Евгений Сухов - Бандитская губерния
— Ну, высокий, — начал придумывать на ходу Калмыков. — Худой. И с бородой.
— С бородой? — переспросил Иван Федорович.
— Ага, — подтвердил допрашиваемый.
— А усы у него были? — пытливо посмотрел на отставного солдата судебный следователь по наиважнейшим делам.
— Были, кажись… — не сразу ответил тот.
— Так кажись или были? — продолжал допытываться Воловцов.
— Были, точно, — кивнул Калмыков.
— Ну, а что на нем было надето?
— Пальто, шапка, сапоги, — стал перечислять отставной солдат.
— Какое пальто? — уточнил Воловцов.
— Черное, — подумав, ответил Калмыков. — С воротником.
— Черное пальто с воротником, — повторил Иван Федорович. — А росту, вы говорите, он был среднего?
— Ага, среднего, — подтвердил Калмыков.
— Но вы минуту назад сказали, что он был высокий, — не сводил с допрашиваемого взора Иван Федорович.
— Нет, я ошибся, — нетвердо заявил Калмыков. — Среднего он был росту…
— Вот что, Иван Ерофеич, — сказал Воловцов с железными нотками в голосе. — Вы тут сидите перед нами и все врете. Я ведь предупредил вас, что ваши показания записываются в протокол. Для суда ваша ложь будет весьма существенным фактом подтверждения вашей несомненной виновности. Вкупе с тем, что у вас при обыске дома были найдены похищенные процентные бумаги, и тем, что вас, входящим в дом в ночь убийства, узнал один из жильцов дома Кокошиной. Улики налицо, факты налицо, ложь налицо… Для суда всего этого, — Иван Федорович провел над собой раскрытой ладонью, — выше головы… Вам дадут двадцать лет каторжных работ — как минимум!
Калмыков долго молчал. Молчали и Воловцов с Песковым. Наконец отставной солдат поднял голову и тихо, с какими-то нотками обреченности, произнес:
— Я не убивал.
Все. Более от него уже ничего нельзя было добиться…
Попенченко взяли в поселке Серебряные Пруды. При задержании он оказал сопротивление и был препровожден в Рязань в ручных и ножных ковах, ну, прямо как Емелька Пугачев. Он и наружностью походил на казачьего царя: темная курчавая бородка, небольшой рост, широкие плечи, крепкое телосложение. Не хватало серьги в ухе, расшитого кафтана и сабли, а так — истинный Пугачев, которому вдруг пришили голову и чудесным образом оживили.
На первом допросе Попенченко вел себя вызывающе. Вопрос о своих занятиях проигнорировал, а на вопрос Пескова, почему в день убийства старухи Кокошиной так скоропалительно скрылся, ответил, что крепостное право давно отменили и что он человек вольный: хочет — живет на одном месте, хочет — на другом.
— Охота у меня такая, — с усмешечкой заявил он судебному следователю Пескову, — к перемене мест. Знаете, живу себе, живу, вроде все ладно, а потом вдруг засвербит внутри и потянет куда-нибудь на юг или на север. Да так потянет — мочи нет! Вот и срываюсь куда глаза глядят. Уж такая привычка, господин хороший, не обессудь.
— Вы, Попенченко, были должны покойной Марье Степановне Кокошиной пять рублей за аренду квартиры, — не сдавался судебный следователь Песков, пытающийся выявить связь Попенченко с Калмыковым.
Если бы такая связь обнаружилась, тогда бы у него все сошлось: Попенченко каким-то образом удалось узнать, что Кокошина имеет доходные бумаги на солидную сумму, он сговорился с Калмыковым, и они угробили старушку, забрав все ее сбережения и ценности. Ведь иначе она попросту не открыла бы дверь Калмыкову, как чужому человеку. А поскольку Попенченко был судим, то при обнаружении пропажи ценных бумаг полиция в первую очередь подумала бы на него. Вот он и отдал все похищенное у Кокошиной Калмыкову. Однако после убийства Кокошиной Попенченко сдрейфил, как говорят фартовые, и решил свинтить…[6]
— Вы успели их ей отдать? — продолжил допрос судебный следователь.
— Нет, не успел, — ответил Попенченко. — А теперь ей моей пятерки уже и не надобно…
— Вот что, господин Попенченко. — Песков решил пойти ва-банк и посмотреть, как на это среагирует допрашиваемый. — Ваш подельник Калмыков арестован и все нам рассказал. Запираться бессмысленно, и только чистосердечное признание может…
— Кто такой Калмыков? — Попенченко, не дослушав следователя, прямо посмотрел ему в глаза и выдержал его взгляд. — Не знаю никакого Калмыкова…
— Ладно, — спокойно произнес Виталий Викторович и велел привести отставного солдата, дабы провести очную ставку.
