Андрей Анисимов - Добрый убийца
Таня смотрела ему в глаза немигающим взглядом. Она, не двигаясь, дождалась, пока он поднял ее на руки, сел в кресло и опустил ее на себя.
— Ой, какой же ты большой и сильный, — прошептала Таня и закрыла глаза.
Ерожин озверел. Он не знал, что сделать с этим красивым податливым телом, чтобы насытиться, и понес Таню на диван. Гостиничное ложе скрипело так, что, казалось, с их четвертого до первого этажа все номера содрогаются, как от землетрясения. Тогда он скинул одеяло на пол, бросил туда девушку и накинулся на нее. Петр снова вертел ее, кусал Танины губы, мял грудь и никак не мог получить того, что желал.
— Я больше не могу, — взмолилась Назарова. Но Петра ее мольбы только разжигали.
Желание в нем смещалось с яростью и злостью на себя и молодую женщину, которую он брал.
В конце он чуть не сломал Тане позвоночник.
Она вскрикнула, и Ерожин отвалился.
— Какой же ты дикарь… — прошептала Таня, освободившись от его тяжести.
— Сама виновата, — ответил Ерожин, поднялся и отправился в душ. Таня перебралась на диван, натянула на себя простыню и заплакала.
Совсем не такой встречи ждала она с москвичом. Ей хотелось, отдав себя, получить взамен любовь и нежность, а получила она жадного безразличного кобеля.
Петр Григорьевич вернулся из душа и, обнаружив Татьяну в слезах, очень удивился:
— Ты чего, Танюха? Обиделась? — спросил подполковник, присев рядом. Он хотел погладить Таню по волосам, но она отдернула его руку, вскочила и стала быстро одеваться.
— Куда ты собралась? На дворе ночь, — забеспокоился Ерожин.
— Не волнуйся. Ты забыл, что я лейтенант милиции? Управление рядом. Ребята, на, дежурной тачке отвезут домой, — сухо успокоила его Назарова и вышла.
Подполковник подумал, что надо ее остановить, но в последний момент передумал. Оглядев свой номер, Петр покачал головой и быстро навел порядок. После чего улегся в постель и потушил свет. Сон не шел. После ухода Назаровой осталось раздражение и чувство вины. Ерожин на себя злился. Хотя он легко нашел аргументы, оправдывающие свое мужское поведение, но неприятный осадок в душе оставался. Он снова зажег свет, встал и, облачившись в пижаму, сел за стол. Где-то по соседству на этаже шла пьянка. Ерожин слышал дурацкий смех мужчин и визгливые выкрики женщин. Он достал свой блокнот, две фотографии из книжек Чакнавы, сами книжки и конверт с телефонными счетами. Разложив все это на столе, он задумался, затем встал и вышел из номера. Внизу, у сонного администратора, добыл телефонный справочник, закупил в баре по умопомрачительной цене плоскую бутылочку дрянного коньяка, нарезку свиной грудинки и хотел вернуться в номер. Но что-то его задержало. Ерожин внимательно оглядел усатого парня за стойкой, словно увидел его только сейчас:
— Ты грузин?
— Я мегрел, — ответил бармен.
— По-грузински понимаешь?
— Как можно не понимать родной язык? — не без обиды ответил бармен.
— Сумеешь мне перевести несколько грузинских слов? — попросил Ерожин.
— Давай. Клиентов все равно нет, — охотно согласился парень.
Через пять минут Ерожин принес фотографии и книги. Сначала он показал бармену титульный лист с портретом породистого музыканта и его автограф:
— Кто этот человек и что Он написал на своей фотографии?
Лицо на портрете бармен узнал мгновенно.
— Это наш великий пианист Гоги Абашидзе, — не без гордости сообщил мегрел. Автограф же он разбирал довольно долго.
— Что, не можешь понять почерк? — начал терять терпение подполковник.
— Я не могу понять смысл. Тут очень странная запись. Вот смотри, эти слова любви и поклонения могут относиться только к женщине, а Гоги посвящает их мужчине. Я и задумался.
Ерожин видел, что бармен и впрямь озадачен.
— Как фамилия мужчины, которому посвящен этот странный автограф?
— Мужчину зовут Нодар Местия. Редкая фамилия. Местия — это столица наших сванов. Небольшой городок высоко в горах. Скорее всего Нодар сван, — предположил бармен.
— А что за народ сваны? Можешь мне рассказать? — попросил Ерожин и, оглядев стойку, предложил:
— Давай выпьем с тобой по сто грамм. Я хлебну из бутылочки, что у тебя купил, а себе за мой счет налей что хочешь.
— Спасибо, друг. Ты верни мне этот напиток. Для друзей у меня есть «Греми» — очень хороший грузинский коньяк. И вот лобио из дома. Жена готовила. Покушай. А я на работе и, с твоего разрешения, выпью сока. — Сказав все это, бармен забрал у Ерожина бутылочку с коньяком и вернул деньги.
