Сэм Борн - Последний завет
Ей вдруг пришло в голову, что сын Рахель как-то странно обращается с оружием. Нет, он держал его прямо и рука его не дрожала. Но чувствовалось, что он не привык вот так разговаривать с людьми — держа их на мушке. Он был весь напряжен, и взгляд его то и дело перебегал с тела матери на Мэгги и обратно. Опытные стрелки так себя не ведут. Осознание этого факта чуть успокоило Мэгги, она по крайней мере смогла перевести дух.
— Я говорю правду… — спокойно произнесла она. — Подумайте сами… Если бы я пришла сюда со злым умыслом, неужели я так и сидела бы здесь, на кухне? Я бы… не знаю… для начала переоделась бы, чтобы меня, не дай Бог, никто не узнал… Вы понимаете? Я была бы вооружена. И успела бы выстрелить раньше, так как услышала звук шагов еще до того, как вы дошли до кухни.
Пистолет чуть качнулся в его руке.
— Клянусь вам, я оказалась здесь уже после того, как… все случилось.
Он опустил свое оружие, рука его беспомощно повисла плетью. Он вновь перевел глаза на мертвую мать. Мэгги выждала долгую паузу и лишь затем рискнула вернуться на кухню. А потом вдруг выкинула то, чего и сама от себя никак не ожидала, — опустилась на корточки рядом с сыном Рахель и порывисто обняла его. Тот поначалу весь напрягся, но затем положил голову ей на плечо и замер. Так они сидели, чуть покачиваясь, минут десять, не меньше.
Наконец Мэгги помогла ему подняться и под руку вывела с кухни. В прихожей она спокойно и обстоятельно пересказала ему все, начиная с той минуты, когда подъехала к дому и отпустила такси. А потом снова… А потом еще раз… Поначалу он не слушал, он просто не был способен воспринимать ее слова, но она надеялась, что он вот-вот чуть успокоится и наконец поймет, что ему говорят. Мэгги едва не предложила ему чашку горячего чая, но вовремя осеклась — для этого пришлось бы вернуться на кухню.
— Я хочу ее видеть… снова… — вдруг прервал он ее и на нетвердых ногах отправился обратно по коридору.
Мэгги осталась на месте. Минут пять он отсутствовал, а потом из кухни вдруг донесся приглушенный крик, исполненный такого гнева, что у нее мурашки пробежали по спине. Она бросилась в кухню. Сын Рахель стоял на коленях над телом матери, но теперь в его глазах была не боль, но ярость.
— Что?
Он протянул ей записку с одной-единственной строчкой отпечатанного текста. На иврите.
— Я не понимаю, что тут написано… — растерянно прошептала Мэгги.
— Здесь написано: «Простите меня за этот шаг».
— Ясно…
— Ясно? Нет, ничего не ясно!
— Н-не понимаю…
— Это фальшивка! Грубая, циничная подделка!
Он так заорал, что Мэгги невольно подалась назад.
— Это инсценировка самоубийства, вы понимаете? Инсценировка! Они хотят, чтобы мы решили, что мама сама… что мама… А она никогда не покончила бы с собой, вы слышите? Никогда!
Мэгги пожалела о том, что они вернулись на кухню. Здесь она не могла говорить, боялась, слова застревали у нее в горле.
— Мама всю свою жизнь посвятила нам с сестрой. И гибель отца вовсе не убила в ней жизнь! Совсем напротив — мама была одержима жаждой действий. Да вы сами это видели! Помните, как она вцепилась в вас на поминках? Она свято верила, что сможет сделать то, что не успел отец. Она ждала, что вы поможете ей во всем разобраться. Мама понимала, что отец просто так не пойдет под пули.
— Да, я помню, она сказала, что решается вопрос жизни и смерти, — подтвердила Мэгги, вдруг испытав угрызения совести. Эта женщина действительно рассчитывала на то, что американка всерьез воспримет ее слова. А Мэгги так ничего и не сделала.
— Вот именно! Скажите, разве может человек, у которого есть миссия, вдруг ни с того ни с сего решиться… на такое?
Ему никак не давалось слово «самоубийство»…
— Может, она потеряла надежду? Пришла в отчаяние, увидев, что никто не прислушивается к ее словам?
— По-вашему, это достаточная причина для того, чтобы покончить с собой, да еще оставив глупейшую записку, набранную на компьютере? Моя мать, да будет вам известно, даже не знала, на какую кнопку надо нажать, чтобы включить телевизор! И потом, это «простите»… У кого она просит прошения? Если уж на то пошло, мама просила бы прошения конкретно у меня и у сестры, назвав нас по именам! Поверьте мне, я знаю, что говорю. Записку писала не она.
— А кто же?
