Юлия Винер - Бриллиант в мешке
– Какая еще Ирис? – говорит.
– Кармела! А ты как сюда попала? Стали они меня на кровать переваливать, Кармела с мускулами своими тоже сунулась помогать, и так больно мне сделала, что я криком закричал.
– Не надо, – кричу, – не надо, Кармела, уйди!
Она аж руки отдернула, отскочила в сторонку.
Улегся я кое-как, колено к животу подтянул, Моти с сестрой ушли, а она все ахает, говорит что-то, но я, пока боль не унялась, плохо слушал. Что-то насчет того, как она испугалась, когда меня не нашла (у нее есть запасной ключ от нашей квартиры), да что соседи сказали, да как обзванивала больницы. А сама гладит меня по щеке тихонько, пугливо так. И это мне хотя и не больно, но приятности особой тоже нет, совсем у меня к ней чувство пропало.
– Ладно, – говорю, – Кармела, спасибо за беспокойство, не катастрофа. Перелом шейки бедра, это сейчас запросто чинят. И врач у меня хороший.
– А боли сильные? – спрашивает.
– Да уж неслабые, – говорю, – но теперь недолго терпеть.
– А где Татьяна?
– Татьяна сейчас придет, – говорю, хотя вовсе в этом не уверен. – А меня скоро оперировать будут, так что ты ступай.
Она гладить меня перестала, но не уходит.
– Тебе же на работу пора? – говорю. – А я в порядке, мне ничего не надо.
Не уходит, сидит. Пугливость ласковая сразу с нее слетела, улыбаться начала, а руку в свою сумку запустила.
– Ты чего? – спрашиваю.
Сидит, улыбается, пошевеливает в сумке рукой.
– Так тебе, – говорит, – ничего не надо? – И включает свой обычный громкий смех.
Что за черт, думаю, с какой стати так развеселилась. Больница все-таки. Хоть бы уж уходила поскорей, ведь и впрямь надеюсь, что Татьяна придет, совсем мне Кармела в данный момент не нужна.
Хохочет и руку из сумки вытащила, держит кулаком.
– А это, – говорит, – тебе тоже не надо?
Разжала кулак и тут же опять зажала. А в кулаке мелькнула красная искра.
Сперва ничего не понял, одна досада, надо же, вот разыгралась кобылка, да еще у постели больного. И вдруг сердце так и ухнуло.
23
Неужели он?
Как, каким образом? Не может быть. Но вот же, факт, сам видел.
И сразу мозги закрутились, что ей говорить.
А она кулак откроет – и закроет, откроет – и закроет.
Он, он!
Красный мой фонарик прекрасный, знаменитый Красный Адамант! Чистый и блестящий, словно и не побывал в системе канализации.
Я руку протянул – она отдернула. И заливается своим несдержанным хохотом, даже больные на соседних кроватях зашевелились, там их еще двое.
– Тише ты, – говорю. – Дай сюда!
Она кулак открыла, но руку в сторону отвела, мне не достать. Давится своим хихиканьем и бормочет:
– И ради этого… ради этой побрякушки… ты в говне копался! Коврик раздирал!
– Дай, – говорю, – дай сюда!
Она камушком у меня перед глазами поигрывает, но не дает и говорит:
– А ты мне за это что? Я сантехнику знаешь сколько заплатила!
Сантехнику! Сантехника вызывала! Хочу сказать ей, мол, заплачу, сколько хочешь, но вместо этого делаю улыбку и говорю:
– А я тебя за это поцелую.
– Ишь ты, какой щедрый, – говорит. – Нужны мне твои поцелуи.
– Ну, что другое, что тебе нужно. За мной не пропадет.
– Ладно, – говорит – насчет чего другого посмотрим. Только потому и отдаю, что ты раненый лежишь, а то бы ты у меня поплясал. На. Это что, стекло или пластик такой тяжелый?
Я взял, разглядывать при ней не стал, положил под подушку.
– Бриллиант, – говорю.
– А, ну, тогда понятно, – смеется. – Тогда конечно. Что же ты плохо искал-то свой бриллиант? У меня там в туалете такая пробка была, давно, видно, копилась, а вчера весь коридор залило. Покопался бы поглубже и нашел бы.
Вон как все просто оказалось. Действительно, я тогда преждевременно отступился. Но кто же знал про ее пробку! Я уверен был, что прямо в трубу ушло. И она не давала, силой вытащила меня из туалета.
– Нет, правда, чем тебе эта стекляшка так дорога? – спрашивает.
– Говорю же, бриллиант.
– Нет, серьезно. И зачем она в коврике оказалась?
– А это уж мой секрет. Тебе все знать надо?
– Надо, не надо, а скажи. Скажи, а то…
– А то – что?
– А то, что обратно отниму.
Я руку под подушку сунул, камушек зажал, но вижу, что смех смехом, а ведь отнимет у беспомощного запросто, и начинаю ей плести:
– Это мой… – хотел сказать «амулет», но не знаю слова и сказал по-здешнему: – Моя камея.
