Сесил Форестер - Возмездие в рассрочку
Мистер Мабл в последнее время ждал субботних вечеров с особым нетерпением. Полдня пробездельничав на службе и лениво пообедав где-нибудь в ресторане, он, переждав час пик, спокойно добирался домой. А дома его уже ждала мадам Коллинз, Маргерит, или, как он теперь звал ее, Рита. Они уже не боялись внимательных глаз соседей: ведь если мадам Коллинз приходит в дом среди дня, когда нет хозяина, то ясно, что она пришла по-соседски оказать какую-то услугу: сделать покупки, присмотреть за порядком. И весь долгий вечер был в их распоряжении. Рита уйдет только с наступлением темноты. Они будут есть, пить, наслаждаться друг другом по принципу: день — да наш. И мистер Мабл ел, много пил, а главное — наслаждался; он и сам не знал, чем наслаждается больше: роскошной женщиной или тем, что избавляется от своего наваждения. Скорее всего, то и другое для него было неотделимо: ведь легкость, освобождение на него снисходило здесь, дома, когда он по-прежнему был на своем посту, как бы застрахованный от катастрофы и смерти…
Джон вошел в столовую. Там было пусто. И все же вид этой комнаты заставил его остановиться и содрогнуться. Позолота на мебели ярко горела в лучах предзакатного солнца; даже этот варварский блеск не скрывал царящего здесь ужасного беспорядка: мозаичный стол был уставлен грязной посудой, пустыми бутылками, пол — усеян окурками и табачным пеплом. И главное — тут стоял какой-то тошнотворный запах. В спертом воздухе висела застарелая вонь табака и пролитого спиртного, и примешивался еще один, несильный, но неприятный, приторный запах — запах вянущих гиацинтов. Ощутив его, Джон невольно поморщился. Курево, выпивка, беспорядок и грязь — это он понимал, даже был, в общем, готов к этому. Но этот странный аромат, оскорбляющий чистые чувства юноши, — это было совсем другое…
Он торопливо вернулся в переднюю, почему-то решив, что отца нет дома. Он уже подошел к лестнице, чтобы подняться наверх, в свою комнату, и открыть там окно, открыть настежь, впуская свежий вечерний воздух… Но тут ему пришла в голову мысль: ведь отец, скорее всего, сидит в задней комнате, в гостиной, как бывало обычно в последнее время. Если он там и, как всегда, пьет — Джон давно не скрывал от себя это неприятное обстоятельство, — то лучше всего объявиться и сообщить, что он дома. Иначе отец, обнаружив его неожиданно для себя, может прийти в ярость, Джон подошел к двери гостиной и нажал ручку.
Сделал он всего один шаг. И — замер, на целых две секунды, от которых все перевернулось у него внутри. На него хлынул тот самый густой, тошнотворный гиацинтовый запах… теперь он знал откуда. От того, что перед ним открылось, Джон зашатался. Зрелище было настолько гнусным, нечеловеческим, безобразным!.. Он опустил взгляд, нащупал ручку и выскочил, спотыкаясь, в переднюю… И уже на улице осознал то, что видел, и вспомнил отца, который бросился следом за ним, бормоча какие-то беспомощные слова… Джон их не разобрал, но суть была, очевидно, в том, чтобы Джон не уходил, подождал, задержался, отец все объяснит!..
Но Джон не мог не уйти, не мог задержаться ни на минуту. Каждая клеточка его тела жаждала воздуха. Воздуха, который очистил бы легкие от омерзительного запаха гиацинта. Воздуха, который бы проветрил голову, прогнал бы образ пьяной, свинской наготы. Воздуха, воздуха!..
У тротуара стоял его «джайент-твин», единственный друг, который никогда его не продаст. С минуту Джон стоял, опираясь на седло, ожидая, когда в голове чуть-чуть прояснится. Воздуха, воздуха, воздуха!.. Затем вскочил в седло, пальцы автоматически сжали рукоятку акселератора. Двигатель, еще не остывший, с готовностью взревел, как только Джон включил зажигание. В следующий момент мотоцикл рванулся вперед и стремительно полетел по дороге, весело завывая, когда Джон прибавлял газ.
Заходящее солнце, спрятавшись за домами, окрасило небо в кроваво-багровый и зловеще-желтый цвета, но зной все еще не давал дышать. Воздух, бьющий Джону в лицо, словно вырывался из раскаленной печи. Он заставлял зажмурить глаза, трепал волосы, наполнял грудь — но облегчения не приносил. Джон все добавлял и добавлял газ; «джайент-твин» несся вперед, словно на мотокроссе. Джон понятия не имел, куда едет, — ему было все равно. Лишь бы было побольше воздуха!.. Он пригнулся к рулю. Вихрь, поднятый стремительным движением мотоцикла, цеплялся за него мириадами щупальцев… Но приторный запах не уходил, он был везде: и в носу, и во рту. Мотоцикл летел уже на предельной скорости, под немыслимым углом беря виражи, швыряя Джону в лицо колючую пыль. Воздуха! Еще воздуха!.. Пальцы Джона дотронулись до запретного тумблера, и машина прыгнула вперед, выхлопные газы с громом рванулись из вибрирующей трубы…
Это был конец… «Джайент-твин», его преданный друг, не выдержал дикой скорости. Еще вираж — и на какой-то едва заметной выбоине дорога ушла из-под колес. «Джайент-твин» сумасшедше подпрыгнул, перелетел дорогу и тротуар… Жестокая кирпичная стена уже поджидала его — и страшным, неимоверной силы ударом смяла и машину, и седока.
