Леонид Словин - Жалость унижает ментов и бандитов
Первым делом Игунову требовался Качан. Он знал, где его искать. Старший опер тперь все чаще торчал в автоматической камере хранения.
Широким тоннелем, в котором по случаю Съезда КПСС пассажиров почти не было, Игумнов прошел в зал с ячейками-автоматами.
Качан действительно находился там.
Старший опер болтал с новой дежурной, Веркой. Вдвоем они представляли располагающую к себе молодую симпатичную пару. Качан, похожий на спортивного тренера, плечистый, в очках, разговаривая, покрывался румянцем. Верка — молодая белотелая девица, то и дело смущенно отводила взгляд, смотрела куда-то вниз — на полные коленки.
В Борьке в последнее время произошли перемены к лучшему, которые трудно было не заметить. Он снова начал тренироваться в каком-то захолустном клубе, где, несмотря на запрет, обучали каратэ. На вокзал зачастили его друзья-каратисты, заезжавшие после тренровок. Постепенно к Борьке возвращалась его душевное равновесие, прежняя пластичность.
Игумнов поманил Борьку в сторону…
— Эксперта видел? что он?
— Эксперта… — Заметно было: Качан находился далеко от вокзальных дел, но быстро к ним вернулся.
— Все в порядке. Я недавно от него приехал.
— Ему можно было все объяснить насчет обстоятельств. Свой человек…
— Так и сделал.
— Он понял? Дело-то стремное! Все молчат. Кроме того заключение нам необходимо срочно.
— Я все объяснил. Правда… — Качан пальцем поправил очки. — Ну ты понимаешь. Ему, по-моему, сегодня не до пули, не до нас…
Специалист высшей квалификации в области баллистики, прекрасной души человек, эксперт Научно-технического Отдела был известен также как хронический запойный алкоголик.
Эксперта держали из жалости да еще из-за его высочайшего профессионализма. В науке, изучающей огнестрельное оружие и боеприпасы применительно к раскрытию преступлений, равных ему в Москве было немного.
— Надеюсь, он не потеряет наш вещдок, — резюмировал Качан.
— Я тоже на это рассчитываю.
Игумнов огляделся.
Пассажиров в автоматической камере хранения в этот час почти не было. Наплыв людей ощущался утром, с ранними поездами, когда пассажиры занимали ячейки на день. К ночи автокамеры обычно освобождались. Работы было немного.
Персонал слонялся без дела.
С Веркой поддежуривала механик — мелкая невидная из себя дурнушка. Она тут же подошла.
— Я нужна? — Она постоянно проявляла ко всему неумеренное любопытство.
— Нет. Иди.
— Ничего не случилось?
Игумнов не раз замечал: механик старается подслушать разговоры, которые менты ведут между собой. На этот раз Игумнов, еще войдя, покосился в ее сторону, и механик сразу скрылась в глубине отсека.
«Качану и Верке надо быть осторожнее с ней…»
Игумнов понимал, что происходит. До Верки это не доходило, она не сводила влюбленных глаз с Качана. В последнее время в Качана и в Верку словно бес вселился. Их постояннно видели вместе. Теперь они и часа не могли провести врозь.
Борька был оживлен и, похоже, поддал самую малость. Спросил у Игумнова бесшабашно-громко — так, что и Верка, и механик тоже слышали:
— Перерыв у нас ночью будет, начальник? — Он был весь предвкушением веркиных ласк.
— А как же. Час для приема пиши. Сразу, как отправим делегатов волгоградского поезда…
Все это было не к добру: Качан был женат, Верка — замужем. К тому же с маленьким ребенком…
Но сейчас Игумнова больше беспокоил поддатый эксперт.
— Ты хоть постарался ему вдолбить?!
— Я ему написал во-о-от та-а-кими буквами! Положил под стекло: «ПУЛЯ»!
— Ночью ему тоже дежурить?
— У них перерыв до двадцати двух.
Игумнов повернулся, чтобы идти.
— Ты остаешься?
— Мне еще проверять посты на платформе… — Качан помахал Верке рукой. — До после волгоградского…
Они вышли на перрон.
Пока Игумнов отсутствовал, на платформе произошла смена караула. По чьему-то указанию произвели передислокацию сотрудников КГБ, охранявших члена Политбюро, Первого республиканского секретаря — чей персональный вагон стоял на Восьмом пути.
Игумнов сразу ее ощутил.
По платформе разбрелись чужие оперативники. К Отделу милиции никого не подпускали.
«К чему бы это? — Объяснение могло быть одно. — КГБ не дремлет! Информацию о выстреле на перроне зажали, а меры по усилению приняли!»
