Марина Юденич - Игры марионеток
Это случилось чуть меньше года назад.
Отбросим в сторону извечные вопросы: «как?…» «доколе?… «и «куда смотрит милиция?…».
Не станем посягать на хлеб аналитиков, криминальных и публицистических программ и журналов.
Им еще долго предстоит размышлять над вопросом, кто и почему так упорно добивался смерти Лолы Калмыковой.
Возможно, они найдут ответ.
Потому что в биографии нашей героини много самых неожиданных поворотов. Многие считают их необъяснимыми, некоторые, напротив, приводят объяснения, в которые, откровенно говоря, трудно поверить.
Слишком уж похоже на сказку.
Про Золушку.
На самом деле, неожиданный поворот в моей жизни случился лишь однажды. Но это был, действительно, умопомрачительный поворот. До тридцати трех лет я жила спокойно и ровно. Не могу сказать, что очень интересно, но и гневить судьбу не стану. Нормально жила. Как все. Закончила режиссерский факультет института кинематографии. Карьера, впрочем, не слишком заладилась. Была вторым режиссером на нескольких картинах. Сама сыграла две роли второго плана. Собиралась, наконец, снять большой, настоящий фильм. Был уже сценарий, и почти нашлись деньги….
Как вдруг….
Как вдруг мне предложили возглавить нефтяную компанию. Ту самую, которую сейчас возглавляю.
Кто предложил?
Ее тогдашний владелец. Мой отец.
…
— Но скажите мне, Лола Амировна, вы, конечно же, задумывались над той цепочкой загадочных — если не сказать мистических! — событий, которые каждый раз, позволяли вам избежать смерти? Что это — неслыханная милость судьбы? Или она в неоплатном долгу у вас, и сейчас просто платит по счетам? Или Ангел— хранитель ваш так усерден? Что это — чудо? Или закономерность?
— Чудесная закономерность…. А если серьезно, меня, знаете ли, посещает иногда одно странное ощущение. Будто я не человек вовсе, а большая, механическая кукла, наделенная, впрочем, способностью думать и чувствовать. До поры до времени хозяйка — или хозяин, а может — хозяева? — хранили куклу в коробке, и не слишком о ней заботились. Но потом в ней возникла нужда. Тогда куклу извлекли из коробки, поместили в эпицентр некоторых событий, заставили играть отведенную роль. Кукла стала важной, и потому хозяева тщательно оберегают ее, никому не позволяют сломать или причинить вред.
— Но какие же могут быть хозяева у вас? Вы сама теперь хозяйка… медной, вернее, нефтяной горы.
— Тогда уж… моря. Разумеется, в действительности, никто мною не управляет, кроме обстоятельств. И интересов дела. Но это — в действительности. Я же говорила о собственных ощущениях. Смутных притом….»
Лена долго рассматривала фотографию на глянцевом развороте журнала.
Ничего особенного.
Узкое лицо.
Высокие скулы, миндалевидный разрез глаз.
Взгляд умный, но немного напряжен, пожалуй.
Вполне объяснимо — после пяти-то покушений!
«Личное состояние, по оценкам экспертов, составляет примерно четыре миллиарда американских долларов…» — написано в журнале
Кто играет такими дорогими куклами?
Вот в чем вопрос?
Уединение затянулось.
Секретарь, наконец, решилась его нарушить.
Елена Павловна, пришел ответ издательства.
Новость была долгожданной.
Год назад солидное московское издательство вместе с Международным институтом практической психологии объявило конкурс.
Ученым и практикующим психологам предлагалось написать солидную монографию по проблемам современной психотерапии.
Победившую работу издательство бралось опубликовать в России, а институт — перевести на другие языки и обеспечить публикацию в разных странах.
Перспективы для автора открывались самые блестящие.
Помимо солидного гонорара, разумеется.
В борьбу вступили многие известные и очень известные в профессиональном мире персоны.
Елена Павловна Корсакова оказалась в их числе.
Настало время подведения итогов.
Лена распечатала конверт.
Победителем конкурса стал человек, хорошо ей известный.
Нельзя сказать, что он был плохим специалистом, но все же известие, о его победе вызвало у Лены всплеск ревнивой обиды.
Олег Неведомский был личностью довольно яркой, но было в этой яркости нечто лубочное.
Не стиль — а стилизация.
