Александр Аде - Зима мести и печали
– Прощай, немытая Россия, – произносит он одними губами.
– Ты что-то сказал, милый? – любовница кладет холеную ладонь на его руку.
– Так, ерунда. Просто счастье, что с меня не взяли подписку о невыезде, правда, пришлось ментам дать на лапу.
– Ничего, все наши беды уже позади. Прилетим – сразу в гостиницу. Как следует отдохнем, переоденемся и – гулять. Обожаю вечерний Лондон. А какие шикарные магазины, господи! Да по сравнению с Лондоном наш городишко – всего-навсего грязная вонючая дыра.
Принц рассеянно кивает.
В иллюминаторе обрывается и разом пропадает земля, самолет возносится в ледяную высь. «Как хорошо было бы лететь, не приземляясь, всю оставшуюся жизнь, – думает Принц, – не лицемерить, не лгать, не страдать, не трястись от страха, только лететь среди облаков и звезд…»
* * *
Королек
Во вторник полдня валяюсь в постели. После короткого разговора с Французом ощущаю себя как выпотрошенная и зажаренная курица, которую приправили разнообразными специями и – ножками кверху – подали на стол. Дело об убийстве Царя вроде бы подошло к концу, стало прошлым, а вместе с ним точно отсекли часть души, и из этой дыры тянет сквознячком.
Немного поразмышляв, дозваниваюсь до Инночки, веселой вдовы Царя, и умоляю о рандеву. Она кочевряжится, именуя меня не иначе как подлецом и скотиной. Наконец, смягчившись, соглашается встретиться – всего на пару минут, для такого мерзавца, как я, и этого много.
Это свидание происходит в спорткомплексе на Котовского. Усаживаюсь на тот же диванчик, что и в первую нашу встречу. За окном лыбится солнце, полудохлый снег упрямо пытается изображать из себя рафинад, а мою душу распирает сладкое предчувствие весны.
Примерно через полчаса после назначенного времени ко мне подходит свирепого вида охранник и молча шмонает, после чего, словно дефилируя на подиуме, появляется Инуся. «У! Как теперь окружена крещенским холодом она!» Причем, хотя телохранитель отступает в тень, кажется, что между ним и Инусей возникла незримая связь, общая аура, как выразился бы экстрасенс. Похоже, мужик занял в постели вдовы Царя мое место. И правильно, давно пора. Эти двое – как две стороны одной медальки.
Инночка усаживается рядом со мной. На ней блестящая мини-юбчонка, прикрывающая только трусики. Вдовушка с явным умыслом демонстрирует мне свои бесконечные ножки в черных колготках и сапожках, дескать, гляди, чего лишился, балбес, и у меня, признаться, слегка сбивается дыхание.
– А ты, оказывается, сыч, – зло ухмыляется она. – Теперь мне о тебе кое-что известно. Все высматриваешь, вынюхиваешь. А я-то, дура, разнюнилась, поверила, что влюбился. Чего тебе надобно, сыч? – обращается она ко мне, как всемогущая золотая рыбка к старичине-подкаблучнику.
– Совсем немного, Инусенька. Я задам всего два коротких вопросика, а ты ответишь, да или нет. Ладненько?
– Ну-ну, – откликается она неопределенно.
– Видишь ли, я тут выстроил логическую цепочечку, не хватает совсем немножко, ерунды какой-то, но без нее цепка неполная. А я, как на грех, такой дотошный… Итак, вопросик первый. Это ведь ты сказала Царю, что у Марго есть любовница? Правда?.. И второй вопросик. Когда твой муженек откинул хвост, это ведь ты сообщила Валентину Семенычу, что Царя прихлопнули из-за Марго, ага?
Инночка бледнеет, неестественно смеется, и я чувствую, как останавливается ее маленькое железное сердечко. Потом говорит, деревянно двигая накачанными губками:
– Кто тебе такую фигню брякнул?
– Сам догадался, солнышко. Кроме тебя практически некому. И Царю ты могла, хихикая, шепнуть в постельке насчет проказницы Марго, и Валентину Семенычу была не чужим человеком. Тебе они верили и к словам твоим не относились как к проискам врага. А ты, в свою очередь, уж очень хотела избавиться от Царя. Чего уж там скрывать: чем хуже в царевом клане, тем тебе лучше. Самое клевое – если они поубивают друг друга. Тогда ты останешься одна при всех капиталах. Закладывая Марго, ты ничего не теряла, зато выиграть могла многое. Что и произошло. Гляди, как здорово получилось. Царь и Марго мертвы. Принц свалил из страны, обгаженный с ног до головы. А ты и жива, и осталась, и чистенькая, и богатенькая, и опять готова под венец. Твоя взяла, Инночка, ты на коне. Я прав? Да или нет?
– Ах ты!..