Впрочем, тут же нашлось и другое истолкование.
От въезда в вокзал, из под запрещающего знака, показался приближающийся торжественный кортеж. Впереди первой черной «чайки» шли две сопровождающие «Волги» охраны с мигалками. Колонна сверкающих лаком новеньких машин свернула на перрон.
Качан хмыкнул:
— Первый ихний приехал…
Откуда-то сбоку на платформу тут же набежали легко узнаваемые мелкорослые телохранители — на всех серые пальто деми, воротнички с коллекционным каракулем, начищенная обувь на высоких — выше обычного каблуках.
Первый — он же член Политбюро — выходец из полунищей семьи из какого-то дальнего бедного аула — длиннорукий, решительный, владеющий нынче абсолютной властью в своей республике — вышел из «чайки», направился к своему персональному вагону. Тут у него были личные дела, помимо тех, которыми занимался размещенный в вагоне штаб.
Помимо машин с правительственными номерами, телохранителями и обслугой, у персонального вагона с протянутыми к нему от вокзала коммуникациями и круглосуточным постом, сновали сомнительного вида золотозубые земляки Первого — с наполненными чем-то мешками, сумками, свертками…
«Спекулируют что ли?!»
Высокий гость пересек заградительную линию поста и словно расстаял в горловине станции, окруженный телохранителями.
Грубый голос позади окликнул обоих ментов:
— Проходите! Чего стоять…
Розыскники оглянулись.
Каракулевый воротник. Острые глаза, короткие усики, крепкий подбородок.
— Ты нам, что ли, мужик?
— Вам, вам!
— Ты лучше туда смотри! — Игумнов ткнул рукой в сторону правительственного вагона. — А здесь мы сами справимся.
— Стой, ты кто?
Комитетчик был с миниатюрной рацией, что-то сказал в воротник. По платформе уже бежало несколько лбов.
— Кто? Чего надо?
Качан незаметно подобрался.
Из возможных способов разборки он обычно отдавал предпочтение силовому. Возможности контактного карате, официально запрещенного статьей Уголовного Кодекса, гарантировали успех…
Игумнов остановил его. Вначале следовало испытать мирные подход…
— Транспортная милиция. Документ?!
— Да, предъявите!
— Вы первые! Мы за вами.
Одновременно заметил для Качана, но так, чтобы комитетчики слышали:
— Как преступления раскрывать ни хрена их нет! Я уж не говорю о сегодняшнем…
Один из охранников что-то тихо сказал другому по-своему. Тот, что был у них старшим, понял.
— Хорошо, идите…
Игумнов повернул к поставленному на прикол составу.
К ночи сюда вытянули из отстоя порожний «Новомосковск-Москва», десять купейных вагонов для милиции и приданных сил. От вокзала к ним перебросили времянку телефонного кабеля. В вагоны поселили всех, кого перевели на казарменное положение. Работа наряда не прерывалась. Делегаты небольшими порциями прибывали всю ночь.
Игумнов поднялся в вагон.
В освещенном проходе было пусто. На стук тамбурной двери из служебки выглянула проводница. Но тут же успокоилась.
— Может чайку?
— А есть?
— Чай горячий — всю ночь…
В ожидании очередной делегации в составе «Москва-Новомосковск» никто не спал.
Из ближайшего купе их окликнули.
В купе сидели свои — Цуканов, Надежда, «МО-14562» — Бакланов, который, оставив Игумнова у сквера Траурного поезда, проехал на перрон и появился в купе вместе со свертком с загадочным содержимым, полученным от Люськи Джабаровой.
Был тут и младший инспектор — Карпец, жуликоватый и удачливый, выловивший стальную горошину из лужи на перроне.
Начальника розыска ждали.
Проводница принесла постельное белье. Состав был выделен бесплатно, за постели платило Управление. Простыни и наволочки были сырыми, как и для обычных пассажиров.
— Одеяла принести?
— Пока нет, если что — мы возьмем.
В вагоне было жарко натоплено.
Цуканов издалека, тонко чувствовавший халяву, застелил скатертью столик, принес от проводницы тонкостенные стаканы в латунных фирменных подстаканниках «МПС».
Игумнов узнал скатерть: Надя привезла ее из дома.
Пунктиком его первой жены была сервировка стола: салфетки, приборы…
В их совместной жизни большое значение придавалось совместным чаепитиям. В предназначенном на снос доме, в котором им временно выделили комнату, скатерть была всегда свеже накрахмалена, салфетки — наглажены…