— Я пока не знаю… Мне ясно лишь, что это был очень хладнокровный и подлый человек…
Только сейчас Мэгги отметила про себя, что сын Рахель выглядел неважно. Волосы его сбились в колтун, словно он все последние сутки терзал их пятерней… Она вдруг живо представила себе, как он сидит, уперев локти в колени и запустив руки в волосы, и всем телом раскачивается от горя взад-вперед… И ведь тогда он еще не знал о том, что лишился не только отца, но и матери.
— И одновременно глупый! — вдруг воскликнул он. — Да, да, тупая скотина! Кто пишет предсмертные записки на компьютере, а потом их распечатывает?
— Зачем кому-то могло понадобиться убивать вашу мать?
— Она же сказала вам: это вопрос жизни и смерти. Ей просто хотели заткнуть рот.
— Но ведь она также сказала, что сама ничего не знает. Что муж нарочно держал ее в неведении ради ее же безопасности.
— Да, но убийцы не хотели рисковать.
— Понимаю… — Мэгги вдруг опустила глаза. — Послушайте, может, нам надо позвонить в полицию? В «Скорую»?
— Сначала расскажите, зачем вы хотели видеть маму в столь поздний час.
— Да как сказать… Честно говоря, в свете случившегося это уже не так важно и может подождать. А сейчас нужно заниматься совсем другими вопросами…
— Я не верю в то, что официальный представитель американского правительства может нанести частный визит посреди ночи, не имея на то веских причин. Рассказывайте. Заниматься всем остальным будем потом.
— Послушайте, это настолько уже не актуально, что вы только разозлитесь, когда узнаете. С другой стороны, я же не знала…
Он вдруг схватил ее за руку — в том же месте, что и его мать накануне.
— Очень прошу. Расскажите, зачем вам необходимо было увидеться с моей матерью.
При других обстоятельствах Мэгги не задумываясь влепила бы пощечину мужчине, который посмел хватать ее за руки. Но она знала, что со стороны сына Рахель этот жест был проявлением не агрессии, а отчаяния. Спокойствие и надменность, которые недавно бросились ей в глаза, исчезли без следа. Перед ней стоял несчастный молодой человек, у которого глаза блестели от слез.
— Как вас зовут, кстати?
— Ури.
— Хорошо, Ури. Меня зовут Мэгги. Мэгги Костелло. Давайте присядем и поговорим.
Она налила из-под крана холодной воды в стакан и передала его Ури. Тот жадно его осушил. После этого Мэгги мягко взяла молодого человека под локоть и выпроводила из кухни в прихожую, где усадила на диванчик.
— Значит, вы считаете, что случившееся сегодня имеет непосредственное отношение к той тайне, которой ваш отец хотел поделиться с премьером?
Ури Гутман лишь утвердительно кивнул.
— Вы полагаете, что вашего отца убили также из-за этой тайны?
— Не знаю. Одни придерживаются данной версии… А вот я не знаю, что и подумать. Но одно обещать могу уже сейчас — я разыщу тех, кто уничтожил мою семью!
Ей вдруг захотелось сказать, что он все преувеличивает и скорее всего гибель матери — всего лишь следствие краткого помрачения ее рассудка на фоне всего случившегося с мужем. Ведь ясно же, что Шимона Гутмана убили по ошибке — охранник просто делал свою работу. А убитая горем жена наложила на себя руки, будучи просто не в силах примириться с тяжелой потерей. Но Мэгги промолчала, ибо сама не была уверена в этом.
Вместо этого она обстоятельно поведала Ури о том, что ей удалось узнать в Интернете. В частности, об убитом накануне палестинском ученом-археологе Ахмаде Нури, который тайно сотрудничал с его отцом.
Поначалу Ури, разумеется, не поверил. Он только горько улыбался, качал головой и время от времени прерывал Мэгги восклицаниями: «Нет, это невозможно! Этого просто не могло быть!» Но потом Ури прислушался и замолчал. А Мэгги рассказала ему про анаграмму, про то, что оба ученых специализировались — пусть и каждый со своей целью — на «библейской археологии», и наконец, про керамическую тарелку, запечатленную на снимке Нури…
Мэгги стало ясно, что Ури наконец поверил. И, поверив, ужаснулся. Любая другая тайна, которая могла бы открыться после гибели его отца — о том, что у него была любовница, о том, что он соблазнил школьницу и та забеременела от него, даже о том, что у него все эти годы была другая семья, — не повергла бы Ури в состояние такого шока. Он был поражен до глубины души известием о том, что его отец работал бок о бок с палестинским ученым.
— Послушайте, если дело действительно обстояло так, как я думаю… Значит, все не так просто… Похоже, тайна, обладателем которой был ваш отец, на самом деле убийственна для всех, кто посвящен в нее…
