Эда Макбейн - Белая леди
На цирковом языке Джинни была известна как «специалистка». Это не означало, что она хорошо управлялась со слонами, хотя это и соответствовало действительности. Это означало лишь, что ее привлекали большие органы, покрупнее, чем тот, которым могли бы похвастаться некоторые музыканты из оркестра Ринглинга, включая самого Эндрю Варда. Это и влекло к ней сердца всех мужчин; ее запах просачивался в их ноздри так же уверенно, как возбуждающая субстанция, вырабатываемая железами самок-слонов, когда те пылают вожделением. Джинни Лоусон, казалось, постоянно пылала вожделением. Возможно, это подвигло Уиллу Торренс увести ее в сторону для сердечного разговора матери с дочкой, но из этого ничего не вышло.
В недвусмысленных выражениях она сказала, что не нуждается в советах кого-то, кто едва достигает ей до колен, и она предложила Уилле оставить ее в покое, если та не хочет, чтобы одна из больших кошек Дэви не проглотила ее в один темный и штормовой вечер. Уилла могла быть совладелицей цирка, но она не могла позволить себе уволить самую большую звезду цирка, с которым спала Дженни, и его главный аттракцион. Она отступила. Так, во всяком случае, говорила.
Джинни оставалась в цирке до тех пор, пока он в октябре не вернулся в Калузу. И тут она распрощалась со всеми своими партнерами по постели, включая, по слухам, и некоторых молодых девушек, и улыбаясь, ушла с закатом солнца. Стедман больше никогда ее не видел.
— Я пришел к выводу, — говорил он Мэттью, — что она вернулась к городскому образу жизни, хотя, должен сказать вам, испробовав вкус глины, не всегда легко вернуться к цивилизованной жизни. А теперь вы скажите мне…
— Да. Она замужем за человеком по имени Эндрю Вард, который…
— Я не знаю этого имени.
— Это тот черный мужчина, о котором вы упомянули.
— М-да, вы знаете, что говорят по такому поводу?
— Нет. А что говорят?
— Если женщина однажды постигла вкус лакрицы…
Стедман не закончил свою тираду… Он поднял брови, понимающе улыбнулся и снова попытался пыхнуть своей сигарой, но та уже погасла. Мэттью наблюдал, как он раскуривал ее. Чены опустили свои красные шелковые занавеси. Старший Чен, как приличествовало его патриархальному положению, величественно удалился с арены, в нескольких шагах позади за ним следовали две женщины. Младшие Чены стали скатывать шелк. Две девочки в колготках, трико и балетных тапочках направились к противоположной стороне арены, где в нескольких метрах над их головами свисала веревочная лестница. Одна из них высвободила канат от его крепления и начала опускать лестницу, в то время как другая, уперев руки в бока, наблюдала за ней. Девочкам было не более пятнадцати лет. Мэттью продолжал раздумывать о том единственном сезоне Джинни Лоусон в цирке.
— Вы можете увидеться с ней снова, — сказал он Стедману.
— Каким образом?
— Если Вард получит решение суда, а вы все еще будете изъявлять желание купить эту землю…
— Я все еще изъявляю, — отрезал Стедман.
— Так вот, она не только его жена, она еще и партнер его компании.
— Мир тесен, не так ли?
Сюзан собиралась позвонить дочери в этот вторник днем, в два тридцать. В это утро она покинула больницу в десять, но все остальное время ей потребовалось, чтобы собраться с духом. Сейчас она слушала гудки телефона на том конце линии. Когда она в последний раз разговаривала с Джоанной, та сказала, что в Массачусетсе идет снег.
Телефон находился в самом конце коридора, вдалеке от комнаты Джоанны. Сюзан ждала.
— Логан Холл, — запыхавшись, выпалила молодая девушка.
— Хелло, могу я поговорить с Джоанной Хоуп? — спросила Сюзан.
— А кто это?
— Ее мать.
— Секунду, я посмотрю, в комнате ли она.
Сюзан ждала. Через мгновение в трубке послышался голос другой девушки:
— Хелло! Кто-нибудь есть на линии?
— Да, я жду Джоанну Хоуп.
— Ах, извините, — пробормотала девушка, — я подумала, что кто-то забыл повесить трубку.
— Нет, нет, я жду.
— Извините, — снова сказала девушка.
Сюзан могла слышать быстрые шаги в коридоре. Она продолжала ждать.
— Хелло? — Голос Джоанны был тревожен.
— Дорогая… — начала Сюзан.
— Что случилось? В чем дело?
— Дорогая…
— О Господи, нет, — пробормотала Джоанна. — Что случилось? У него сердечный приступ или что-то другое?
Она, как всегда, удивилась силе интуиции ее дочери, когда что-то касалось Мэттью, и снова ощутила укол ревности, которую испытывала всегда, когда сознавала глубину их любви друг к другу.
— Твой отец в больнице.
