Павел Шестаков - Остановка
Свидание с Перепахиным мне устроили в отдельной комнате куда его привезли в больничном кресле.
Я, разумеется, готовился увидеть тяжко пострадавшего человека, но действительность превзошла ожидания. Живой труп в данном случае выражение не самое сильное. Я стоял и не знал, что делать. Слов не находилось.
Вдруг по его мертвенно-желтому лицу поползло нечто напоминающее усмешку.
- Ну и дурацкий у тебя вид, - сказал он тихо, с трудом шевеля прилипшими к деснам губами.
- У меня? - спросил я так же тихо.
- А у кого ж! Ты что, живого алкаша никогда не видел?
"Да ведь жив-то ты по случайности..."
- Тебе плохо? - спросил я неуместно.
- А как ты думал? Согласно законам физического и нравственного разрушения.
Я держал в руке кулек с яблоками.
- Ты что принес?
- Вот...
Я положил кулек на столик рядом с креслом.
- Лучше бы пузырек принес.
- Может быть, хватит?
- Поздно.
Похоже было, что устами этого спившегося младенца глаголет печальная истина.
- А дети?
Это был больной вопрос, и он мучительно сморщился.
- Детей государство не оставит. Государство у нас доброе.
- Женя...
- Только не агитируй, ладно?
Я подавил вздох.
- Не буду.
- Вот и хорошо. Все сам понимаю. Но местами. С памятью провалы.
Он не хитрил. Видно было, что говорит правду.
- И как мы с тобой распрощались, не помнишь?
- Помню, дерево над головой качалось.
"Сам ты качался, старый дуралей".
- Верно, у дерева и расстались. А потом?
- Потом ночь. Ну и что? Сам видишь, не дали мне пропасть.
Пахло медикаментами. В шкафу за стеклом виднелись темного стекла флаконы с притертыми пробками.
- Ничего не помнишь?
- Ни фига. Удивляюсь только, почему сюда привезли, а не в вытрезвитель. Видно, совсем дуба давал.
- Да, было плохо.
- А ты как объявился? Ты разве уезжать не собирался? Путается у меня в голове. Кажется, про море говорили...
- Было и такое. Но я задержался. А с памятью у тебя тогда еще началось, под деревом.
- Заметил?
- Еще бы! Ты даже Михаила забыл.
Я сознательно не смотрел в этот момент на Перепахина и не могу сказать, как прореагировал он на мой вопрос внешне, но задел он его несомненно.
- Опять ты... Ну и что? Забыл.
Тогда он говорил "не знал".
- А Наташу помнишь?
Перепахин молчал, видно, соображал, как лучше ответить, "вспомнить" или прикинутсья непомнящим. Потом повторил свое:
- Ну и что?
Это уже можно было принимать за согласие.
- Я был у нее.
- Ну и что?
- Да наплел ты тогда мне много.
- Что наплел?
Это он спросил быстро, заинтересованно.
- Насчет Сергея.
- Не помню.
- Тогда что говорить...
Женька снова погрузился в трудные размышления.
За дверью мимо простучали две пары каблучков. Послышался женский голос:
- Я сразу обратила внимание. Такой интересный больной...
Ответа я не расслышал.
Перепахин медленно произнес:
- А ты скажи. Может, я что-нибудь и вспомню. Мне же нужно память восстанавливать.
- Ерунду говорил. Про Сергея и Лену. На любовь намекал. Даже ребенка приплел.
- Ну и что?
Теперь это "ну и что?" звучало совсем не так равнодушно, как вначале.
- Бред, клевета, вот что.
- Не помню.
Меня это начало раздражать, хотя я и понимал, что человек, сидящий передо мной, болен, что он жертва злого умысла, и я пришел проведать его. Но ясно было и другое - он сам главный источник своих бед, и я пришел не только сочувствовать, но и узнать нечто важное. Важное, между прочим, для него самого. О чем, однако, говорить было невозможно.
- Женя, - решился я, взяв себя в руки. - На самом деле Сергей отец Лены?
На этот раз я смотрел прямо на Перепахина.
Он снова сморщился.
- Брехня.
Так коротко и ясно мог говорить только человек, который ничуть в словах своих не сомневается. Я несколько растерялся.
- Позволь...
- Брехня.
- Да ты сам подтвердил это!
Конечно, эту фразу он не понял. Нужно было пояснить.
- Снимок на кладбище ты делал?
- Еще что... У меня с памятью...
Но сомнений не было, на этот раз он укрывался, и укрывался сознательно.
- Ну ты же понимаешь, о каком снимке идет речь?
- Мало ли что! Я много снимал. Я был известный фотолюбитель. На выставках участвовал.
Про выставки он врат.
- Ты снимал похороны Михаила, а говоришь, что не знал его.
Все-таки пьяницы - народ живучий. У него еще сохранилось чувство юмора.
- Я всех покойников знать не обязан.