Она громко, отчетливо произносит непечатное словцо, резко встает и в сопровождении телохранителя шествует к выходу уверенной, от бедра, походкой модели, раскачиваясь на длинных ногах. Гляжу ей вслед, мысленно прощаясь. «Вот и ты уплыла, золотая рыбка, махнула хвостиком и сиганула в синее море, где жизнь легка и вольготна, только полным-полно акул. И если ты сегодня кого-то сгрызла, не исключено, что завтра полакомятся тобой. А я остаюсь на берегу, старый Королек, которому уже ничего не нужно… Кроме мести».
Едва выхожу из спорткомплекса, трезвонит мобильник.
– Ну, чувак, погоди! За всю историю нашей опасной и трудной службы не бывало такого, чтобы один раздолбай всю ментовку на уши поставил. Ты первый. Цистерна пива – самая малость, на что у меня хватает воображения. Постой, отдышусь и такое с тебя стрясу – на всю оставшуюся жизнь отпадет желание связываться с ментами и мной лично. Ну, прошерстили мы звонки наследничка Царя. Нуль. Круглое-прекруглое очко, как в сортире. Ни одного любопытного номерка. Что теперь протявкаете, мистер?
– Может, за последнее время моя интуиция сильно притупилась, но ведь осталось же что-нибудь. Убежден, этих детишек – Илью и Киру – надо еще разок проверить.
– Да ты опупел, анчихрист! – разражается диким ревом Акулыч. – Немедля сознавайся, что пошутил!
– Через полчаса буду у тебя. Разговор предстоит серьезный. Примешь?
– Ага, жди, – ворчит он. – Поставлю при дверях человечка с «калашом» и прикажу стрелять на поражение. И патронов не жалеть.
– Тогда еду…
* * *
Утро. Торчу в фойе университета. На улице уже довольно светло, а здесь полутьма, наводящий тоску казенный интерьер. То и дело с оттяжкой грохает дверь, и шастают студиозы, из которых прет такая оглашенная энергия, что ощущаю даже спиной.
Кукую возле окна и гляжу на улицу.
Из подрулившего к универу черного «вольво» вылезает младшенький сынок Царя. Ну, теперь мое время. Когда пацан возникает в дверях, окликаю его, отволакиваю в сторонку. И тут же беру быка за рога:
– Теперь я знаю, кто заказал Кота. Ты и твоя подружка Кира – маленькая отцеубийца. Мне все известно, парень, – даже квартирка, где вы занимаетесь любовью, во-он в той «хрущобе». На пятом этаже.
На его лице появляется такое ошеломление, что мне на миг становится жаль хлопчика: совсем еще ребенок! Но тут же вспоминаю своего Илюшку, и душа каменеет.
– Вы… вы ошибаетесь, – губы Ильи дрожат.
– Брось, – панибратски хлопаю его по плечу. – Улик у меня целый воз. А ты как думал, отправите Кота к праотцам и следов не останется? Такого не бывает, дружок. Ты только скажи, как деньги на киллера раздобыли? Я лично так смекаю: гробанул ты родительский сейф. Заприметил код, а когда папаша отошел в вечность, открыл и стянул энную сумму. Верно?
– И все-таки вы ошибаетесь, – повторяет он уже увереннее и жестче. Как ни крути, а сын своего папаши. Хоть и математик, не от мира сего, а генетика дает о себе знать. Представляю, как у парня там, внутри, все трясется, однако сумел собраться, теперь его голыми руками не возьмешь.
– Эх, молодо-зелено… Слушай сюда. Никто, кроме меня, вас не подозревает. Да и я подумываю: зачем хороших ребят закладывать? Ну, посадят вас. Мне от этого какой прок? В общем, так. Три дня еще погожу, вдруг захотите со мной дело полюбовно уладить, а? – подмигиваю игриво. – Но если никаких телодвижений с вашей стороны не последует, пардон, сдам ментуре. Надумаешь чего – звони.
– У меня пара начинается, – говорит он, порываясь удрать.
– Ох уж эти чокнутые теоретики… Ладно, беги.
Обретя свободу, Илья тотчас устремляется к своей самой что ни на есть высшей математике, холодной и безупречной, словно не по лестнице скачет, а поднимается в недоступные простому смертному горные выси, где снег непорочно чист, а воздух кристально прозрачен.
Выбираюсь на улицу. Делаю неприметный знак ментам, сидящим в скромно припарковавшейся на отшибе, заляпанной грязью «десятке». Теперь Ильей и Кирочкой займутся они, будут пасти, прослушивать телефонные разговоры. Мне остается только ждать.
Двигаю в «копейке» в сторону набережной. Торможу. Вылезаю. Озираю окрестность. Мир вокруг тревожен и мрачен. Над городом зависли тяжелые тучи. Волны туч, беременных снегом, точно там, в высоте, вверх тормашками запрокинулось бушующее море. Машины едут с включенными фарами. Пруд еще покрыт беловатым льдом, исчерканным строчками дорожек, а весна уже пробует город на зубок. Чувствую себя маслинкой в весеннем салате из черного снега и льда, густо приправленном жирной грязью, и улыбаюсь, сам не ведая чему. Неужто отмякает моя душа, и горе в ней чернеет и тает, как старый мартовский снег?
