Станислав Гагарин - Третий апостол
Конобеев остался в кабинете один.
Он взял из стопки листок чистой бумаги, начертил на нем квадрат и вписал в середину букву М. Потом изобразил несколько линий, идущих от квадрата в стороны. На концах линий Конобеев нарисовал кружки с буквами Т, М, 3, С и П. То ли случайно так вышло, то ли нечто двигало рукой Прохора Кузьмича, но С и П оказались рядом. Конобеев обвел П вторым кружком. У С он поставил вопросительный знак, затем достал записную книжку, раскрыл ее и снял телефонную трубку.
Набранный номер отозвался женским голосом.
— Это кафедра научного атеизма? — спросил Прохор Кузьмич.
— Да, — ответили ему.
— Будьте любезны, пригласите, пожалуйста, к телефону доцента Старцева.
— Вы говорите из города? В таком случае позвоните ему в кабинет. У Валентина Петровича отдельный городской телефон.
— Позвольте я запишу номер.
— Пожалуйста.
Записав номер, Конобеев с минуту смотрел на него, соображая, и вдруг вспомнил, что это служебный телефон покойного Маркерта. Значит, решил Прохор Кузьмич, доцент Старцев уже обосновался в кабинете Бориса Яновича. А что здесь, собственно говоря, крамольного? Уже есть приказ ректора о назначении Валентина Петровича исполняющим обязанности заведующего кафедрой. Почему бы ему не сидеть там, где положено? Все равно именно его утвердят в этой должности: Старцев давно ходит в преемниках Маркерта…
Конобеев вновь набрал номер.
— Валентин Петрович?
— Я вас слушаю, — любезным тоном отозвался Старцев.
— С вами говорит Конобеев, из управления. Я веду расследование известного вам дела. Впрочем, мы встречались уже однажды…
— Да, я помню вас… Прохор Кузьмич, кажется?
«Ну и память!» — удивился Конобеев.
Вслух он сказал:
— Имеется к вам просьба, Валентин Петрович. Необходима небольшая консультация. Дело оказалось довольно сложным, да и профессия покойного необычная, поэтому нам и нужен совет специалиста, что ли…
— Всегда к вашим услугам, Прохор Кузьмич. Располагайте мной… Когда я должен посетить уголовный розыск?
— Нет-нет, Валентин Петрович! — протестующе воскликнул Конобеев. — Зачем же вам утруждаться? Если вы позволите, я загляну к вам на кафедру. Вы ведь еще не уходите домой?
— Пока нет. Буду здесь какое-то время. И если вам удобно, приходите сюда… Милости прошу!
— Отлично. Я приеду через полчаса. Не возражаете?
— Разумеется, не возражаю. Жду вас, Прохор Кузьмич.
Конобеев повесил трубку, спрятал записную книжку в карман пиджака и принялся убирать документы. Едва он успел опечатать сейф, зазвонил черный телефон без наборного диска, он соединял Прохора Кузьмича напрямую с шефом.
Слушаю, Александр Николаевич, — сказал Конобеев.
— Собираешься домой?
— Собираюсь. Только не успел еще уйти.
— И хорошо, что не успел. А то работаете как у станка, по гудку отправляетесь домой, — проворчал Жуков. — Зайди ко мне…
В кабинете Жуков указал Прохору Кузьмичу на кресло, а когда Конобеев сел, начальник управления принялся медленно ходить.
— Новостей у тебя и твоих ребят, конечно, нет никаких? — спросил он после двух-трех минут молчания. — Ладно, не отвечай, сам это вижу…
— Стараемся, — проговорил Конобеев.
— Знаю, что стараетесь… А толку?
Прохор Кузьмич пожал плечами.
— В двадцать два часа будет звонить из Москвы Бирюков. Что я ему скажу?
— Разрабатывается версия «Валдемар Петерс». Ну и есть кое-что еще.
— И этим ты думаешь удовлетворить нашего старика? Ха! Наивный ты человек, Прохор Кузьмич. Розыск на Валдемара Петерса объявили?
— Уже сделано. Сразу после совещания. Кравченко за это в ответе.
— Хорошо. Пусть его поищут. Авось, что и прорежется. Сам-то чем занимаешься?
— Договорился о встрече со Старцевым. Хочу, чтоб он прояснил для нас отношения дочери Маркерта и Петерса, Петерса и профессора, рассказ о работе аспиранта, о причине такого яростного неприятия ее заведующим кафедрой. Как известно, сам Старцев занял нейтральную позицию, но был склонен скорее защищать Петерса от нападок шефа.
— Так, так. Значит, говоришь, хочешь со Старцевым встретиться? — спросил Жуков.
— Да. Звонил ему сейчас. Он назначил мне встречу в университете. Да я и не хотел его приглашать сюда. В конце концов, это нам нужна его консультация.
