опустил веки, а его жена Дашу просто не заметила – как смотрела куда-то в стену, так и продолжала смотреть.
