Эва Качиркова - Предсказание прошлого
– А почему он не взял «трабант»? И почему эта машина вообще там оказалась? Она ведь принадлежит Дроздовым?
– «Трабант» был не на ходу, – со знанием дела сказал Лукаш. – У него что-то случилось с зажиганием. Ганка еще на прошлой неделе не могла на нем уехать. Она его там оставила, а дядя Луис обещал ей отремонтировать. Дядя Луис говорил, что это коробка, которая работает на своей собственной вони, – презрительно заметил мальчик.
– И отремонтировал?
– Нет. Томаш потом сам взялся за него. В четверг, когда вы с ним подрались. Ганка сказала, что пришлось долго уговаривать полицейских, чтобы они разрешили взять машину.
Перед моими глазами возникла красная вилла в тот четверг в сумерки. От гаража шел коренастый мужчина с резиновым шлангом в руке. На этой картинке чего-то не хватало. Я осторожно вернулся к самому главному.
– А ты не помнишь, из-за чего Ольда и пан Эзехиаш ругались? Вспомни хоть что-нибудь, если ты что-то понял.
– Все я понял! – оскорбленно заявил Лукаш. – И все помню!
Я впился в мальчика измученным взглядом.
– Ольда сказал: «Оно у тебя с собой? Ты его носишь просто так в кармане?» Дядя Луис ничего не сказал, а вроде как бы захрюкал. Он вообще-то мало говорил. «Ты с ума сошел! – закричал Ольда. – Ты легкомысленный старый…» Он, конечно, хотел сказать «дурак», но потом поправился: «Ты старый человек, а так легкомысленно себя ведешь, будто совсем не понимаешь, в чем дело, будто тебя это вовсе не касается». Потом было тихо, а потом дядя Луис сказал: «Парень, я уже начинаю понимать, чего вы хотите. И ты угадал, мне до этого нет дела.
Да, я старый, усталый человек, и это письмо было для меня только гарантией спокойной старости. А поскольку до сих пор оно не принесло мне ничего, кроме всяких неприятных сцен, которые мне в моем возрасте неинтересны, то…» «То что?» – переспросил Ольда, он это так сказал, будто бы задыхался. «Письмо останется лежать в кармане, который ты считаешь недостаточно надежным тайником для этого драгоценного документа». Я прямо видел, как дядя Луис улыбается. А потом что-то как хлопнется об пол! А дядя Луис так сердито закричал: «Будь же все-таки повнимательнее!» Потом я услышал, как он семенит вокруг стола, он бегал такими быстрыми маленькими шажочками. А потом опять заговорил Ольда, да так быстро-быстро, почти что не разобрать. – Лукаш даже лоб наморщил, чтобы как можно точнее воспроизвести эту часть разговора. – Ольда сказал: «Ты не сделаешь этого… прошу тебя… отдай его мне, раз для тебя оно ничего не значит… а для меня это тоже гарантия покоя и уверенности… я уже не такой молодой, мне оно нужно, я бы хотел жениться… Обещаю тебе, что никогда им не воспользуюсь, но у меня хоть что-то будет на руках». Ольда ужасно клянчил, прямо чуть не плакал, но дядя сказал: «Нет!»
Лукаш описывал все так убедительно, что я мог слово за словом проследить, как разыгрывалась сцена между изнеженным красавчиком и непреклонным стариком. Я словно видел эту комнату, где косые лучи заходящего солнца горят на цветных стеклах семафора игрушечной железной дороги, сверкают на слезинке в глазах молодого мужчины и зажигают холодный свет во взгляде старика. Я чувствовал волнение, от которого задыхался Ольда, и усталость, сквозившую в голосе Луиса Эзехиаша.
– …Потом Ольда перестал хныкать. Я уж подумал, что он хочет уйти, и собирался потихоньку смыться, но Ольда, видно, передумал. Спокойно так сказал: «Как хочешь. Но предупреждаю тебя, если ты все оставишь, как есть, не будет тебе покоя. Не о себе говорю, я умею смириться с проигрышем. Но женщины – нет. Эта твоя бабуля тебя тоже донимает, ведь так? Я же вижу, как ты мечешься между ее домом и этим… А потом куда спрячешься? В будку к Амиго?» – Я слышал, как он зашаркал ногами, и притаился. Думал, вот сейчас Ольда вылетит оттуда пулей. Но дядя Луис вдруг сказал: «Погоди. Может, ты и прав». Они немножко помолчали, а потом зашуршала какая-то бумага. И дядя Луис сказал: «На, возьми. Только предупреждаю, покажи это кому хочешь, если думаешь, что будешь от этого что-то иметь, но потом спрячь в шкаф или замкни в сейф. А если займешься какими-нибудь махинациями, то у меня найдутся средства укоротить тебя. Ты понял?» А Ольда сказал: «Спасибо. Спасибо, ты об этом не пожалеешь. Клянусь тебе, что…» – Лукаш так вошел в роль, что поднял руку и глаза к небу.
– Клянусь, что?… – нетерпеливо переспросил я, затаив дыхание.
