Сергей Царев - Предательство. Последние дни 2011 года
— Так что тебя так сильно рассмешило?
— Одна мысль.
— Поделись.
— Без проблем. Я пришел к выводу, что Россия виновата в мировом финансовом кризисе.
— Ты только это американцам не говори, уж больно сильно обрадуются, — порекомендовала Татьяна Александровна, — и от России потребуют компенсации.
— Обещаю. Слушай, я сейчас тебе изложу ход мысли. Готова?
— Давай я налью тебе чаю, чтобы не отвлекаться.
Они сидели за столом, Татьяна Александровна смотрела на супруга, на его лукавые глаза. Только она знала, что этот серьезный человек, редко смеющийся, сохранил глубоко в себе детство, умение по-детски дурачиться. Это выражение глаз было прелюдией предстоящего озорства.
— Излагаю мысль. Постой, Таня, почему мы пьем скучный чай — чай с печеньем, когда рождается такая мысль? — удивленно спросил Сергей Георгиевич.
— Говори конкретно, что предлагаешь?
— Накрой стол, а я пойду и выберу в винном шкафу что-нибудь интересное.
— Опять лишние калории на ночь, — наигранно проворчала Татьяна Александровна.
— Не переживай, это у нас бывает нечасто, а потом, помнишь притчу про серьезного человека?
— Напомни.
— Жил серьезный человек, отказывался от маленьких радостей, готовя себя к великим свершениям. Однажды, когда он шел по улице, упал кирпич, прямо на него. Не успел он сделать что-то великое, а себя лишил простых радостей.
— Согласна, только выбери белое вино.
За столом царила атмосфера легкой иронии, что соответствовало ситуации и настроению. Сергей Георгиевич продолжил в шутливой форме излагать свой вывод:
— Были США, американцы, белые и пушистые. В какой-то момент разваливается СССР, и появляется Россия с новоиспеченным президентом Ельциным и специфической командой.
— А в чем специфичность команды? — поинтересовалась Татьяна Александровна.
— Все члены команды человеколюбцы, гуманисты. Гуманизм в том, что они помогли рабочим — зачем им быть совладельцами предприятий и морочить себе голову мыслями о производстве. Забрали себе предприятия и освободили рабочих от головной боли. Человеколюбие в том, что когда они берут деньги в кредит, они не могут просто повернуться и уйти. В знак внимания они обязательно часть денег оставят тем, кто их дал взаймы.
— А при чем тут американцы?
— Это были входные данные. Теперь слушай, как все произошло. Россия остро нуждалась в деньгах. Американцы, святые люди, не пожалели и предоставили России кредит. Наши в конверте вернули им часть.
— Откат? — спросила Татьяна Александровна.
— Это грубо, но будем считать, что да. Что делать американцам с этими деньгами? Стали закупать недвижимость. Им понравилось, а тут команда Ельцина еще просит денег, но не для России, а так, для себя на карманные расходы, но под гарантии России. Еще привалило денег американцам, они опять купили недвижимость. И так много раз. В результате цены на недвижимость в США резко возросли, и нагрянул ипотечный кризис в США, который потянул за собой и знаменитый финансовый кризис.
Они еще долго сидели за столом, иногда шутили, иногда говорили серьезно о проблемах, строили планы на будущее. Очередной день стремительно заканчивался, и Татьяна Александровна предложила:
— Пойдем спать.
Сергей Георгиевич лукаво и загадочно сказал:
— Прошу заметить, не я предложил…
* * *— Вы, Сергей Георгиевич, мне кажется, человек очень мирный, а в книге проявили агрессивность. На Вас это не похоже, — заметил Олег Борисович.
— Я мирный человек, подтверждаю. Таким был и когда писал книгу. Я говорю лишь об ответственности. Любой политик должен чувствовать ответственность за свои действия и решения. Политики приходят и уходят, натворят и уйдут на заслуженный покой. Только они должны знать, что заслуженный покой надо у народа заслужить, тогда случайные и недостойные люди не будут рваться во власть, политику.
— Я понимаю так, что тень «отца народов» должна присутствовать в кабинетах политиков, банкиров и промышленников, — пошутил Олег Борисович.
— Тень Сталина или Лаврентия Павловича нежелательна, а тень народного суда, осуждения — да. Ответственность перед народом, а не перед элитой, — вот чего я хочу. Важно не посадить политика, важно ему объяснить, что он слуга народа, а не народ у него в услужении, и он отвечает перед ним.
— Идея понятна, но в политике не все прямое реализуемо.
