Хараламб Зинкэ - Современный румынский детектив
— Значит, у Кристиана Лукача был помощник, ставший затем свидетелем самоубийства? Самоубийство на виду у зрителей?!
Перед моим мысленным взором возникают двое: Петронела Ставру и Лукреция Будеску. Кто же из них двоих участвовал в том, что произошло в мансарде? И я пересказываю коротко мой визит к бывшей возлюбленной Кристиана Лукача.
— Как, у нее пропал из сумки шприц?! — кричит пораженный этой новостью прокурор.
— Я ее пригласил на сегодня сюда, чтобы предъявить ей для опознания коробку, найденную на крыше.
— Тогда все ясно! — заключает Поварэ. — Вот вам и «зритель», которого мы искали!
— Даже в том случае, если Петронела Ставру и опознает свой шприц, это ни в коей мере не прояснит, почему на коробке обнаружены отпечатки пальцев Кристиана Лукача, — с обычной своей сдержанностью охлаждает наш пыл Григораш.
Бериндей тоже считает своим долгом поделиться собственным предположением:
— Может быть, Кристиан Лукач просто одолжил у нее шприц, а потом, узнав обо всем, что произошло, девушка перепугалась и стала отрицать правду, придумав, что шприц просто исчез из ее сумки?
Звонит телефон. Хоть Поварэ и сидит рядом с аппаратом, он пододвигает его мне. И как в воду глядит: это, естественно, звонит моя невеста, обожаемая моя Лили.
— Ты очень занят? — спрашивает она меня сладчайшим голоском. — Я зайду за тобой, ладно?
Только этого мне не хватает! Я режу ей правду-матку в глаза:
— Нет, дорогая. Знала бы ты, сколько тут всякого свалилось на мою голову! — Я тоже выбираю подходящий к случаю голос: он как бы взывает о жалости и сострадании.
Но Лили давно уже изучила все мои ухищрения, ее не проведешь. Она делает вид, что и не слышала моих слов, и продолжает голосом, еще более медоточивым:
— Милый, ты ведь не обидишься, если я пойду с Жоржем в «Савой», там сегодня выступает Пую Кэлинеску?
Жорж — это ее бывший соученик, они вместе кончали музыкальную школу и волею случая оба стали продавцами в магазине «Романс». С некоторых пор он стал проявлять слишком откровенное внимание к моей невесте. К тому же он парень видный, а стало быть, вдвойне опасный. Вот почему я отвечаю без колебаний:
— Обижусь!
— Вот это-то мне и хотелось уточнить, милый: обидишься ты или нет. Стало быть, мы пошли в «Савой»! — И тут же вешает трубку.
Думаю, что улыбка, за которой я пытаюсь скрыть свое поражение, получилась несколько кривоватой, да и все мои друзья не так глупы, чтобы не понять, что со мной стряслось что-то малоприятное.
— Вернемся к нашим баранам, — беру я себя в руки. — У нас еще целая ночь впереди. Нам ничего не остается, как ждать возвращения домой Лукреции Будеску. Что же касается Петронелы Ставру, — я смотрю на часы, — то уверен, что моя беседа с нею многое прояснит.
— Если она того захочет! — безо всяких к тому оснований сомневается Повара.
— Я считал тебя до сих пор оптимистом, капитан!
— Согласен. Я мог бы сострить и удачнее. Но что поделаешь, ничего лучшего мне не пришло на ум.
— Я тоже не больно-то оптимистично смотрю на эту вашу беседу, — неожиданно разделяет прокурор скепсис моего коллеги. — Кстати, я не вполне уверен и в том, что
Лукреция Будеску вообще вернется домой.
Вмешивается в разговор Григораш:
— По-моему, у нас нет особых причин быть пессимистами. Кроме всего прочего, появилась очень важная улика — я имею в виду отпечатки на ампуле, я уверен, что они нас выведут на верный путь. Вот увидите. Это как раз и есть та самая печка, от которой нам надо танцевать.
Я благодарю взглядом Григораша за поддержку и, даже не отвечая на замечания Поварэ и прокурора, уточняю свою точку зрения:
— Если Лукреция Будеску не вернется домой до полуночи, нам придется, товарищ прокурор, произвести обыск в ее комнате.
Прокурор разводит руками без всякого энтузиазма:
— Это будет не первая и не последняя бессонная ночь в моей жизни…
Мы договариваемся о прочих технических деталях. Я прошу прокурора не уходить: я хочу, чтобы он присутствовал при моем разговоре с Петронелой Ставру. Но он отказывается.
— Очень сожалею, но я вам в этом не помощник… Меня в прокуратуре дожидаются дела не менее срочные. Если вы с ней закончите до девяти, позвоните мне, сообщите о результатах. А потом, как мы и договорились, я буду ждать ваших звонков дома.
