Ольга Хмельницкая - Шпион в костюме Евы
В этот момент Рязанцев услышал, как на улице заработал двигатель автомобиля.
– Что это?! – прорычал полковник, сунул телефон в карман и ринулся из барака, на ходу доставая пистолет.
Он выбежал на улицу, но увидел только, как автомобиль, явно на полном приводе, быстро скрылся за деревьями. На снегу в луже крови лежал человек. Охнув, Рязанцев бросился к нему.
Скрючившись и подтянув под себя одну ногу, в сугробе лежал Денис Леонидович Чабрецов. Он был без сознания. Из большой раны на затылке у него вытекло много крови.
– Денис! – позвал Владимир Евгеньевич, аккуратно переворачивая Чабрецова.
Тот не отозвался. Холодея от ужаса, полковник набрал номер.
– Санитарный вертолет. Срочно! – закричал он, приблизительно назвав координаты района.
А потом снял куртку, свитер, порвал свою футболку на лоскуты и принялся перевязывать Денису рану на голове.
Селедкин дрожал так, что «Форрестер» вибрировал.
– Ну вот, мы еще и мента замочили! – говорил режиссер, кусая губы и задыхаясь от паники.
Ли Минь сидел на переднем сиденье спокойно, словно лев на отдыхе в саванне.
– Ничего, – пожал плечами Чен, – я тебе отдам за услуги сто тысяч, а ты потом откупишься. Никто твою машину, кроме того полицая, которого я завалил, не видел. А он уже ничего никогда никому не расскажет.
– Не полицая, а милиционера, – поправил Леонид Иванович Ли Миня, но тот посмотрел на него с таким откровенным глумлением, что режиссер покраснел и отвернулся.
– Куда мне ехать? – продолжал нервничать Селедкин.
– Заправь машину и поедем к тебе домой, – холодно сказал Чен, – если кто и видел твой автомобиль, ты всегда сможешь сказать, что искал по окрестностям любимую будущую тещу, которая сейчас покоится с миром в трех метрах под землей.
Селедкин кивнул.
– Кстати, я пока поживу у тебя, – сказал Ли Минь, – никто и никогда не будет искать меня там. А ты, модный режиссер, фильмы которого посмотрели, если я не ошибаюсь, аж два миллиона триста тысяч человек, пойдешь в понедельник на кафедру и кое-что там возьмешь для меня. Такую небольшую серую коробочку, очень тяжелую.
– На какую кафедру? – спросил Леонид Иванович, хмурясь.
Чен назвал. Селедкин охнул.
– Так это же кафедра моего отца! Он ее возглавляет! Час от часу не легче! – простонал режиссер, хватаясь за сердце.
– Это прекрасно, – спокойно отозвался Чен. – Возьмешь у папеньки коробочку и айда ко мне. Главное, не уронить ее по пути. А я отдам тебе деньги. Идет?
– Нет! – закричал Леня. – Как я объясню отцу свое появление? К тому же в коробочке наверняка будет лежать какая-нибудь плохо пахнущая радиоактивная гадость! На этой кафедре вообще одни только гадости или вонючести, другого они не держат!
– Трус не играет в хоккей, – прикрикнул на него Ли Минь, – а насчет папеньки придумаешь что-нибудь. Ты у нас натура творческая, человек с богатым воображением, вот и думай, что будешь говорить. Понял?
Селедкин судорожно кивнул.
– И еще, – добавил Чен, гнусно улыбаясь, – я люблю морепродукты, бутерброды с паштетом из печени и блондинок. За блондинками ты будешь ездить, о’кей? Хотя нет, – добавил он после паузы, – не хочу я больше блондинку. Хочу смуглянку с короткой стрижкой! Понял?!
Селедкин кивнул. Он действительно все понял.
Чем ближе было утро понедельника, тем сильнее нервничала доцент Вероника Гавриловна Кондрашкина. Жадность боролась в ней со страхом и осторожностью. С одной стороны, она не сомневалась, что корейский аспирант заплатит ей в случае успеха, и немало. С другой стороны, рыльце у Кондрашкиной и так уже было в пуху, и рисковать еще раз ей совсем не улыбалось.
– Но мне постоянно не хватает денег, постоянно! – поморщилась Вероника Гавриловна, с досадой отбрасывая в сторону пульт от телевизора. – Я не могу себе купить духи от Диора, не говоря уже о костюме от Гуччи! Недавно я видела в магазине чудесное жемчужное платье, на бретельках, бархатное, восхитительное! Но мне же надо работать полгода, чтобы его купить! И при этом ничего не есть, никуда не ездить и не платить за квартиру.
Платье и правда лишило Кондрашкину сна и аппетита. Оно являлось ей в горячечных снах, Вероника Гавриловна чувствовала прохладную мягкость бархата и наблюдала, как оно, струясь, выставляет ее фигуру в самом выгодном свете.
