Себастьян Жапризо - Долгая воскресная помолвка
Желаю вам, мадемуазель, успешно завершить ваши поиски, хотя и не очень понимаю их цель.
С симпатией,
Элоди Горд".
"Жермен Пир,
"Хитрее мангусты", слежка и всякого рода, розыски.
Улица Лилль, 52, Париж.
Суббота, 17 июля 1920 года.
Мадемуазель!
После нашего вчерашнего разговора в галерее на набережной Вольтера я еще раз внимательно просмотрел досье Бенжамена Горда.
Я уже сказал вам, что расследованием занимался мой сотрудник, в данном случае - брат Эрнест, который тщательно во всем разобрался. Надеюсь, вам понятно, что все наши усилия были направлены на то, чтобы установить факт смерти капрала Бенжамена Горда, не более того. А это суживало рамки поисков.
Однако могу все-таки сообщить некоторые интересующие вас вещи.
В понедельник, 8 января 1917 года, французская санчасть в Комбле располагалась в одной половине двухэтажного здания на северной окраине деревни, недалеко от построенной саперами железнодорожной ветки. В другой половине здания находились британцы. Во время наступления 1916 года это место сильно пострадало как от артиллерии противника, так и от союзнической. В тот день между одиннадцатью часами утра и двумя пополудни в результате артиллерийского обстрела оказалась разрушенной часть второго этажа с французской стороны. Под обломками и окрест было подобрано тридцать трупов солдат и персонала санчасти.
Лейтенант медслужбы Жан-Батист Сантини, увы, числится среди погибших.
Капрала Бенжамена Горда, доставленного с передовой с черепной травмой, как отмечено в книге поступления раненых, должны были, перед тем как начался обстрел, отправить в тыловой госпиталь. До нашего расследования труп его не был опознан, нам помогли те, кто остался в живых, - медсестра из Сен-Венсан-де-Поля и двое раненых, видевших Горда до того, как снаряд угодил во второй этаж.
Вы спрашивали меня об одной подробности, которая совсем вылетела у меня из головы, если только вообще там находилась, в чем я сильно сомневаюсь, а именно о том, в какой обуви был капрал Горд. Трое свидетелей сказали нам, что он был в немецких сапогах, которые надевал в траншее, чтобы не отморозить ноги. Обстрел артиллерии застал его в них.
В связи с этим не могу не задать себе и вам вопроса: как вам стало известно, что капрал Горд в тот день был в немецких сапогах?
Мне кажется, вам не мешает быть со мной более откровенной. Кто знает, может быть, я тогда быстрее разрешу ту проблему, над которой вы бьетесь самостоятельно. Я могу отыскать кого угодно. У меня есть навык. Вопрос о вознаграждении, если он вас беспокоит, мы быстро уладим. Я уже сказал, как мне нравится ваша живопись. За исключением поля с маками, к которому прикреплена печальная для меня записка о том, что это полотно продано, меня поразили мимозы на берегу озера с тополем, на стволе которого вырезаны буквы "МЛМ". Как видите, я на все обращаю внимание.
Я не говорю о командировочных расходах, разумеется. Но я мало ем, снимаю недорогие номера, пью лишь воду, а в качестве милостыни подаю одну монетку.
Подумайте.
Даже если не согласитесь, прошу вас поверить в искренность моего уважения к вашему таланту. Отныне я буду внимательно следить за вашей карьерой.
Я долго буду сожалеть, что мне не придется жить рядом с маковым полем.
Жермен Пир".
Это невысокий, кипучей энергии человек, с живыми глазами, густыми усами и редкими, но тщательно причесанными волосами. Одет старомодно, в разгар лета - пиджак с изображением мангусты на лацкане и рубашку с твердым воротником, галстук в виде банта, котелок и белые гетры. Вероятнее всего ему хочется казаться художником. В дни молодости - признается он с некоторой ностальгической ноткой в голосе - мсье Пир и сам "баловался красками". Естественно, как любитель.
Он усаживается напротив Матильды в глубине галереи, так что их колени почти соприкасаются. В свою старенькую записную книжку он записывает имя, фамилию и дату рождения Тины Ломбарди и название мест, где ее могли бы видеть за последние три года, - Марсель, Тулон, Ла Сиота и дом свиданий на дороге в Гарданн. И с игривым видом говорит: "Хе-хе, наконец-то подвертывается расследование, непохожее на печальные военные истории". И тотчас добавляет: "Но я не выйду из сметы, можете не сомневаться. Я никогда не смешиваю работу с развлечениями".