— Что случилось? — спросила Джоанна тем же повелительным, нетерпеливым голосом.
— В него стреляли.
— Что?
— Кто-то стрелял в него.
— Когда? Что ты хочешь сказать? Стреляли? Как?..
— Ночью в пятницу. Он встречался с кем-то в Ньютауне…
— Ньютауне?
— И в него стреляли. Сейчас он в полукоме.
— Что это значит — полукома?
— Он ни в нормальном, ни в коматозном состоянии. Доктор сказал…
— Кто? Что за доктор?
— Спинальдо.
— Кто он?
— Врач, который оперировал его.
— Куда он ранен?
— В плечо и в грудь.
— Тогда как он может быть в коме? Я думала, что только ранения в голову…
— Он не в коме. Они могут пробудить его. Но…
— Так он в сознании?
— Нет. Но…
— Значит, он в коме.
— Нет, дорогая. Этот доктор…
— Мама, так он в коме или нет?
— Этот доктор употребил слово полукома. Это не научный термин, но он лучше описывает состояние твоего отца. Именно так сказал доктор.
— Я должна быть там, мама. Я…
— Нет, я не думаю, что это необходимо.
— Я выясню, когда вылетает следующий самолет, и прибуду с ним.
— Дорогая, пока в этом нет необходимости.
— Что ты хочешь сказать этим «пока нет»?
— Я хочу сказать… нет опасности, что твой отец…
— Что?
— Что твой отец умирает или что-нибудь еще. Доктор не…
— Я хочу быть с ним, когда он придет в себя, мама.
— Хорошо, дорогая.
— Могу я использовать «Виза-карт» для билета?
— Да, хорошо. Позвони мне, когда будешь знать, каким рейсом прилетишь. Я встречу тебя в аэропорту.
— Тебе не надо этого делать. Я возьму такси.
— Я хочу.
— Мама!
— Да, дорогая.
— Мама… Насколько он плох?
— Я не знаю в действительности.
— Мама, позволь теперь мне сделать мои звонки.
— Позвони мне, когда узнаешь, каким рейсом ты вылетишь!
— Сделаю. Я надеюсь, что сумею попасть на самолет в полдень.
— Позвони мне.
— Да, мама. Позднее.
Сюзан опустила трубку на рычаг.
Она хотела бы понять, что она чувствует.
Когда Уоррен и Тутс добрались в этот вторник до цирка, им сказали, что Стедман на деловой встрече и не в состоянии переговорить с ними до четырех или пяти часов. К этому времени стрелки часов Уоррена показывали два пятьдесят семь.
— Что ты думаешь? — спросил он Тутс. — Будем ждать?
— Давай пока поищем Маккалоу, — предложила она.
— Зачем?
— Спросим его о матери Сэма.
— О ком?
— О его матери — Эгги. Той, с которой бежал Питер Торренс.
— Ладно. А зачем?
— Мне нравятся скелеты в шкафу.[1] А тебе?
— Не особенно.
— А я люблю их, — сказала Тутс. — Эй, ты! — крикнула она парню, бегущему со шваброй и ведром воды в руках. — Где мы можем найти Маккалоу?
— Которого? — спросил парень. — Здесь в цирке их шестеро.
— Сэма, или как там ее имя…
— Марию?
— Любого из них.
— Возможно, летают под куполом, — ответил парень и неожиданно начал хихикать.
Уоррен взглянул на него.
— А где они бывают, когда не летают? — спросил он.
— Трейлер вон там, подальше, — ответил тот. — Вы увидите: сбоку красной краской написано их имя. «Летающие Маккалоу». Так они сами себя называют.
— Спасибо, — сказал Уоррен.
— Хотя сначала вам следует взглянуть под купол, — сказал парень. — Практически они репетируют днем и ночью.
— Спасибо, — снова сказал Уоррен.
С непринужденностью человека, который бывал здесь бесчисленное число раз, он повел Тутс к входу в большой шатер и подтолкнул ее внутрь. Шатер был пуст, за исключением шести человек на канате метрах в двенадцати над землей. Они были одеты в облегающие тело розовые костюмы. Мужчина и женщина — на противоположных подмостках, еще двое мужчин — на трапециях, которые недвижно висели между подмостками. Уоррен предположил, что они и были «Летающими Маккалоу». Все шестеро. Он и Тутс сели на трибуне и стали смотреть на мужчину справа, который что-то говорил женщине рядом с ним. Тутс сразу заметила, что все Маккалоу были блондинами. Она вслух и громко стала рассуждать, крашеные ли они. Уоррен предположил, что, возможно, это часть их номера. Ему хотелось бы услышать, что они там говорят. Он любил всякого рода разговоры за сценой, всевозможные внутренние жаргоны; он даже любил блатной жаргон уголовного подполья — все это забавляло его. Сейчас он сообщил об этом Тутс. Она посмотрела на него и сказала:
