Наталья Александрова - Руки кукловода
Сам покровитель давно уже перебрался в Москву и водил там дружбу с человеком, которого прежде не допустил бы ни в одну серьезную организацию, не принял бы в партию, не утвердил бы ни на одну стоящую должность.
Новый друг неулыбчивого покровителя был, как раньше выражались, лицом еврейской национальности, что само по себе делало его в глазах Березкина совершенно чуждым, неприятным и подозрительным. Мало того, этот человек, Михаил Львович Ярославский, был капиталистом, миллионером из новых, то есть очевидным классовым врагом, агентом влияния. Именно с такими людьми Березкин боролся всю свою сознательную жизнь, а теперь приходилось действовать в интересах Ярославского, у которого чуждая идеология была написана на лице, выступала изо всех пор…
Но Алексей Игоревич за последние годы стал достаточно гибок и понимал, что в тактических целях, ради решения важнейших задач можно пойти на временный союз с кем угодно – даже с явным классовым врагом. Что он при этом считал важнейшей задачей, главной стратегической целью, ради которой готов был пойти на любые компромиссы, Алексей Игоревич предпочитал не уточнять.
Дело в том, что он уже давно не верил в построение светлого будущего, и его стратегической целью стали большое богатство и большая власть, а такая цель волей‑неволей диктовала и соответствующие средства.
Со своим неулыбчивым покровителем он встречался теперь еще реже, но встречи эти были важны, как никогда. Березкин давно уже просил, чтобы покровитель помог ему с переводом в Москву, где кипела настоящая жизнь и делались настоящие деньги. Покровитель обещал ему, но как‑то уклончиво, часто повторяя, что в Петербурге ему тоже нужен свой человек. Наконец в одну из последних встреч он сказал, что устроит этот перевод, если Алексей Игоревич поможет Ярославскому приобрести один из крупных объектов недвижимости. Сначала задача показалась Березкину несложной: предприятие, о котором шла речь, успешно двигалось к банкротству, после которого провести закрытые торги с заранее предрешенным результатом не составило бы для Березкина труда. Однако, наблюдая за развитием событий и понемногу подталкивая их в нужном направлении, Алексей Игоревич вдруг понял безошибочным чутьем матерого номенклатурного волка, что у него появился неизвестный враг, такой же опытный и хитрый, как он сам, но имеющий перед ним очень важное преимущество: Березкин своего противника не знал и поэтому не мог предпринять разумных шагов, не мог нанести ответного удара.
Кульминацией деятельности его неизвестного врага стала серия газетных публикаций, подписанных каким‑то никому не известным Александром Кречетовым. Тщательно выстроенная газетная кампания сначала исподволь привлекла внимание публики к операциям в сфере коммерческой недвижимости, дала понять, что в этой области делаются темные дела и творится криминальный беспредел, а затем на эту подготовленную почву упали невесть откуда появившиеся документы за его, Березкина, подписью…
Еще больше осложняло ситуацию то, что одновременно с проведением газетной кампании произошло два убийства.
Первое – убийство Алевтина Фадеевой, преданной и исполнительной женщины, чьими услугами Березкин пользовался, когда нужно было связаться с очередным покупателем или арендатором объекта, чтобы не светиться самому, – Алексей Игоревич расценил, как очередной удар в тайной войне, которую вел против него неизвестный противник.
Алевтина была полезна, надежна, неболтлива, ее потеря неприятна, но поправима – найти человека на ее место не составит труда, и одна кандидатура уже была у Березкина на примете. Но если эта смерть казалась вполне понятной и объяснимой, то убийство Антонова, коллеги и соперника, такого же, как сам Березкин, заместителя председателя Комитета, чрезвычайно удивило Алексея Игоревича.
Грешным делом он подозревал, что именно Антонов – его тайный враг, именно он затеял всю эту партизанскую войну. Смерть Антонова никак не укладывалась в эту концепцию, она была непонятна и, как все непонятное, пугала и настораживала.
Антонов был серьезным противником, он гораздо дольше, чем сам Березкин, варился в номенклатурном котле, имел большие связи, но он был предсказуем, Березкин знал его слабости и уязвимые места и мог воспользоваться ими, например, неумеренной страстью Ивана Андреевича к полноватым молодым блондинкам. Теперь же приходилось перестраиваться, высматривать в своем окружении другого врага, причем Березкин постоянно чувствовал этого врага у себя за спиной, ощущал его дыхание, ловил на себе его пристальный угрожающий взгляд…
Конечно, сейчас, после идиотских газетных публикаций, сторонним наблюдателям, да и тем, кто много лет проработал во властных структурах, стоптал не одну пару ботинок в коридорах власти, может показаться, что позиции Березкина пошатнулись, что он не удержится на своем посту. Поэтому так изменилось отношение к нему обслуги, чутко, как барометр, определяющей влиятельность и перспективы руководящих работников.
