Райнов Богомил - Инспектор Антонов рассказывает
— Если уж говорить об орфографических ошибках и промахах, то их очень много в избранной вами версии, — замечает Филипп, не обращая внимания на мою последнюю фразу.
— Вовсе нет. Я только регистрирую ваши собственные. Как, например, дача снотворного Асенову.
— Я что-то перестал следить за ходом ваших мыслей, — нагло отвечает Манев. — Не понимаю, о чем вы говорите.
— Напротив, для вас это яснее ясного по той простой причине, что вы сами инструктировали Магду, что делать и как делать.
— Я действительно не понимаю, — продолжает притворяться Филипп.
— Магда почему-то утверждает обратное. Вы заставили ее тайно налить Асенову снотворное. И ее показания налицо — в письменной форме и достаточно разборчивые.
— Мне известно, что нарушителей, подобных Магде, — ваших старых клиентов вы легко можете заставить написать все, что вам потребуется. И больше того, у Магды на меня зуб.
— Вы окружены людьми, которые без всяких к тому оснований ненавидят вас, Манев. Вы из кожи лезете, осыпая их благодеяниями и мудрыми советами, а они… У меня такое ощущение, что даже собственный ваш брат несколько поостыл к вам. Не говоря уже о Доуе. Что же касается моего «нажима» на Магду, приберегите эту клевету для суда.
Филипп молчит, глядя без цели куда-то за мое плечо. Я чувствую, что он испытывает острую необходимость остаться наедине с собой, продумать заново мои обвинения, определить истинную цену улик, которыми я располагаю. В таком случае не повредит, если я преподнесу ему добавочную порцию.
Гашу в пепельнице очередную сигарету и пристально вглядываюсь в лицо мужчины, сидящего напротив:
— Вы все еще стараетесь держаться спокойно, Манев, но не вследствие силы вашего характера, а вследствие вашей убежденности в том, что у меня пока нет против вас ничего серьезного. Вы продолжаете верить в неуязвимость вашей комбинации. Но ваша комбинация не неуязвима, между прочим, и потому, что в ней участвуете не только вы. И ваша судьба теперь зависит не от вас. Ее держит в своих руках другой человек. Этот человек сейчас на свободе и у вас нет ни малейшей возможности войти в контакт с ним, повлиять на него или, если понадобится, убрать его. Вот этот самый человек, Манев, и решит вашу судьбу.
Я нажимаю кнопку звонка и приказываю вошедшему лейтенанту:
— Уведите арестованного.
Удар сильный, и Филипп, несомненно, почувствовал его, хотя почти ничем этого не выдал. Чтобы понять всю силу нанесенного мной удара, необходимо время, а времени для размышлений у него теперь будет достаточно. Плохо, что у меня самого туго со временем. И еще неизвестно, будет ли польза от моего эффектного психологического нокаута. А теперь мне нужны две вещи для того, чтобы получить материальный эффект. Две вещи. Две.
Я поглядываю на часы и отправляюсь к шефу с кратким рапортом.
— Я ждал тебя. Садись, — коротко говорит полковник, что на его аллегорическом языке означает: «А ты только сейчас являешься. Давно надо было прийти. И это называется быстрая работа!».
Сажусь и делаю сжатое сообщение о новейших моментах в ходе расследования.
— Кури, если хочешь, — уступчиво-тихо говорит шеф к концу моего доклада.
Это означает: «Ладно, дескать, признаю, что ты не тратил времени даром».
— Будем надеяться, что дело идет к концу, — вздыхает полковник, когда я заканчиваю. — С планом твоим в принципе согласен. Но, говоря «в принципе», я имею в виду — в соответствии с инструкцией. Ты, Антонов, специалист в своем деле, но иногда мне кажется, что ты считаешь себя умнее тех, кто пишет инструкции. С иностранцем действуйте деликатно. И вообще никакого самоуправства.
После этого напутствия — чрезвычайно длинного, если учитывать обычный лаконизм полковника — шеф направляется к своему столу, показывая, что разговор окончен. Я тоже, как уже говорил, не страдаю от излишка свободного времени, поэтому спешу к двери.
— Желаю тебе успеха, — улыбается полковник, чтобы подчеркнуть, что независимо от назидания мы остаемся друзьями и что он рассчитывает на меня, несмотря на некоторые мои «шалости» в прошлом.
Я спускаюсь по лестнице, сажусь в машину, которая ожидает у подъезда, и отправляюсь искать мои «две вещи».
«С иностранцем — деликатно». Это и я понимаю, но тут дело в том, что есть люди, которые в ответ на мое деликатное поведение совсем неделикатно ухмыляются мне в лицо. Ну что ты ему сделаешь? Он-то знает, что ты ему ничего не сделаешь, и поэтому его совершенно не трогают твои хорошие манеры.
