Сергей Хелемендик - Группа захвата
– И пусть режут! Идиот! Мы все подыхаем! Если ты не уберешься, мы разнесем на куски машину вместе с тобой! Чего ты добиваешься? Получил свои триста пятьдесят – и отвали! Твое место в Африке, под солнцем! А у меня шестьсот пятьдесят! У меня всего три часа, не больше! – майор громко дышал в микрофон.
– Ладно, я ухожу… – медленно произнес Феликс. Он приник к электронному прицелу. – Но я уйду вместе с машиной – так безопаснее! – скорострельная ракетная установка «Смерч» была готова открыть огонь в режиме самонаведения.
– Майор, он целится! – донесся крик из микрофона, и Феликс нажал кнопку. Стая ракет превратила машины в пылающие обломки. Феликс вывел «Убий-цу-113В» на перекресток, остановился и равнодушно посмотрел туда, где только что стояли машины.
«Воевать против родной доблестной армии тоже можно…» – подумал он, и растерянная улыбка искривила его губы. Теперь самое разумное спрятаться в госпитале. Феликс бросил взгляд на плакат – такие плакаты в обязательном порядке размещают в салонах боевых машин, ибо они поднимают дух. «Зона Безопасности – цель настоящего солдата!» – говорил, широко улыбаясь, белозубый мужчина, сфотографированный на склоне зеленого холма в Африке, окруженный смеющимися детьми. Феликс был уже почти у цели. «Трансплантация! Как можно скорее трансплантация!» – он е неожиданной тоской посмотрел на часы: полтора часа с момента поражения уже прошло. Ждать нельзя. Ни минуты!
Он переключил бортовую рацию на связь с Кэрол.
– Что там происходит? – спросила она.
– Ничего! Как Андрес?
– Я уколола ему наркотик. Он отходит… Еще несколько минут… Жалко. У него хорошее лицо.
– Послушай меня, Кэрол. Я останусь на перекрестке еще пятнадцать минут и прикрою вас, но только пятнадцать минут! Мне тоже нужно… У меня есть дети… Потом я уйду. Вы должны разбежаться и спрятаться! Ты поняла? Объясни это всем! Разбегайтесь! Вместе вы будете приманкой…
– Я поняла вас, Феликс! Мы так благодарны…
Феликс выключил рацию и повернулся к панорамному перископу. Пока все отлично. Вокруг никого. Скорее, пусть они скорее выбираются! Из двери убежища показались люди. При свете дня он смог хорошо рассмотреть их. Старухи, дети и несколько молодых женщин. Потом вышла мать с младенцем на руках. Она отошла несколько шагов от двери, остановилась и начала махать рукой в сторону боевой машины «Убий-ца-113В».
Феликс заулыбался и вдруг зарыдал коротким, похожим на лай, плачем. Как они могли… Он убивал бы Борова снова и снова…
Перед глазами Феликса появился Мартин. Как умеют улыбаться полугодовалые, беззубые малыши! Словно они точно знают, что весь мир любит их, готов носить их на руках, целовать, восхищаться ими! Словно они могут одарить весь мир такой же нежностью… Мартин почти не знал отца. За те короткие часы, которые Феликсу удавалось украсть у войны, Мартин не успевал к нему привыкнуть и каждый раз, встречаясь с отцом глазами, отворачивался и улыбался застенчиво и нежно. Где он сумел научиться так нежно улыбаться, беззубый малыш?.. Десять тысяч раз убить Борова! Загрызть зубами!
Кэрол вышла последней. Она держала в руке портативную рацию. Феликс услышал ее голос:
– Феликс, подождите немного! Можно мне залезть в вашу машину? Мне нужно сказать вам что-то важное!
– Хорошо, я открываю люк! – Девушка проворно влезла и, сев на кресло рядом с боевым пультом, тихо произнесла:
– Тут рядом, в двух кварталах отсюда, другое убежище. Там мой ребенок. Это по дороге в госпиталь. Я вам покажу…
Феликс изумленно смотрел на девушку. Потом выругался и заорал:
– Ты спятила, дура! Ты что, решила, что тут появился рыцарь, который будет спасать всю нацию от ее же солдат? С меня хватит!
– Вы меня не поняли, Феликс! Просто подвезите меня! Так будет быстрее… И можно, я возьму это… – она потянулась к лежавшей на полу винтовке Андреса.
– Показывай дорогу! – прорычал Феликс.
Боевая машина «Убийца-113В» понеслась по мертвым улицам. Вход в убежище они увидели издалека. Два «Убийцы» и один грузовик стояли у искореженной взрывом двери. Девушка мелко задрожала, схватила Феликса за руку и потребовала:
– Притормозите! Я выскочу, а вы скорее уезжайте! Я думаю, они все внутри… – Кэрол взвела затвор винтовки и бросилась к люку. Феликс молча открыл люк и выпустил ее. Девушка спрыгнула на землю и побежала к входу в убежище. Он проводил ее взглядом. Потом вдруг страшно выругался и побежал следом. Он услышал крики детей, и страх покинул его. Десять тысяч раз убивать Борова! Загрызть его зубами!