Они здесь камеями этими очень увлекаются, особенно восточные, но только «камея» у них совсем не то, что у нас, не головка вырезанная на колечке, а бумажка со словами, или ниточка, или какой-нибудь мелкий предмет на шею вешать, над которым большой раввин пошептал, и они это держат на счастье, или от болезни, или для исполнения желания и очень в это верят, прямо как дикие африканские племена, короче, именно что амулет.
Она так и встрепенулась.
– Камея? – говорит. – От кого? Кто благословлял?
– Ты не знаешь, – говорю, – еще в России.
– Вон у вас какие в России камеи… Значит, у вас там и раввины есть?
– В России все есть.
– Наверное, не настоящие все же, – говорит. – А от чего она помогает, твоя камея? И в коврик ты ее заплел, с какой целью, а? – И хихикает игриво. – Говори, от чего она помогает! От сглаза, что ли?
– Да, от сглаза…
– Или… – опять хихикает, – приворотная? Что я в этих камеях понимаю?
Ляпнул сдуру:
– Ну да, и приворотная.
Сообразил, что зря, но поздно.
Улыбается, хотя уже и не так весело, и спрашивает:
– И кого же ты хотел приворожить?
Тут бы в самый раз сказать – тебя, но никак невозможно, не сходится, почему отнять хотел. А выдумывать сил уже нет.
– Ты, – говорю, – просто ошибочно взяла чужой коврик.
– Чужой? – улыбка у нее стала совсем кривая. – Для кого же ты этот коврик делал?
– Была такая просьба, коврик на подушку.
– На подушку? Чья же это просьба была?
Устал я от этой мороки невозможно, изворачиваться все время, и бедро от всех пертурбаций мозжит со страшной силой.
– Ну, не все ли тебе равно… – говорю, – Кармела, ты меня прости, я очень устал.
Но ее разве остановишь?
– Это, – говорит, – от женщины была просьба. А ты камею туда засадил. Чтоб поближе к голове. У тебя, значит, еще женщина есть? Ирис какая-то?
Очень мне хотелось отвязаться, и говорю шуткой:
– При чем тут Ирис? Ясно, что есть женщина. Это всем известно.
– А! – говорит и как будто обрадовалась. – Татьяна то есть? Это она просила коврик?
– Ну да, – говорю.
– И ты решил ее покрепче приворожить? Так я и знала! Значит, правильно я догадывалась! С первого же раза почувствовала, что у вас с ней не в порядке. То-то ты на меня так тогда накинулся. И теперь вон тоже – ты в больнице, а ее при тебе нет.
Я уж не стал ей напоминать, кто на кого накинулся. А тут как раз пришли меня к капельнице подключать и переодевать в халат с разрезом сзади, она меня в лобик поцеловала и ушла.
Уфф! Слава тебе Господи, развязался. Сказала, забежит после работы, но теперь легче. Все разъяснено, никаких недоразумений, никаких подозрений. Правда, обиделась.
А глупая все-таки баба. Все внимание на постель да на любовь, а серьезное, что у нее под самым носом – и в руках держала и даже с мылом мыла, но не увидела. На мое счастье.
Жаль только, Татьяну приплел. Словно я за этот камушек свою Татьяну чужой бабе продал. Хотя какую там свою, она сама меня чужому мужику продала, и вообще ни за что.
Но как приятно камушек мой красненький в руке держать! Я руку под подушку засунул, держу его, поглаживаю, и то ли и вправду сила в нем какая-то есть, то ли под действием лекарства, но успокоился я быстро, как бы даже забыл всю актуальность, и мысли потекли совсем посторонние, несущественные и легкие, вот как я раньше описывал.
24
Да. Расквасило меня неслабо.
Словно я вообще не я стал. То есть в полном сознании, но как бы отделился и смотрю на себя снаружи. И боль тоже – чувствую, что у меня болит, и сильно, а мне все равно, как будто бы и не у меня. И я эту боль снаружи рассматриваю и констатирую, как она красным пульсом бьется и трассирующими пулями по всему правому боку вниз и вверх стреляет, а мне хоть бы что.
Сын пришел, я его едва-едва рукой сообразил поприветствовать. Вижу, вот мой сын Алексей и говорит что-то, ну, хорошо, а отвечать даже в голову не приходит.
Это еще в палате.
А когда на столе очутился и мне прямо в спинной столб вогнали большой укол, так и вовсе от меня половина осталась. Верхняя есть, хотя и слабо за нее держусь, а нижней как не бывало. Просто как будто ниже пояса у меня пустое место.
Лежу, врачишка мой с ассистентом где-то там далеко-далеко в этом пустом месте ковыряется, пилит, долбит, и все время что-то объясняет, и велит мне в телевизор смотреть, чтобы я знал, что он делает. А я в телевизоре ничего разглядеть не могу, но мне и неохота за этим наблюдать, а охота продолжать свои мысли, и он меня своими приказами только отвлекает.
