Татьяна Соломатина - Естественное убийство – 3. Виноватые
– Попу, – отозвалась Леся, всхлипывая и отфыркиваясь от водки.
– Пошёл вон, кретин! – зло сказала Соловецкая своему старому другу и однокашнику и даже встала, одним движением махнув оставшуюся водку из бутылочки. Северный тут же влил в Леську минералки. Соколов попятился, глядя на Алёну.
– Нет. Мы трое сейчас уйдём. – Пояснил другу Северный. – А после этого хочешь – мой попу Жорычу, хочешь – жди, когда засохнет и само отвалится. Это тебе. – Северный достал из кармана фирменный брендированный конверт и протянул Лесе.
– Что это такое? – совсем уже еле слышно прошелестела та.
– Это трёхдневный индивидуальный тур в горы. С красавцем-инструктором.
– С красавцем?! – возмутился Соколов и поставил Дашу на пол.
– Ну, красота – понятие субъективное! – расхохоталась Алёна. – Но фигура у него отменная, моя дорогая подруга. Объективно соответствует канонам, не то что животы некоторых!
Жорыч бешено захохотал, тыча в папу. Потому что вообще был склонен к обезьянничанью. И раз хохочет тётя Алёна, тыча в папу, то почему он, Жорыч, должен промолчать и моментально не исполнить то же самое?
– Не попугайничай! – строго сказала Леся, открывая конверт.
– Алёна не попугай! Я не попугайничаю! Я алённичаю! И вообще, кто-то будет мыть мне жопу, которая попа?!
Все, включая Дария и Дашу, уставились на Соколова.
– Пошли, урод! – зло сказал тот, схватив Жорыча за ручку.
– Сам ты урод животатый! – завопил Жорыч, неохотно волочась за папой в ванную.
Алёна достала пачку сигарет и закурила.
– Не при детях, – прошелестела Леся.
– Даша, дай мне пепельницу, – попросила Алёна.
Даша мухой подала тёте Алёне пепельницу.
– Мамочка, не волнуйся! От того, что я подам тёте Алёне пепельницу, я не буду курить. И вообще, мама, умирают от нервов, а не от курения или алкоголизма. Это нам нянька сказала!
Леся схватила себя за волосы.
– Олеся Александровна, сегодня вечером ты отправляешься в индивидуальный трёхдневный тур. Инструктору мы тебя сдадим с рук на руки. А сейчас ты оставляешь детей в номере с их родным папой и отправляешься с нами. – Северный взял Олесю Александровну за руки и поднял с дивана.
– Куда? – бесшумно бесчувственной куклой прошептала она.
– Пообедать в спокойной обстановке и экипироваться. В том, в чём ты приехала, в горы идти нельзя.
– А дети?
– Повторяю: остаются с родным папкой. Можешь спросить ещё раз. Ответ вряд ли изменится.
– Это правда? Про убийство…
– Истинная правда.
– Как же я могу оставить детей, если тут есть убийца?
– Где тут? – Алёна, хохотнув, заглянула под диван.
– Мамочка, всё будет хорошо! – Даша подошла к Лесе и погладила её по голове. – Спокойно иди в горы с красивым инструктором. Тебе надо отдохнуть.
Леся беспомощно посмотрела на Северного, на Алёну, на Дашу, и по её лицу покатились слёзы. На сей раз – тихо.
– Да не волнуйся ты за папу! – сказал Дарий. – Ничего с ним не будет из-за нас. Мы за ним присмотрим. И с нами ничего не будет. Наверное, если этот убийца убил кого-то специально за что-то, то мы его не интересуем. Смысл убивать всяких чужих маленьких детей?
– Вот именно! – поддержал Дария Всеволод Алексеевич. – У твоих детей, дорогая, возможно, не всё в порядке с мозгами, зато местами вполне железно с логикой.
– Ну разве что он убьёт нас неспециально! – подытожил Дарий.
После этой сентенции, выданной сыном с уморительным выражением лица, Леся начала смеяться. Беззвучно.
– У тебя истерика! – констатировала Алёна Дмитриевна, глядя на подругу. – Знаешь, чем лечили и лечат истерику? Сексом!
– Жорычу нужен секс, – резюмировала Даша. – Он у нас истеричка. Так няня говорит.
Всеволод Алексеевич вытянул готовую остекленеть Леську из номера. Совместно с Алёной они доволокли подругу до ресторана, усадили в кресло и заказали ей успокоительное. Абсент. Спустя полчаса Олеся Александровна хохотала и несла девические глупости. Спустя ещё час друзья съездили с подругой в Севастополь – прикупить той снаряжения и приличествующей походу в горы одежды.
Леся отправилась с инструктором в горы, ни словом не перемолвившись с законным супругом. Этого ей просто не позволили Северный и Соловецкая.