— Не знаю, не знаю, — медленно проговорил Александр Николаевич. — Может быть, и стоило пригласить. На-ка возьми вот эту бумаженцию и взгляни на нее.
Начальник уголовного розыска протянул Прохору Кузьмичу двойной листок, вырванный из разлинованной в клетку ученической тетради.
Конобеев быстро пробежал текст глазами.
— Ну и ну, — сказал он и глянул на Жукова. Потом принялся читать вновь, теперь уже значительно медленнее, всматриваясь в каждое слово.
— Как тебе нравится эта анонимная телега на Старцева? — спросил Александр Николаевич, когда Конобеев сложил листок и подвинул его по столу к начальнику. — Нет, ты мне не подсовывай, бери письмо себе и присовокупи к делу… Так что скажешь обо всем этом, Прохор Кузьмич?
— Не знаю, что и сказать. Проверять надо сигнал.
— Вот и проверь. Тонко проверь. Чтоб у Старцева ни малейших подозрений не возникло. На встречу — иди… Будет в разговоре необходимый поворот — прощупай позицию доцента по всем этим моментам. Не будет поворота — промолчи. Завтра посоветуемся вместе, как и что. Ладно… Твой ученый муж, поди, уж заждался тебя. Желаю успеха, Кузьмич.
IIСвежий хлеб привезли с получасовым опозданием, и потому в булочной поселка Шпаковка уже образовалась небольшая очередь женщин, ожидавших разгрузки автофургона.
Вскоре буханки хлеба и деревянные лотки с батонами, булочками, сайками, кренделями перекочевали из крытого кузова в подсобное помещение магазина. Женщины торопили продавца и ее помощницу, которые принялись раскладывать изделия по ячейкам прилавка. Наконец, продавец уселась за кассу, а покупательницы, наполнив авоськи и сумки свежим духовитым хлебом, гуськом потянулись к ней.
— Марта, возьми за половинку круглого, буханка за двадцать, четыре сайки.
— Пятьдесят шесть.
— У меня две по восемнадцать, три батона, четыре пирожка и пачка сахара.
— Рубль сорок девять.
— А у меня, Марта, батончик и два кренделя…
Марта откинула на счетах костяшки, но подсчитать сумму так и не успела.
В булочную вошел пошатываясь человек в кожаной куртке, облепленный грязью, со спутанными волосами на лбу. Лихорадочный блеск в глазах, которыми обвел он женщин, испугал их… Они подвинулись к прилавку-кассе, где сидела продавец. Марта тоже увидела этого человека и застыла, забыв закрыть рот и опустить нависшую над счетами руку.
Неведомый пришелец смотрел на женщин, но будто бы и не видел их. Он шагнул к ячейкам, в которых громоздились буханки и батоны. Оказавшись рядом с хлебом, человек жадно схватил буханку, отломил горбушку и засунул ее в рот.
И тут одна из женщин тоненько взвизгнула. Человек вздрогнул, встрепенулся, широкими шагами пересек небольшое помещение магазина, рванул на себя дверь и, не выпуская хлеба из рук, выбежал на улицу.
Когда он исчез, очередь ожила, заверещала на разные лады… Продавец закрыла, наконец, рот, проворно выскочила из-за прилавка, выбежала на крыльцо. Там она увидела, что неизвестный, похитивший буханку за восемнадцать копеек, едва ли не бегом достиг поворота и скрылся за углом.
Она вернулась в магазин, где возбужденные женщины, перебивая друг друга, обсуждали случившееся.
— Видали, каков гусь?!
— Пьяный он был, женщины, конечно, пьяный!
— Просто хулиганство какое-то…
— Это с экспедиции, верно. Нефть тут ищут. Там все такие, отпетые… Хулиганы.
— Ты в милицию, Марта, звони, пусть разберутся.
— А что, может, он хотел выручку забрать, а увидел, что нас много — раздумал.
— И молодой ведь еще…
— Совести у них, молодых, ни на грош.
— Сейчас все пошли такие.
— Нет, надо в милицию…
Марта молча принимала деньги за хлеб. Когда женщины разошлись, разнося по Шпаковке известие о чрезвычайном происшествии в булочной, продавец решила все-таки позвонить участковому инспектору.
Но дозвониться ей не удалось.
Едва она положила трубку и заняла пост за кассой, в магазин вошел инспектор.
— А я все вам звоню да звоню, — сказала Марта.
— А чего мне звонить, — ответил инспектор. — Бабы вон на весь поселок раззвонили про ограбление булочной. Много ли чего взяли?
— Да нет, — сказала Марта. — Вошел парень, схватил буханку за восемнадцать копеек и смылся.
— За восемнадцать копеек, говоришь? Прямо скажем: ограбление века. А может, он жрать захотел, просто невмоготу стало, а?