– Не знаю. – Лукаш был похож на Гамлета, которого посреди его знаменитого монолога перебил могильщик. – Дядя Луис сказал: «Проваливай!» Тогда я убежал и притворился, будто кормлю Амиго.
– А Ольда?
– Ушел. И мы с дядей тоже пошли ужинать.
Нет, моей голове было далеко до головы Лукаша. Если, конечно, половину из всего этого он не сочинил. Мальчик был фантазер, а одиночество располагает к фантазированию.
– Лукаш, а ты кому-нибудь рассказывал о том, что подслушал на лестнице?
– Что вы! Мне запретили. А вы меня бабушке не выдадите, что я вам проболтался? Не выдадите, правда?
– Ты с ней говорил об этом?
– Нет. Просто за ужином я спросил у дяди Луиса, про какое письмо они толковали. Бабушка тут же ухватилась и начала дядю допрашивать.
– И он ей объяснил?
– Она сама знала о письме. И рассердилась, что дядя отдал его Ольде.
Наконец-то появилась нить, связывающая смерть старой женщины со смертью Луиса Эзехиаша. Да какая там нить – канат!
– А он что ей на это сказал? – с волнением спросил я.
– Не знаю. Они начали ругаться, а меня выставили за дверь.
– Но ты ведь слышал, о чем они говорили? – в отчаянии спросил я. – Раз ругались, значит, кричали, да?
– Кричала только бабушка. И только то, что она всегда несет: должна, мол, позаботиться обо мне, подумать о моем будущем… Я и ушел. Мне это было неинтересно. Это я каждый день слышал.
Нитка снова исчезла где-то в запутанном клубке престранных отношений и страстей, и размотать этот клубок я не умел. Но мне стало страшно. Страшно за этого конопатого мальчугана, который так беззаботно с ним играет и по чистой случайности может ухватиться за нужный конец. Кто окажется рядом с ним, когда такое случится?
– А про то, что Ольда разговаривает во сне, ты кому-нибудь рассказывал? – спросил я со страхом.
– Нет. Ольда со мной не общается. Только Ганка про это знает.
– Как?
– Я же сплю с ней в одной комнате. Она как раз вошла, когда я слез с кровати и хотел приложить ухо к стене, – беззастенчиво признался Лукаш. – Она меня отругала, что не сплю.
– Ты ей сказал, о чем услышал?
Лукаш поглядел на меня искоса и покраснел.
– Ну… это было так странно… Знаете, прямо как тот фильм ужасов, в котором…
У меня сжалось сердце.
– Куда же я тебя привел, сынок?! – Мне захотелось схватить Лукаша и бежать с ним вместе с Баррандовского холма.
– Мне потом было неловко, – пристыженно сознался мальчик. – Ганка вроде еще больше напугалась, чем… – Он осекся, затем сочувственно заметил: – Вы же понимаете, женщина! Но я ее успокоил.
– Лукаш, не хочешь пожить у меня несколько дней?
Мальчик обрадовался.
– Хочу… А Ганка что скажет? Она же рада, что я здесь, с ней.
– Мы ей позвоним от меня.
– Только мне завтра надо в школу идти, – с сожалением спохватился он. – Я-то считаю, что это ерунда, но ее не уговоришь.
– Утром я тебя сюда привезу, – поспешно пообещал я. – Мы все успеем, и в школу тоже.
Лукаш посмотрел на улицу.
– А где ваша машина?
Моей машины здесь не было. Прямо от поручика, пользуясь общественным транспортом, я поспешил сюда. Моя «шкода» стояла там, где я вчера ее оставил, – под заботливой опекой младшего вахмистра Ржиги.
– Машина на стройке, – невесело сообщил я. Картина путешествия через всю Прагу меня удручила.
– Тогда приезжайте опять вечером, – предложил Лукаш. – Ганка уж точно будет дома, и мы договоримся.
– Да. Так будет лучше. – Я огляделся. В соседнем саду резвились двое детей, чуть помладше Лукаша. На противоположном углу улицы девушка разговаривала с парнем, ведущим велосипед. Среди бела дня Лукашу не могла угрожать никакая опасность. И все-таки я попросил: – Позвони мне, если что…
– Если вспомню что-нибудь важное? – оживился он.
– Да. Жаль, что ты не видел этого письма.
– Вы думаете, оно важное? – Уши у него горели, нос подергивался, как у кролика.
– Не знаю. Не ломай себе голову. – Я поднялся. – Ну, пока. Вечером приеду.
Уже за забором я помахал ему. Он чинно кивнул мне, потом опять устроился возле своих машинок. Сосредоточенно разглядывал их, словно конструктор, который размышляет, что бы еще улучшить.
* * *Когда я подбежал к остановке, автобус как раз тронулся. Я махал изо всех сил, чуть рука не оторвалась, несколько пассажиров сочувственно глядели на меня через запыленные окна, но шофер – по доброй традиции всех пражских водителей автобусов – даже ухом не повел, лишь прибавил газу. Бессильно упершись рукой в столбик с расписанием городских автобусов, я обнаружил, что следующий должен быть через шесть-восемь минут.
