Николай Гейнце - В тине адвокатуры
— Жаль Александра Павловича, хороший был человек, и какое совпадение: оба брата один за другим! — соболезновал Карамышев.
— Приступим, господа, чем золотое время терять, печалью не поможешь! — продолжал он и направился в кабинет.
Август Карлович высказал ему свое предположение, что князь отравился или отравлен сильным приемом опиума.
Составив протокол наружного осмотра трупа и всего кабинета, судебный следователь взял рюмку.
— А где же самый опиум? — обратился он к Голю.
Последний взял с письменного стола пузырек коричневого стекла с ярлыком, на котором было написано: Tinctura opii, и подал его следователю.
Тот приобщил его к рюмке в качестве вещественных доказательств, опечатав их своею печатью.
Труп был раздет, внесен в залу и положен на приготовленный стол.
Вскрытие началось.
Предположение доктора оправдалось: князь умер от приема сильной дозы опиума.
Открытым оставался вопрос: сам ли отравился князь, или же был отравлен другим лицом?
Наступило время обеда, к которому вышла Зинаида Павловна — печальная, молчаливая.
Труп князя обмыли, одели и положили на стол.
Из залы доносилось уже монотонное чтение псалтыря.
Тотчас после обеда была отслужена панихида.
Карамышев решил вечером же приступить к допросу свидетелей. Гиршфельд предложил для этого свое помещение.
После панихиды была допрошена княгиня и вся домашняя прислуга, но в их показаниях не оказалось ничего существенного, или хотя бы мало-мальски разъясняющего это темное дело.
— Кто давал князю лекарство? — спросил судебный следователь княжеского камердинера Якова.
— Я-с! — отвечал тот.
— По сколько капель?
— Сперва по три, некоторое время по четыре, за последний же месяц по пяти.
— Расскажи, как и когда ты приготовлял лекарство!
— Во время общего обеда я стелил постель его сиятельству, наливал полрюмки воды и капал лекарство, которое и ставил на столик перед отоманкой около свечки, зажигал ее и затем уже опускал шторы.
— Знал ли ты, что это лекарство ядовито и опасно для жизни, если принять его более предписанного врачом?
— Знал-с. Мне об этом сколько раз и Август Карлович, и их сиятельство говорили.
— Не случалось ли тебе капнуть лишнюю каплю?
— Несколько раз случалось.
— Что же ты тогда делал?
— Я выливал лекарство в песочницу, вытирал начисто рюмку и начинал снова.
— Сколько капель налил ты князю вчера?
— Пять-с.
— Не ошибался?
— Нет-с, вчера с первого раза.
— Верно? Говори правду!
— Как перед Господом!
— Твердо, значит, помнишь?
— Твердо, как сейчас помню!
— Приготовив постель и лекарство, ты дожидался князя в кабинете?
— Да-с.
— Никуда не отлучался?
— Летом я носил на террасу трубку, которую их сиятельство изволили курить после обеда перед сном на вольном воздухе.
— Вчера носил тоже?
— Носил-с.
— Дверь кабинета оставлял открытой?
— Так точно.
— Когда ты вчера нес на террасу трубку, не встретил ли ты кого-нибудь шедшего по направлению к кабинету?
— Вчера их сиятельство Маргарита Дмитриевна попалась мне навстречу.
— Ее комната в той же стороне, где и кабинет?
— Так точно-с. Они, вероятно, изволили идти к себе.
— Чего я-то расспрашиваю? Придет же в голову такая глупая мысль! — подумал Карамышев и отпустил свидетеля, прочитав ему его показания и заставив расписаться.
Доктор Голь при допросе подтвердил показания Якова относительно количества капель прописанного им лекарства и того обстоятельства, что он действительно говорил, чтобы он был осторожнее, так как это лекарство — яд.
— Скажите, доктор, неужели усиленный прием опиума не сопровождается никакими предсмертными страданиями? — спросил Карамышев.
— Нет, человек просто засыпает мертвым сном.
— Сколько потребно капель, чтобы произвести смерть?
— Это относительно, смотря по организму принимающего.
— В данном случае?
— Капель двадцать пять, тридцать, так как князь принимал опий уже около года, следовательно, привык к нему, раствор же был сильный.
— Мог он почувствовать, приняв лекарство, что доза велика?