Телефон молчал. Березкин посмотрел на часы. Была уже половина первого. Есть не хотелось, но он решил дойти до буфета и взять хотя бы кофе с бутербродом, чтобы вся эта сволочь не думала, что он испугался и отсиживается у себя в кабинете.
Надев решительное и волевое лицо, привычно подняв левую бровь, он прошел приемную, уловив в Ольгиных глазах прежний испуг и неизбежное любопытство, чеканя шаг, преодолел сто пятьдесят метров, отделявшие его кабинет от закрытого «председательского» буфета, сел за стол с мрачным и начальственным видом.
Официантка Лена появилась на третьей минуте. Это само по себе плохо. Слишком долго. Раньше она укладывалась в минуту. Но еще хуже было то, что она положила перед ним меню – выбирай сам.
Раньше она угодливо склонялась, придвигая податливый аппетитный бюст, и интимным полушепотом сообщала, что сегодня особенно хороша паровая осетрина, или грибочки, или судак орли.
А сейчас – бросила на стол меню, стоит прямо, как Александрийская колонна, и ждет указаний.
Черт, черт! Никто не чувствует настроений и намерений руководства так, как эта челядь. Что же творится, что происходит? Неужели все из‑за дурацкой статейки, из‑за публикации в газете? Да кто у нас обращает внимание на прессу? Вон, генпрокурора в порнофильме показали – и ничего! Компромат мерили чемоданами, взвешивали на грузовых весах!
– Кофе и бутерброд с бужениной! – бросил официантке. – Буженина свежая?
– Нормальная, – кинула, как рубль бомжу, и пожала плечами.
Ну, милочка, ты у меня долго не проработаешь! Вот кончится эта история, рассосется, и я лично позабочусь… и о вахтерше тоже… а может, потому и хамят, что знают – не рассосется?
Съел буженину, не почувствовав вкуса, вернулся в кабинет. Проходя через приемную, на всякий случай осведомился, не звонил ли Сам? Ольга испуганно помотала головой. Закрыл дверь, торопливо сбросил напряжение с лица, снова раскрыл папку.
И тут телефон зазвонил.
Алексей Игоревич едва не сорвал трубку в первую же секунду, так извелся от ожидания и неизвестности, но все же взял себя в руки, переждал три звонка, чтобы дать почувствовать свою занятость, два раза глубоко вдохнул и выдохнул, успокаиваясь, и, наконец, снял трубку.
– Березкин слушает.
– Я все знаю, – раздался в трубке незнакомый жаркий женский голос.
– Что? Кто? Кто это говорит? – забормотал Березкин, судорожно пытаясь припомнить, знаком ли ему этот голос. – Что вы знаете?
– Про Ивана Андреевича, – жарко прошелестело в трубке. – Ты думаешь, это сойдет тебе с рук? Ты меня оставил в нищете!
– Да кто это говорит?
– Ты – убийца!
– Что за чушь вы несете! – Березкин хотел бросить трубку, но не мог решиться, он пытался понять, что стоит за этим диким звонком?
Рука, державшая телефонную трубку, дрожала, но он не замечал этого, как не замечал и того, что его лоб покрылся мелкими капельками пота.
– Я знаю, что ты сделал это, – проворковал женский голос, – не сам, конечно, ты все делаешь только чужими руками, но все равно это – ты! И я могу это доказать, у меня есть убедительные улики!
– Кто вы, кто это говорит? – Березкин даже сам не узнавал своего голоса, таким он стал сиплым и растерянным.
– Ты знаешь, кто это говорит. Это Лика. Ты оставил меня нищей. Иван был для меня всем. – В трубке послышался ненатуральный всхлип. – Смерть любимого человека ничем нельзя возместить, но помочь мне деньгами ты просто обязан!
– Господи, кто это? – повторял Березкин как заведенный. – Какая Лика? Я не знаю никакой Лики! И вообще, что за дикий разговор? Я ровным счетом ничего не знаю о смерти Антонова!
– Еще как знаешь, – раздалось в трубке, – но в одном ты прав: этот разговор не телефонный. Я с тобой свяжусь. И запомни: если ты не поможешь мне, тебе уже никто не сможет помочь!