В уплату за оказанные услуги он получит, согласно достигнутой договоренности, одну из картин Матильды, но только не с мимозами, она тут висит просто для обозрения, ее Матильда оставляет себе. Он встает, снова обходит галерею, нацепив на нос пенсне, вздыхает перед каждым полотном. Затем, победив сомнения, выбирает клумбу с бледно-розовыми гортензиями и елями в глубине.
Командировочные в придачу.
Расставаясь, он говорит Матильде: "Возможно, вы станете мне больше доверять, когда я разыщу эту легкомысленную особу. Почему вы не желаете откровенно описать суть дела?" Матильда отвечает, что как раз это ей хочется оставить для себя. Уже на тротуаре набережной он говорит ей: "В доказательство моей доброты, без дополнительного гонорара, используя ваше объявление в газете, я найду солдата Селестена Пу".
Тут Матильда может ему помочь: "Насколько мне известно, если он жив, ему около двадцати пяти лет, блондин, голубоглазый, родился на острове Олерон. Служил во взводе Бенжамена Горда".
Занеся и эти сведения в свою книжку, которую он прижимает к витрине галереи, мсье Пир оставляет в ней карандаш и перетягивает резинкой: "Считайте, что ваши гортензии цветут уже у меня, мадемуазель".
И решительно постучав по котелку, нахлобучивает его до бровей.
Как-то раз Матильда знакомится в маленьком салоне на улице Лафонтена с Вероникой Пассаван. Возлюбленная Эскимоса действительно хорошенькая. В шляпке из тонкой соломки, украшенной голубым тюлем в тон платью, она застенчиво пьет портвейн, видимо, смущенная окружающей обстановкой, а может, потому, что перед ней сидит калека, хотя это ей было известно и раньше, но тогда казалось чем-то абстрактным. Однако молчание длится недолго.
Женщина, приходившая в бутик, где она работала в марте 1917 года, не сообщила своего имени. Она молода, красива, хотя и слегка вульгарна, темноглазая брюнетка, в короткой, до икр, юбке, пальто и шляпе с широченными полями победительницы. Говорила с южным акцентом, очень быстро, сдерживая волнение.
Из пятерых осужденных ее интересовали двое: ее парень и Клебер Буке. О других она не упомянула ни разу. И все повторяла: "Умоляю вас, не лгите мне. Если что-то знаете, скажите. Они где-то прячутся вместе. Я вытащу их обоих". Была уверена, что человек по прозвищу Эскимос выжил. Вероника спросила ее: "У вас есть доказательства?" И та ответила: "Считайте, что да". О втором сказала: "По тому, как мне его описали, это мой парень. Но ему было совсем худо. Я боюсь думать о том, что с ним стало".
И заплакала, не вытирая слезы, с мукой на лице и не отрывая глаз от пола склада, куда ее завела Вероника. Наконец, в отчаянии, что ничего не узнала, она бросила: "Если вы что-то знаете и не доверяете мне, то вы неудачница и дрянь и стоите не больше тех подонков, которые с ними так поступили". И ушла.
А теперь в этом маленьком салоне, так красиво украшенном Мамой, плачет Вероника Пассаван: "Я уверена, что, если бы Клебер остался жив, он дал бы мне знать. В 1917 году после посещения этой ненормальной я Бог знает что подумала и все ждала, ждала, но ждать три с половиной года невозможно, она забила мне голову явной чепухой".
Вынув из сумочки белый платочек, она вытирает слезы и говорит: "Будь ваш жених жив, разве он бы не дал знать о себе за три с половиной года?"
Матильда жестом показывает, что не знает.
Ей больно вспоминать, что Манеш, когда его привели в Угрюмый Бинго, был не в своем уме. Но это не может помешать ей вести поиски, напротив. После того, что она услышала от Эсперанцы, она первым долгом запросила военные и гражданские больницы, обнаружив тридцать солдат, чьи имена так и остались неустановленными и которыми после перемирия никто не интересовался, все они потеряли память или разум. Десять из них были одних лет с Манешем, семь брюнетов и только трое голубоглазых. Но ни у кого из этих троих не была ампутирована рука. Сильвен все же съездил в Шатоден, Мо и Дижон, чтобы посмотреть на них. Он печально называл действия Матильды "Операцией Шагреневая кожа", так что однажды вечером, вконец измученная, она смела на пол тарелки и стаканы.
Впрочем, розыски в больницах не исчерпали всех ее глупых надежд. А вдруг, захваченный в плен, ничего не помнящий Манеш получил приют у сочувствующих ему людей в Германии? А вдруг Манеш, с присущим ему здравым смыслом, просто боялся дать о себе знать из страха, что, если его схватят, неприятности будут у его близких и у Матильды. А что, если Манеш, потеряв память, но не здравый смысл, побродив по дорогам, голодный и бездомный, нашел где-то приют и другую Матильду?