Не речь — а публичное выступление.
С обязательной установкой — непременно публике понравиться.
Потому говорил и писал всегда только то, что аудитория хотела услышать.
Впрочем, справедливости ради следует заметить — почти всегда угадывал верно.
Ошибался редко.
Он вообще, большую часть жизненной энергии тратил не на то, чтобы быть, а исключительно — казаться.
Сам придумывал про себя легенды, распускал слухи, пускался во все тяжкие, ради дружбы с нужными журналистами, легко разбалтывал профессиональные секреты, выдавал тайны.
Чужие, разумеется.
«Теперь поедет по миру. И так же станет лукавить, позерствовать, завираться… — подумала Лена — Но — что ж поделать?! Выбрали его. Значит, было за что! А вот завидовать стыдно. Так-то, матушка!»
Письмо благополучно отправилось в корзину.
А обида осталась.
Горина. Макеев. Власть. Медиа
Настроение с утра было отвратительным.
В правительственную резиденцию, где обитала Елена Владимировна Горина, он приехал с опозданием на двадцать минут.
Съемочная группа нерешительно топталась в холле, и он, не сдержавшись, дал волю эмоциям, обозвав людей овечьим стадом.
Дебилами, не способными шагу ступить без начальственного пинка.
Пресс— секретарь встретил их у лифта.
Высоченный, тощий парень, напуганный и заносчивый одновременно — классический образ чиновника от журналистики.
— Вы опоздали — сердито начал он, вместо приветствия.
— И что теперь? — Сергей немедленно ощетинился в ответ.
Статус одного из руководителей канала позволял игнорировать неудовольствие пресс— секретаря.
К тому же это было еще неизвестно, кто кому, собственно, оказывает честь?
Горина — ему, тем, что согласилась на интервью.
Или он — Гориной, тем, что соизволил приехать лично. Последнее время герои его программ, по большей части, сами приезжали в студию.
Чиновник, надо полагать, понимал это не хуже него.
Ввязываться в спор он не стал.
Просто насупился.
И угрюмо молчал.
Просторный кабинет Гориной на некоторое время отдан был в их распоряжение.
Группа подключала аппаратуру, выставляла свет.
Симонов застыл у окна, будто бы разглядывая живописные окрестности.
На самом деле, окрестностей он не замечал.
И ничего не замечал.
В голове было пусто и гулко, как в студийном павильоне после съемок.
Внезапно подумал:
О чем, собственно, говорить с ней сейчас?!
Пресс — секретарь— тут — как — тут — словно подслушал мысль:
— Вы так и не прислали вопросы.
— Елена Владимировна не просила никаких вопросов.
— Но я потом звонил и просил…. А вы обещали…. О чем вот теперь будете говорить?
— А, что Бог на душу пошлет, о том и будем! Верно, Сергей Александрович? — Горина появилась на пороге неожиданно.
Свежая.
Подтянутая.
Улыбчивая.
Строгий костюм.
Ни косметики, ни украшений.
Но бездна обаяния и женственности.
— Умеет, черт возьми, себя подать! — восхищенно подумал Симонов, забыв на секунду о дурном расположении духа и собственных неразрешимых проблемах.
— Простите, я опоздала.
— А нам сказали, что это мы опоздали….
— Правда? Ну, так просите у меня прощения. Это будет справедливо, тем более что я уже извинилась.
— Простите, Елена Владимировна!
— Прощаю. Ну что, начнем? Времени, признаюсь, как всегда….
— Начнем, помолясь….
Беседа завязалась довольно просто.
Горина говорила легко, раскованно, и вроде бы даже откровенно.
Хотя иллюзий он не питал: чиновник ее ранга абсолютной откровенности позволить себе не может.
Никогда.
И ни с кем.
Иначе, карьера его, просто, по определению, не будет долгой и успешной.
— И вот, кстати, один из последних вопросов. Немного личный. Вернее, биографический. Елена Владимировна, готовясь к нашему интервью, я внимательно изучил ваш послужной список. И был поражен. Несмотря на молодость, вы, оказывается, не просто долгожитель на нашем политическом Олимпе, вы, извините меня, конечно — ветеран, переживший едва ли всех, с кем начинали.
— «От Ильича — до Ильича». Да? Помните, была такая шутка в застойные годы. В том смысле, что от Ленина — до Брежнева.