— И мог, и не мог. Скорее даже нет, так как лекарство, обыкновенно, глотают, следовательно язык — этот главный орган вкуса, почти не принимает участия.
— Можно ли предположить, что князь был психически расстроен?
— Он был странный человек, но если судить по этому, то каждый из нас сумасшедший по своему.
Так окончился допрос доктора.
Все клонилось к предположению о самоубийстве, так как не было никаких причин к совершению такого преступления над князем со стороны постоянного лица, не говоря уже о близких.
Одно показание Гиршфельда возбуждало сомнение.
Николай Леопольдович показал, что, уезжая третьего дня в Т., он оставил князя совершенно здоровым и веселым.
— Какие поручения дал вам князь? — спросил Карамышев.
— Отвезти письмо брату и фотографические виды племяннице.
— Из-за этого он посылал вас в Т.?
Гиршфельд вспыхнул.
— Он меня не посылал и посылать не мог. Я сам предложил исполнить эти поручения, а поездку предпринял, во первых, желая проехаться, а во-вторых, исполняя желание покойного князя, познакомиться с его больным братом, ныне тоже покойным, и племянницей.
— Извините! — пробормотал Карамышев. — Вам известно содержание письма, которое вы передали покойному князю Дмитрию? — продолжал он допрос.
— Я его не читая, но князь Дмитрий Павлович, прочитав его, сказал при мне своей дочери, что ее дядя собирается подольше погостить у них в половине будущего сентября, значит он писал, между прочим, и об этом.
Дело снова запутывалось, и главный вопрос оставался неразрешенным.
XXXV
Преступник
На другой день в Шестове появились новые лица.
К утренней панихиде собрались соседние помещики, в числе которых был и Василий Васильевич Гурбанов.
Экипаж, посланный на всякий случай к поезду железной дороги, привез двух официальных лиц — судебного пристава т-ского мирового съезда Михаила Николаевича Христофорова и товарища прокурора т-ского окружного суда Леонида Ивановича Невского.
Известие о загадочной смерти второго князя Шестова с быстротой молнии, после доклада исправником губернатору, облетело весь город.
Прокурор т-ского окружного суда, получив уведомление, нашел нужным командировать своего товарища для наблюдения за производством следствия по столь важному делу.
Княжна Лида, немного было оправившаяся, слегла снова при известии о второй тяжелой для нее утрате.
Шатов положительно потерял голову.
Сохраняла присутствие духа и хладнокровие одна княжна Маргарита, с необычайною нежностью ухаживавшая за сестрой и распоряжавшаяся всем в доме.
На вид она тоже казалась убитой обрушившимися на их семью несчастьями, следовавшими одно за другим.
Прибывшие городские гости тотчас приступили к исполнению своих обязанностей.
Михаил Николаевич Христофоров, подвижный, маленький человек лет тридцати пяти, быстро исполнил все законные формальности.
Духовное завещание найдено было в одном из ящиков стола.
Леонид Иванович Новский, элегантный блондин с ярким румянцем на щеках, выглядел совсем юношей.
Он был недавно назначен на должность товарища прокурора из Петербурга, вскоре по окончании им там курса в училище правоведения.
Тотчас после завтрака он углубился в чтение следственного производства.
Карамышев еще не был знаком с ним, и они представились друг другу в усадьбе.
— Молокососа прислали наблюдать за моими действиями! — ворчал про себя недовольный старик, и насмешливо поглядывал на внимательно читавшего дело юного представителя обвинительной власти.
— Темное дело, — сказал Новский окончив чтение, — но только не самоубийство.
— А что же, по вашему? — усмехнулся Сергей Павлович.
— По-моему, князь отравлен.
— Кем же это? Пощадите.
— Кем? Разъяснить это и есть задача следствия. Что смерть князя последовала от вмешательства посторонней руки — если этого из дела ясно не видно, то это чувствуется. Согласитесь сами, человек совершенно здоровый, богатый, собирающийся ехать в гости в половине будущего сентября к брату, вдруг ни с того, ни с сего травится сам. В этом нет логики.
— А в том, что князь отравлен, конечно домашними, так как посторонних в доме не было, разве есть логика? У кого какие мотивы могли бы быть для этого? — спросил Карамышев.
— Мотивы. Мотивы, их надо сыскать. Это тоже одна из главных следственных задач… — заметил Леонид Иванович.