Глава 11
Отчаяние, нескрываемое, безудержное, царило в доме 53 по Малькольм-роуд. Супруги Мабл остались вдвоем. Винни уехала в интернат, радуясь, что ей больше не нужно видеть раскисшую от слез мать и угрюмого, полупьяного отца. Они целые дни проводили дома. Гибель Джона и увольнение мистера Мабла почти совпали по времени. Его, впрочем, мало тревожило, что он остался без работы. В деньгах он не нуждался, а ходить ежедневно на службу — так утомительно!.. Как ни велико было обрушившееся на него горе, все же сидеть в гостиной, устроившись напротив окна, выходящего в сад, и обложившись книгами по криминалистике, для него было куда легче, чем целый день торчать в конторе, с тревогой думая о том, что происходит дома. Теперь он с головой ушел в свое бессменное одинокое дежурство, заполненное мрачными фантазиями все на ту же тему. Это состояние не требовало от него ни усилий, ни свежих мыслей, ни каких-то особых способностей; оно требовало только виски — немного, но часто. Жена почти перестала для него существовать; в смутном мире его фантазий она была даже менее реальной фигурой, чем палач с убегающим взглядом, так часто трогающий его за плечо… Энни неслышно, словно призрак, бродила по дому, безуспешно пытаясь сделать что-то из накопившейся вокруг работы, — и, забившись куда-нибудь в уголок, тихо, чтобы не беспокоить мужа, плакала… Плакала она из-за сына, из-за боли в спине, а чаще всего — просто так, без причины… может быть, потому, что муж больше не любит ее. В эту осень миссис Мабл чувствовала себя очень слабой, очень больной и очень, очень несчастной.
Странно текла их жизнь. Денег у них было более чем достаточно, но радости им от этого не виделось никакой. Правда, стены в гостиной уже почти доверху были заставлены собранной Маблом криминальной литературой; да еще весь дом заполняла массивная, безумно дорогая мебель, деревянную резьбу на которой очень любила пыль; вытирать ее было величайшим мучением. Торговцы почти перестали им надоедать, и миссис Мабл покупала что придется, торопливо обегая соседние лавочки. У них хватило бы денег и на прислугу, и на самые дорогие продукты, и даже на новую мебель, попроще и доступнее для ухода. Но в дом 53 на Малькольм-роуд любой прислуге вход был заказан, и неуклюжая мебель по-прежнему доставляла головную боль миссис Мабл. Что же касается питания, то она все еще покупала готовые блюда: стряпать что-то самой, при пустой кладовке, было почти невозможно. Миссис Мабл и прежде едва управлялась с домашней работой, а после смерти Джона у нее совсем опустились руки.
Нельзя сказать, что она не думала над тем, что происходит с ними. У нее были на этот счет кое-какие мысли, и она постоянно к ним возвращалась. Но дело в том, что, когда миссис Мабл предпринимала какие-то умственные усилия, она вынуждена была прекращать всякую иную деятельность и всю себя посвящать непривычной задаче. Мало-помалу в голове у нее стало что-то вырисовываться; как все люди подобного склада, она относилась к своей гипотезе, выношенной с таким трудом, очень и очень серьезно. Правда, мысли эти были еще столь смутными, что не укладывались в слова. И, как ни странно, совсем не были связаны с мадам Коллинз.
Но что еще более странно: каким ловким стратегом ни была мадам Коллинз, именно она невольно способствовала приближению развязки. Деньги, что она получала от мистера Мабла, лишь разожгли ее аппетит. Ее тайный счет в банке рос как на дрожжах. И все же он был еще слишком мал, чтобы стать опорой для осуществления ее планов, хотя туда же уходили и те крохи, которые мадам Коллинз урывала из сумм, выдаваемых мужем на хозяйство… Словом, мадам Коллинз была в высшей степени недовольна тем, что миссис Мабл загородила ей путь к источнику денег.
Миссис Мабл действительно ей очень мешала. Было ясно, что мистер Мабл никогда не оставит дом без присмотра, не согласится оторвать взгляд от голого клочка земли позади дома. Мания его становилась тем сильнее, чем больше времени он ей посвящал. Прежде, когда он ежедневно ездил на службу, как-то само собой разумелось, что во время его отлучки с клумбой ничего не случится; теперь, привыкнув следить за ней постоянно, он стал бояться оставить ее даже на час. Так что встретиться с ним вне дома мадам Коллинз уже не могла; в доме же постоянно торчала жена.