– Ну, одну сплавили за сто километров. Другого нагрузили детьми. Им обоим – я уже не говорю о детях – это пойдёт на пользу. А теперь, дорогая, увы и ах, ты немного посозерцай море с городского Балаклавского бетонного пляжика в одиночестве.
– Я с тобой!
– Ни в коем случае.
Северный не повысил голоса, но в его тоне прозвучал такой металл, что Алёна решила не спорить. Сейчас. Хотя записала себе во внутренний молескин: «При случае – отомстить! Повести с ним себя так же! Чтоб знал!»
Северный и так знал, что месть Алёны наверняка будет страшна, что она обидчива, как дитя, и так же зловредна, что ему долго придётся вымаливать прощение и за себя, и за всех «тех парней», что он всегда и во всём будет виноват, даже в том, что бережёт любимую женщину от ненужных ей отрицательных эмоций. Всё знал и ко всему был готов. Хотя то, как Алёна глянула на него, больно полоснуло его по… по эго? К чёрту эго. По сердцу? Сердце – всего лишь четырёхкамерная мышца, – двигатель. По нему нельзя полоснуть взглядом.
– Извини, – тихо сказал Всеволод Алексеевич и, поцеловав Алёну в макушку, не оглядываясь пошёл прочь.
Она передёрнула плечами, нервно стряхнув с себя и его, и его поцелуй. И не посмотрела ему вслед.
Глава десятая
Маргарита Павловна расстроилась меньше, чем следовало бы ожидать.
– Вы теперь от меня съедете, Всеволод Алексеевич? – спросила она тихо под аккомпанемент Светкиных завываний. Северный собрал всех, кто был вчера на банкете и присутствовал сегодня в гостевом доме, в банкетном зале.
– Почему я должен съезжать? Я привык к своей мансарде. И где я найду такой хороший сервис, как у вас?
– Мало кому захочется жить там, где произошло… где был убит человек.
– В таком случае нам всем придётся искать другую планету, Маргарита Павловна. – Помолчав, Северный добавил: – Вы мужественная женщина. Я сочувствую вашему горю. Примите мои соболезнования.
Маргарита Павловна молча кивнула.
Они со Всеволодом Алексеевичем сидели в гостиной квартиры Маргариты Павловны.
– Курите, Всеволод Алексеевич.
– Да я, в общем-то, вполне могу потерпеть.
– Курите, курите. Мне надо выговориться. А вам, я заметила, удобнее слушать, когда вы курите.
– И думать.
Маргарита Павловна встала, подошла к бару, достала пепельницу, поставила её перед Северным.
– Вам кажется, что я не слишком-то и переживаю? – ровно спросила она у своего постояльца.
– Ну что вы! – Северный прикурил сигарету и глубоко затянулся. – Я уже давным-давно не выношу оценочных суждений на предмет человеческих психоэмоциональных реакций, моя дорогая Маргарита Павловна. Это та область, где слишком высока вероятность ошибки.
Выпустив дым, он помахал рукой, развеивая его в сторону раскрытого окна.
– Не люблю кондиционеры. Что-то в них есть… неживое.
Маргарита Павловна глубоко вздохнула, сделала несколько шагов по гостиной и снова присела в кресло.
– У меня отец курил. Курил мой отчим. И маленького Пашку, паршивца, я не раз заставала за курением. Я даже люблю дым. – Хозяйка гостевого дома печально улыбнулась, недолго помолчала и продолжила: – Я, Всеволод Алексеевич, все слёзы выплакала в детстве. У меня был щенок Кубик. Вы не торопитесь?
– Нет, Маргарита Павловна.
– Самый обыкновенный беспородный найдёныш. Кому нужна собака в послевоенное время, когда самим есть нечего?..
Маргарита Павловна сидела в кресле и рассказывала, рассказывала… Иногда это очень важно – просто спокойно рассказать то, что всю жизнь выжигает тебя изнутри. Спокойно рассказать тому, кто внимательно выслушает не перебивая, не вынося тех самых оценочных суждений, кому-то вроде бы постороннему, но умному и чуткому, внимательному.
За окнами потемнело.
– Вот, Всеволод Алексеевич, вся моя нехитрая жизнь. Шестьдесят пять лет вышли короче пары часов. Надеюсь, вам было не слишком скучно.
Говорить: «Ну что вы!» – глупо. Северный мягко посмотрел на Маргариту Павловну.
– Я не знаю, кому и зачем понадобилось убивать совершенно безвредного Василия Николаевича. Даже представить себе не могу. Надеюсь, Александр Иванович найдёт этого… этого сумасшедшего. Разговоров в нашем городишке хватит на годы…
– Почему «этого», Маргарита Павловна?
– Что?
– Вы сказали «этого сумасшедшего», а не «эту».
Маргарита Павловна на секунду замялась. Северный пристально посмотрел на неё. Она чуть смешалась.