— Вот и Вы заговорили афоризмами, — радостно заметил Сергей Георгиевич. — Но в политике многое не реализуется только потому, что элита не видит в этом своей выгоды.
Неожиданно из-за поворота появился английский бульдог, упитанный, холеный. Он чуть приостановился, настороженно посмотрел на мужчин и продолжил движение в их сторону. Сергей Георгиевич и Олег Борисович остановились. У ног Олега Борисовича бульдог на мгновенье остановился, лениво понюхал его ботинки, что-то проворчал. На Сергея Георгиевича он не отреагировал, только мельком бросил томный взгляд и продолжил свое движение.
— Черчилль! Что с тобой? Давай поговорим, — предложил Олег Борисович.
Но Черчилль, так, очевидно, звали собаку, продолжал удаляться на крейсерской скорости, максимальной для себя, которую позволяла развить конструкция его телосложения. Из-за поворота вышла женщина небольшого роста, одетая в дорогую шубу. Шла она медленно, вальяжно, с удовольствием подставляя лицо редким лучам солнца, которые пробивались сквозь разрывы в тучах.
— Добрый день, Ольга Михайловна! Что случилось с Черчиллем? Он не пожелал даже остановиться.
— Добрый день, Олег Борисович! Обиделся мой Черчилль, плюнул на все и полетел, если говорить образно, домой.
Сергей Георгиевич стоял в стороне и с интересом рассматривал женщину. Поднятый воротник, прищуренные от солнца глаза, легкая протяжность в разговоре и тонкий аромат духов создавали образ хрупкой женщины. Но один брошенный взгляд на незнакомца, взгляд пронзительный и оценочный, свидетельствовал, что эту хрупкую женщину следует отнести к хищницам. Этот взгляд заметил и Олег Борисович, но оценил его иначе — решил познакомить:
— Познакомьтесь, мой коллега Сергей Георгиевич.
Сергей Георгиевич и Ольга Михайловна обменялись любезностями, а Олег Борисович решил прояснить ситуацию с собакой:
— Что или кто его обидел Черчилля?
— Ворона! Никогда не видел такую наглую птицу. Сидела на ветке, увидела Черчилля и решила его прогнать — стала налетать на него, а потом клюнула его в заднюю лапу. А он так расстроился, что от обиды бросил меня и понесся домой.
Поговорив еще немного, Ольга Михайловна пошла догонять Черчилля, а мужчины продолжили свою прогулку, обсуждая Черчилля:
— Вы обратили внимание на его взгляд? — поинтересовался Олег Борисович.
— Да, какая-то надменность, словно люди — это объекты второго сорта.
— Надменность, точно отмечено.
* * *Он, Анатолий Чубайс, главный «приватизатор» России 90-х годов, сидел в телестудии и надменно смотрел на присутствующих. На канале «Россия» шла передача, посвященная двум самым непопулярным реформаторам ХХ века — Хрущеву и Гайдару.
Появление Анатолия Чубайса на телеканале вызвало удивление у Сергея Георгиевича — Чубайс редко давал интервью и еще реже появлялся на экране телевизоров. Столь необычное событие Сергей Георгиевич не мог пропустить. Воспользоваться моментом решили и ведущие программы Сергей Кургинян и Николай Сванидзе, которые не могли не обратиться к проблеме приватизации в связи с двадцатилетним юбилеем.
Чубайс отвечал спокойно, несколько снисходительно, словно уставший бонза, вынужденный разговаривать с малограмотными и малопонимающими людьми в силу каких-то обстоятельств. Он подробно расписывал механизмы стихийного хищения государственной собственности, беззаконие и слабость государства.
Сергей Георгиевич слушал уверенную речь главного «приватизатора», но эта уверенность и жесткость изложения настораживала, вызывала недоверие, словно слышишь заученную речь, чтобы что-то скрыть. Вор кричит: «Лови вора!», коррупционер ругает коррупцию и первым записывается в антикоррупционный штаб, педофил утверждает, что заботится о детях, депутатское лобби составляет закон и оставляет в нем зияющие дыры, чтобы его обходить. В этом мире все старо. Ничего не меняется, может быть, только время.
Слушая эту убежденную речь, Сергей Георгиевич независимо от себя вылавливал логические нестыковки, вынужденные признания. Можно было не сомневаться, что на следующий день в СМИ будут хлесткие заголовки с вариацией единственной темы: «Анатолий Чубайс признал, что приватизация была нечестной!» Но совершенно другая фраза впилась в память: «…чтобы ваши законы как-то более или менее, хоть чуть-чуть укладывались в тот состав интересов, который в стране есть». Какой диапазон неопределенности! Кто определяет «состав интересов»?