«А ведь машины нашего батальона…» – это была последняя мысль, которая родилась в его голове.
Они были убиты одной очередью. Лежавший внизу у входа в основной отсек часовой доживал последние минуты. Его оставили у двери, вложили винтовку в холодеющие руки. Падая на ступеньки, Феликс всем телом надавил на кнопку «семейной» рации. Он был уже мертв, когда из его кармана донесся тревожно-радостный голос жены:
– Феликс, наконец-то! Где ты? По радио передают такие страшные вещи! Что с тобой? – и взволнованный голос старшей дочери Люси: – Папочка, ты где! Па-а-а-п! Мы так боимся! Мама плачет даже…
А там внизу, в убежище, заглушаемый криками детей, суровый голос предупреждал по городской радиосети:
– Внимание, внимание! Военный комендант передает экстренное сообщение! На нашем участке Линии Фронта произошла беспрецедентная за всю историю войны нейтронная атака! Эти варвары вероломно нарушили Договор, и тысячи наших солдат получили смертельные дозы радиации. Возникла угрожающая ситуация, известная под названием «психоз обреченных». Военный комендант рекомендует населению города рассредоточиться. Избегайте публичных убежищ! Постарайтесь спрятаться! Командованием принимаются меры с тем, чтобы вернуть контроль над ситуацией. В городе находятся военнослужащие, охваченные кровожадными намерениями. Генеральный штаб перебрасывает по воздуху войска, и в ближайшие несколько часов город будет очищен! Призываем к осторожности!.. Внимание, внимание! Военный комендант передает предупреждение…
* * *
– Вы в самом деле надеялись это напечатать? – спросил учитель.
– Да… – признался я. – Мне казалось, что в рассказе нет ничего крамольного. Кстати, его чуть не напечатали. Правда, главный редактор потребовал, чтобы я написал, что так жестоко ведут себя представители вконец разложившихся империалистических государств, погрязших в кровавых войнах. Стыдно признаться, но я пошел на это, сделал вступление, в котором именно этими словами написал все, что хотел этот чиновник. Знаете, что он сказал? Сначала он похвалил вступление, а потом запричитал:
– Нет, мы не можем так пугать наших читателей! Получается, если выжили империалисты, то нас, мира социализма уже нет! Зачем мы будем пугать своего читателя такой перспективой!
– Но это вы сами велели написать, что они империалисты! – возразил я – и вообще, какая разница, как это называть! Они просто люди, которые дошли до логического завершения того пути, по которому идет человечество сегодня…
– Ну, знаете! – завопил он. – Я думал, вы про империализм, а это уже пахнет черт знает чем!
Он струхнул, что чуть было не напечатал это. Я забрал рассказ и перестал с ним здороваться. Но логика этого литературного фельдфебеля и сейчас сводит меня с ума. Это логика проститутки, испугавшейся вдруг, что может не угодить старому клиенту.
– Конечно, я не критик и не возьмусь даже судить о литературных достоинствах, но… – учитель запнулся. – Ваш рассказ когда-нибудь напечатают, поверьте мне.
– Вы меня утешаете! – рассмеялся я. – Этот экземпляр я забрал из почтового ящика, когда уезжал сюда. Вернули из еще одного журнала с рецензией.
– А вы не позволите взглянуть? – попросил учитель. – Любопытно, что они пишут!
Я протянул ему смятый листок грязно-серой дешевой бумаги, на которой рецензент настучал свою отповедь. Учитель быстро пробежал глазами и возмущенно затряс головой.
– «…царит бессмыслица, кровавый хаос, – процитировал он. – Спрашивается, каким образом писатель, «питомец муз», овладеет хаосом, если в описываемой реальности и нет духовных опор?» Что за странные вопросы задает этот человек? – воскликнул учитель. – Кому в нашем мире дано овладеть кровавым хаосом? И может ли писатель претендовать на это, даже если духовные опоры есть? – на лице учителя появилось брезгливое выражение. – «Он живописует кошмар, где идеальные начала сдались на милость инстинктам: инстинкту разрушения, садистской жажды мучить и наслаждаться зрелищем чужого страдания. Проблески человечности оставлены центральному герою, но и он звереет в общем кошмаре!» – учитель снова покачал головой.
– И заметьте, как у нас любят обижать животных! – сказал я. – «Звереет» – считается ругательством высшей пробы, хотя звери никогда не додумывались и, надеюсь, не додумаются до подобного.