Юмор сомнительный, что и говорить, но раз у него хватает сил на такое, говорить с ним можно.
- Эта фотография и подтвердила, что Лена дочь Сергея.
И я вкратце попытался разъяснить ему цепочку Вадимовых доказательств.
Мои слова, несомненно, производили впечатление, но какого рода, разобраться было трудно.
- Значит, я это снимал?
- Ты.
Я нажал на это короткое местоимение, и он сдался.
- Ну и что?
"Сказка про белого бычка!"
- Зачем ты отдал ему фото? Сам отдал? Или он попросил у тебя?
- Конечно, попросил.
- Зачем?
- Очень просто. Теще хотел подарить. Она ж там снята.
Выходило в самом деле просто.
- Вот и подарил.
- Ну и что?
- Да прекрати ты это свое "ну и что"! - невольно повысил я голос.
- А что кричишь? Ты куда пришел? Тут больные люди. Ты зачем пришел? Что ты выспрашиваешь? Я больной, понял?
Возразить было трудно.
- Извини.
Он тут же обрадовался.
- Вот. Другое дело. Пусть я последний человек, но и меня уважать надо. Потому что, хоть и последний, но человек! А доказательства эти липа. Подумаешь, вычислитель. Хлюст он.
Не знаю, почему, но мне показалось, что в настроении Перепахина произошло изменение. Что-то приободрило его. Но что, я догадаться не мог.
- Ты Вадима все время хлюстом называешь.
- А разве не хлюст? Говорил, сюрприз для тещи, а что выдумал! Хлюст. Я знал, что он выдумает. Обязательно выдумает и запугает всех, чтобы имущество получить.
- Какое имущество?
- Сергеево.
- Да что там за имущество особенное?
Перепахин даже приподнялся в кресле.
- А ты посчитай. Считать умеешь? Арифметику проходил? Сколько одни книги стоят? А?
Честно говоря, с этой точки зрения я на происходившее не смотрел. А было многое на поверхности. Библиотека Сергея создавалась десятилетиями.
- А коллекция? Думаешь, от кого я рубли спасал?
- От Вадима?
- Точно.
- Как же ты в его замыслы проник?
- Что, Перепахин дурней других?
- Почему ты все это заподозрил?
Он вдруг ослабел, прикрыл глаза.
- Не помню. Память у меня...
И было похоже, что с памятью и сейчас что-то происходит. Вроде бы он пытался вспомнить... И вдруг вспомнил. Но не прошлое, а то, что было сказано минуту назад.
- Сергеева дочка?
- Ты не веришь в это.
Перепахин раскрыл широко глаза, оглянулся, поманил меня пальцем.
- Михаил ее отец.
- Как ты можешь знать такое?
Но он уже снова закрыл глаза.
- Перепахин сказал. Пусть не поддаются на провокации.
- Женька! Это очень важно. Даже Наташа не возражает...
- Я сказал. Больной я. Мне отдых нужен.
- Сейчас уйду.
И в самом деле, лучше было уйти. Перепахин нес уже явно избыточную нагрузку.
- Ешь яблоки, поправляйся.
- Теперь я понимаю, отчего Сергей грохнулся. Такое услыхать... Хлюст.
- Что ты сказать хочешь?
- Иди, иди.
Собственно, для такой ограниченной и непродолжительной беседы сообщил он немало. Я вышел на улицу и озадаченным, и во многом с прояснившимся пониманием одновременно.
Что для меня прояснилось? Скажу прямо, я поверил Перепахину в том, что отец Лены Михаил. Конечно, он никаких доказательств не привел, но сама его убежденность заставляла по-новому рассмотреть факты, которые вначале показались "упрямыми". Ясно, что подсчеты времени и снимки о самой личности отца говорили только косвенно. Больше всего на меня подействовало поведение Наташи. Она не отвергла "доказательства". Но и не приняла их определенно. Явно не приняла. Можно считать, что она не сказала ни да, ни нет. И, как я видел теперь, это было вполне естественно. Почему, на каком основании была обязана она открывать мне, почти случайному человеку, то, что было великой тайной и болью души много лет!
Нет, прямо и откровенно могла она говорить только с Леной и с мужем. И в свое время правду мужу сказала. И он верит ей до сих пор. А с Леной просто разговора еще не было. Вот так.
И второе, что сказал Перепахин, тоже без доказательств. Вернее, даже не сказал, а упомянул косвенно, но так, что вывод сделать можно было. Вадим пришел к Сергею с собственной версией, и потрясенный Сергей не выдержал. Но тут возникало два необходимых вопроса: знал ли Перепахин о разговоре Вадима с Сергеем наверняка, и, что, может быть, самое главное, верил ли Вадим в свои "доказательства" или подло извлекал собственные выгоды, по сути дела, шантажом?
"Вот этого мы никогда не узнаем. Такое ни при каких обстоятельствах не скажет... Хлюст", - повторил я мысленно словцо Перепахина.