— Спасибо, — улыбнулся подполковник.
Бармен не соврал. «Греми» оказался и вправду хорош. Петр выпил одним глотком половину порции и быстро опорожнил тарелочку с лобио. Кроме чая у мадам Блюм он с утра во рту ничего не держал.
— Теперь расскажи мне о сванах, — напомнил любознательный клиент.
— Что о сванах рассказывать. Живут в горах. Имеют дома и в каждом — башню-крепость. Земля у них бедная. Погода холодная.
Горы. У грузин есть такая поговорка: «Сван задом всю Грузию обошел».
Петр Григорьевич не понял сути.
— Почему задом?
Бармен улыбнулся:
— Русский крестьянин лопатой землю копает. Грузин — тяпкой. Лопатой копаешь, вбок идешь. Тяпкой тяпаешь, назад пятишься. Понял?
Про лопату и тяпку Ерожин понял. Про свана нет.
— Ну сам подумай, я тебе сказал, земля у свана плохая. Чтобы семью кормить, он вниз на равнину должен спускаться и наниматься в работники. Одному огород тяпкой вскопал, другому вскопал, третьему вскопал…
— Понял, — прервал Ерожин, испугавшись, что мегрел продолжит счет огородов до сотни. — Таким образом, твой сван всю Грузию и обошел задом.
— Молодец. Соображаешь! — похвалил Ерожина бармен.
— Выходит, что сваны — народ темный, земледельцы? — предположил Петр Григорьевич.
— Почему темный? Это поговорка очень старинная. А в начале века, еще до революции, сваны своих детей в Париж учиться отправляли. Потом их пастухи с коровами по-французски говорили. Сваны во всей Грузии живут.
Они детей в институтах обучают. В деревне в горах теперь больше остались старики. Вот только обычай кровной мести у них сохранился. До сих пор друг друга убивают.
Ерожин насторожился, но вида не подал.
— Теперь скажи, что в автографе вашего знаменитого пианиста тебя удивило. Что он такого Нодару Местия пишет?
Бармен снова уткнулся в книжку:
— Пишет: «Дорогому и любимому Нодару Местия, от его учителя и обожателя». Понимаешь, по-русски это звучит, а по-грузински так мужчине сказать нельзя. Только женщине.
Ерожин кивнул и подал бармену свадебную карточку обратной стороной:
— Можешь фамилии тут разобрать?
Молодой человек наморщил лоб, потом полез в карман и достал лупу.
— Лупу держишь, чтобы чаевые разглядеть? — сострил Ерожин.
— Зря смеешься. Иногда деньги фальшивые дают. Без лупы не поймешь. А фамилии тут такие. Опять Местия Нодар и Нателла.
И еще двое Ахалшвили. Карло и Отарий.
Ерожин записал фамилии в блокнот и подал бармену вторую фотографию, где был изображен известный пианист Гоги Абашидзе.
— Тут еще один автограф вашей знаменитости. Переведи, и больше приставать не буду.
— Приставай на здоровье. В баре с тоски ночью помрешь, а о родине мне поговорить — сердцу радость, — ответил мегрел и взял в руки портрет пианиста. По мере того как он читал автограф, улыбка с его лица исчезала — Не хочу переводить. Противно.
— Хоть объясни почему, — удивился Ерожин.
— Не хочу и все, — уперся парень.
Петр Григорьевич поблагодарил, допил коньяк и хотел прощаться со своим случайным переводчиком. Но передумал, полез в карман, добыл телефонные счета и попросил бармена посмотреть, нет ли в них кода Грузии.
Тот снова взял лупу, пробежал глазами несколько счетов и уверенно сообщил:
— Тут код Тбилиси стоит. У меня там сестра замужем. Я ей часто звоню.
Петр расплатился, пожелал бармену богатых ночных гуляк и, вернув сонному администратору телефонный справочник, поднялся к себе. Аккуратно убрав книги и фотографии в портфель, Петр Григорьевич разделся и потушил свет. Угрызения совести отступили, и он моментально уснул.
21
Глеб Михеев не имел никаких указаний от шефа. Парень собирался в Новгород, но в последний момент подполковник надумал ехать сам. Михеев с утра отправился в офис.
Дубовую дверь на Чистых прудах он открыл в половине девятого и застал Грыжина. Генерал сидел за своим столом и одним пальцем печатал что-то на компьютере.
— Хорошо, что ты приехал. Ерожин уже звонил. Сгоняй на Петровку, возьми у Боброва фотографии, что Петр из Новгорода факсом перегнал, и возвращайся.
— Слушаюсь, товарищ генерал, — ответил Глеб и вернулся в свой жигуленок. С Бобровым он связался из проходной по внутреннему телефону. Полковник был занят и велел ждать.
— Посиди внизу. Я освобожусь и поеду в город. По дороге получишь снимки. — Никита Васильевич спустился минут через двадцать.