Бериндей мило улыбается, неумело козыряет по-военному и покидает нас. Григораш собирается последовать его примеру, но я прошу его задержаться.
— Уж больно запутанное ото дело! — пытаюсь я вызвать в нем сочувствие.
Григораш этого не оспаривает:
— Был бы рад не согласиться с тобой, но дело действительно путаное…
Я знаю, что ничем он мне сейчас не поможет, но меня просто успокаивает один звук его мягкого, ровного голоса.
— Тебе приходилось когда-нибудь сталкиваться с чем-нибудь подобным?
— Нет, пожалуй. В нашей практике не то чтобы не часто, а просто-таки крайне редко попадаются случаи, в которых морфий или какой-нибудь другой наркотик играл бы решающую роль в ходе следствия.
— Ты-то сам к чему больше склоняешься — к самоубийству или к убийству?
Григораш смеется, хорошее настроение и спокойствие не покидают его ни при каких обстоятельствах.
— Мы не на скачках, чтобы гадать, на которую из лошадей поставить. Оба варианта в равной мере противоречивы.
Больше он ничего не говорит. Я убежден, что он молчит главным образом из этических соображений. Ждет, чтобы я выложил сам все, что у меня на душе. Повара нас слушает внимательно и почтительно, не высказывая своей точки зрения.
Я и выкладываю все без стеснения:
— Пока не было ясности с отпечатками на коробке из-под шприца, я склонялся к варианту «убийство». Теперь я вынужден вернуться к первоначальному варианту — «самоубийство». Ладно! Предположим, что так оно и есть! Ты можешь себе представить кого-нибудь, кто бы помог самоубийце сунуть голову в петлю?!
— Я считаю, можно! — неожиданно прерывает свое молчание Поварэ.
Не только я, но и бесстрастный Григораш разевает рот от изумления.
— Ты что?!
— Я имею в виду Лукрецию Будеску, — завершает свою мысль Поварэ.
Поначалу его предположение кажется мне попросту нелепым, но потом я невольно отмечаю возможную связь между моим вопросом и нервным расстройством Лукреции Будеску. Пожалуй, Поварэ прав: только психически ненормальный человек может помогать другому покончить с собой… И эти обмороки Лукреции… Чтобы ухватиться за эту ниточку, надо обсудить еще одно обстоятельство:
— Ты можешь представить себе конкретно то, что произошло тогда на чердаке?
Я ставлю Поварэ в нелегкое положение. Ему на помощь приходит Григораш:
— Я могу себе вообразить эту картину… Хотя воображение скорее относится к беллетристике, нежели к криминалистике… Представим себе, что, после того как он расстался со своей девушкой, Кристиана Лукача стала преследовать мысль о самоубийстве и о том, каким способом это сделать. Не исключено, что он рассуждал примерно так же, как и мы. Однако здравый смысл, назовем это так, заставил его в конце концов отказаться от мысли о самоубийстве. Но тут как раз у него случается приступ, он делает себе, вернее, кто-то ему делает, укол морфия, наркотик подавляет в нем сознание, вновь возникает роковая мысль о самоубийстве, а воля к сопротивлению сведена на нет… и он приводит свою мысль в исполнение.
— Извини меня, Григораш, — прерываю я его, находясь под сильным впечатлением рождающегося у меня на глазах «сценария» самоубийства, — но какова же, в таком случае, роль Лукреции Будеску во всей этой истории?
— Ты спросил, можно ли себе представить то, что произошло на чердаке. Я попытался доказать, что воображение способно заполнить любое белое пятно в наших знаниях.
Словно сговорившись с Григорашем настаивать на одном и том же варианте, Поварэ дополняет воображаемую картину:
— Лукреция Будеску сделала ему укол, после чего, одержимая своей болезненной любовью к нему, подчинилась всем его приказаниям… Именно так я представляю себе ее соучастие в самоубийстве Кристиана Лукача.
Я сам начал эту дискуссию, а теперь она прямо-таки выводит меня из себя. Пытаясь отмести фантазии моих сотрудников, решительно возражаю:
— Вы упустили из виду, что Лукреция Будеску сама была жертвой чьего-то нападения и что именно благодаря этому обстоятельству мы и обнаружили шприц!
— Ну и что? — не сдается Поварэ. — Ничего нет проще, чем симулировать такое нападение… А вот с какой целью, это нам еще предстоит выяснить. Кстати, само ее сегодняшнее исчезновение говорит о том, что она чего-то опасается.
— Да нет… — возражаю я без особой уверенности, — она женщина простодушная…
— Но психически ненормальная, — выкладывает Поварэ трудноопровержимый аргумент. — А психопаты, как известно, обладают болезненно развитым воображением.