Я забегаю в одно внешнеторговое учреждение к своему приятелю, с которым еще вчера имел небольшой разговор, но не могу похвастаться ничем обнадеживающим. Пытаюсь вбить в голову приятелю некоторые полезные идеи, но он в нерешительности пожимает плечами, бубнит «знаю, знаю», «посмотрим», «не могу ничего сказать» и вообще проводит устную инвентаризацию всех этих словечек-паразитов, которыми люди пользуются, чтобы увильнуть от дела.
— А директор здесь? — спрашиваю.
— Зачем тебе директор? Он скажет то же самое.
— Может, и скажет, но я хочу услышать это своими ушами.
Директор действительно говорит мне почти то же самое, однако с несколько более обнадеживающим оттенком.
— Ладно, попробуем, — немного уступает он, когда мое давление достигает максимального уровня. — Ничего не обещаю, потому что ничего от меня не зависит, но поищем способ. Если его интересы окажутся сильнее чувств… Попытаемся.
Выхожу с тягостным ощущением, что первая из моих «двух вещей» выскользает у меня из рук, как мокрое мыло. Плохо, что есть некоторые шансы на то, что к вечеру она ускользнет от меня полностью и навсегда.
Остается вторая. Тут по крайней мере нет необходимости проявлять такт, которого мне и без того не хватает. Тут уж инициатива в моих руках. И вообще в моих руках все, кроме желаемого результата.
— А вы все еще совершаете туалет? — спрашиваю я приветливо, входя в жилище двух юных холостяков.
В сущности, Моньо уже одет и проводит последние косметические штрихи, взбивая ловкими пальцами свой соломенно-желтый вихор. Спас, однако, еще бреется электрической бритвой, сидя перед ночным столиком, на котором стоит зеркало. Комната, как всякое холостяцкое жилище, во время этой процедуры заполняется ароматом дешевого одеколона. Из угла, где находится магнитофон, долетают непривычно тихие знакомые такты «Бразильской мелодии», не без успеха аккомпанирующей легкому жужжанию электробритвы.
Моньо делает попытку улыбнуться и шепчет неловкое «Здравствуйте». Спас только искоса взглядывает на меня и продолжает свои косметические манипуляции.
— Симеон, — говорю, — ты, как я вижу, уже готов.
Мысль та: если у тебя какое-то дело, считай, что я тебя не задерживаю.
Моньо спешит испариться, и я располагаюсь на его кушетке. Постель, хоть это и звучит неправдоподобно, с грехом пополам заправлена и покрыта желто-зеленым одеялом.
— Ну-с, вы слышали, ваш приятель попытался вас оставить. Мы поймали его на границе в последнюю минуту.
Спас прерывает на миг процесс бритья и смотрит на меня.
— О ком вы говорите?
— О сзмом близком вашем друге, о Филиппе.
— Его поймали на границе?
— Точно так.
— Не ожидал от него этого, — усмехается Спас и снова начинает тереть щеку жужжащей машинкой.
— Чего вы от него не ожидали? Что удерет за границу или что бросит вас?
— А что меня бросать? Я не малолетка!
— Возраст — это одно, а разум — другое, — замечаю я неопределенно. — Я имею в виду, что он бросил вас после того, как здорово вам насолил.
— Не понимаю, о чем вы говорите, — отвечает Спас.
Он очень поглощен своим занятием, поскольку в этот момент дошел до самой деликатной части — территории между носом и верхней губой. Я терпеливо жду, когда он кончит бриться, чтобы дать ему возможность участвовать в разговоре.
— Не понимаете, что он вас предал? Вот те на! Утверждаете, что вы не малолетка, а ведете себя как ребенок. Общее бегство, общие деньги — конец всему этому, неужели вам непонятно? На вашем счету остался один-единственный актив — преступление.
— Какое еще преступление? — поднимает на меня свои наглые глаза Спас перед тем, как приступить к бритью шеи.
— Я же вам все объяснил. Добровольно пришел и все вам рассказал.
— Вы же мне рассказали еще одну лживую историю. И, поскольку я принял ее без возражений, вы решили, что вам все сошло с рук. А я просто не хотел вас тревожить, Влаев, поэтому отложил проверку. Но проверка все же была проведена, хотя и не мной самим, так что фокус с вашим «добровольным признанием» не удался. В тот день, когда вы ссорились и мирились тут, в Софии, с Антоанетой, эта самая Антоанета приятно проводила время в Боровце, а точнее, в гостинице, «Бал канту риста». Не нужно было даже беспокоить саму Антоанету, чтобы это установить. Какова незадача, а?