– Но почему, почему педагогам так мало платят? – возмущалась Кондрашкина. – Так мало, что мы, работники народного образования, вместо того чтобы сеять разумное, доброе и вечное, вынуждены идти на преступление!
Она фыркнула и завернулась в плед. Веронику Гавриловну трясло.
– Конечно, лучше всего было бы выйти замуж за миллионера, – вздохнула доцент, – но что-то никто не попадается…
Она закрыла глаза, и жемчужное платье снова явилось перед ее внутренним взором во всей своей дразнящей красе.
Газ в зажигалке закончился в тот момент, когда мадам Гнучкина смогла перерезать тонким языком пламени только половину звена. Актриса печально засопела. Ева, лежавшая на полу, заплакала от отчаяния.
– Сейчас что-нибудь еще придумаю, – сказала мадам, ощупывая звено. – Я думаю, что от постоянного нагревания металл стал хрупким, и его можно будет легко сломать.
Она наступила на цепочку каблуком сапога, стараясь не задеть при этом руки Ершовой, и подпрыгнула. Раздался тихий треск, и закопченное звено распалось на две половинки.
– Ура! Победа! – закричали женщины во весь голос.
Ева встала и принялась разминать руки, размахивая ими во все строны.
– Как хорошо, – сказала она, – обычно не ценишь свободу движений, воспринимаешь ее как должное.
– Мудрая мысль, – похвалила ее Гнучкина. – Правда, тебе пока придется побыть в браслетах.
– Нет проблем, – отозвалась Ева.
Мадам наклонилась и на ощупь нашла пустую зажигалку.
– Мало ли что, а вдруг пригодится, – пробормотала она. – Надо отсюда выбираться, – добавила актриса после паузы. – Тут нас никто и никогда не найдет. Сначала разведаем обстановку.
И она решительно затопала в темный угол, где совсем недавно женщины видели блеск красных глаз и слышали топот крысиных ног.
Диана крутилась перед зеркалом уже целый час. Уставшая Люда лежала на продавленном диване в холодной квартире подруги и смотрела в потолок. Шевелиться ей не хотелось. Думать – тоже.
– Ну как? – возбужденно спросила ее Грицак. – Так сойдет?
Чайникова с усилием скосила глаза. Подруга стояла перед зеркалом в узком бордовом платье, подчеркивающем каждую складочку жира.
– Ты как шарик, – улыбнулась Люда. – Что-нибудь другое надень. Хотя, возможно, именно в такой одежде ты ему особенно понравишься. Мужская душа – потемки. Вернее, не душа, а либидо.
– Какое либидо?! – возмутилась Грицак. – Это же мой принц. Тут не либидо должно быть, а любовь!
– У мужчин это одно и то же.
– Фигня!
– А вот и не фигня!
– Я лучше знаю!
– Ну тогда иди в этом! Ты самой себе в нем нравишься?
Диана заулыбалась и соблазнительно повела полным голым плечиком.
– Очень, – выдохнула она.
– Это самое главное, – сказала Чайникова, повернулась к стене и заснула, а Грицак пошла в ресторан, купаясь в море романтических надежд.
Через несколько часов, ближе к полуночи, Люда была разбужена отчаянными рыданиями подруги. Хозяин «Хладожарпромторга» миллионер Коровкин в ресторане так и не появился. Сердце Дианы было разбито.
– Ну, лезь! Ты более худая, – сказала Гнучкина, и Ева поползла в узкий проход, стараясь не дышать и втягивая живот, в котором и так уже давно урчало от голода.
– Что там? – нетерпеливо спросила мадам.
– Не знаю. Ничего не вижу. Темно. Мокро. Холодно! – засопела Ершова, чувствуя, как ледяная вода капает прямо за шиворот. Она повернула голову и начала ловить капли пересохшим ртом. Девушке показалось, что плотная масса земли стала давить на нее еще больше, еще сильнее, и стало тяжело дышать.
«А вдруг меня сейчас завалит? – с ужасом подумала Ева, представив свою лютую смерть в таких суровых и некомфортных условиях. – И никто никогда нас не найдет, правильно Гнучкина сказала».
– Ну что там? – прокричала актриса. – Какие новости?
– Пока никаких, – прохрипела Ева.
По ее ноге пробежало что-то маленькое, с цепкими острыми коготками.
– Крыса! – взвизгнула Ершова.
– Ну и что? – закричала издалека актриса. – Крыса – это же не скорпионы! Это еда! Их можно ловить и есть, если больше ничего нет!
Девушка прислушалась к своему урчащему желудку и поняла, что мысль о том, чтобы поймать и съесть крысу, уже не кажется ей такой уж неприятной.
Где-то впереди послышался тихий шелест.
– Там что-то шуршит! Как будто ползает кто-то! – закричала Ева.
Наступила тишина. Актриса думала. Шелест сместился куда-то в сторону и стал почти неслышным.
– Будь осторожна! – закричала наконец Гнучкина. – Это может быть гадюка!