Калмыкова привели в допросную и усадили против Попенченко.
— Что это за фраер? — посмотрел на Пескова Попенченко. — А-а, это тот самый Калмыков, который «все вам рассказал»? — Он усмехнулся: — Не знаю такого, начальник. И, вообще, первый раз вижу, в натуре.
— Значит, вы не знаете этого человека? — пристально посмотрел на Попенченко судебный следователь.
— Не, начальник, не вершаю[7], — с усмешкой ответил Попенченко.
— Я бы попросил вас разговаривать на русском языке, а свои жаргонизмы оставить при себе, — разозлился следователь.
— Понял, начальник, прости, — опустил голову Попенченко.
— Ну, а вы, господин Калмыков, — обратился к отставному солдату судебный следователь, указывая на Попенченко, — знаете этого человека?
— Нет, — ответил Калмыков. — Я тоже его в первый раз вижу…
Результат был нулевой. Более того, у Пескова появилось стойкое чувство, почти убеждение, что Попенченко и Калмыков и правда впервые видят друг друга.
Это что, тупик?
Глава 10
К кому приходил в ночь убийства отставной солдат Калмыков? или Шляпка с мантоньерками
— Ну, и что теперь делать? — спросил Песков, придя к Воловцову и рассказав ему про очную ставку. — Конечно, то, что Попенченко и Калмыков не признали друг друга, ничего, собственно, не решает. У суда будет предостаточно оснований, чтобы отправить Калмыкова на каторгу. А Попенченко — калач тертый, присяжные его оправдают. К тому же у меня ощущение, что они действительно незнакомы…
— Своим ощущениям надо доверять, — негромко произнес Воловцов.
— И что делать дальше? Передавать дело Кокошиной в суд? — не очень уверенно проговорил Песков.
Повисло молчание…
— Если Попенченко не замешан в убийстве и сбежал, испугавшись, что его заметут — а тут он все правильно рассчитал, поскольку подозрение пало бы на него в первую очередь, — получается, что Калмыков приходил той ночью к кому-то другому, — изрек наконец Иван Федорович. — Нам с тобой, — он нарочно обратился к Виталию Викторовичу на «ты», чтобы подчеркнуть, что они заодно, — надо только выяснить, к кому приходил той злополучной ночью Калмыков, с кем из постояльцев дома он знаком. Вот тогда дело будет полностью раскрыто и его можно передавать в суд.
— Согласен, — немного подумав, ответил Песков.
— Ну, а коли ты согласен, давай будем кумекать… — Иван Федорович чуть помолчал. — Итак, в доме Кокошиной проживают… В левом крыле: Григорий Наумович Шац, скупщик старых вещей и комиссионер, и Кирьян Петрович Корноухов, отставной унтер, заметивший в ночь убийства «фигуру» и узнавший в ней позже Ивана Калмыкова…
— Надо полагать, что это не к нему приходил в ночь убийства Калмыков, — заметил Песков.
— Естественно, — согласился Воловцов. — К чему же ему, вот так, ни за что ни про что, сдавать своего подельника? Стало быть, из числа подозреваемых лиц мы его исключаем. И остается у нас из левого крыла дома в подозреваемых только господин Шац. В правом крыле, — продолжил свои рассуждения Иван Федорович, — проживают Апполинария Карловна Перелескова, дворянка, и фартовый господин Попенченко. Если исключить последнего из списка подозреваемых, то у нас из правого крыла дома остается на подозрении только мадам Перелескова…
— Есть еще Наталья Квасникова, поденщица, проживающая во флигеле, — заметил Песков.
— Есть такая, — согласился поначалу Иван Федорович. — Но ночная фигура, по заверению старика Корноухова, последовала к черному ходу дома, а не во флигель.
— А может, Наталья была уже в это время дома, — предположил Виталий Викторович.
— Согласен. Может, — одобрительно посмотрел на рязанского судебного следователя московский судебный следователь по наиважнейшим делам. — Она могла сидеть на кухне и дожидаться подельника. Кстати, она оставалась должной Кокошиной за аренду своей квартирки один рубль двадцать копеек. Хороший предлог зайти к хозяйке под предлогом возврата долга…
— Да и Шац был должен Кокошиной три рубля, — дополнил рассуждения Ивана Федоровича Песков.
— И Шац был должен Кокошиной, верно, — задумчиво произнес Воловцов. — Но предлог, чтобы постучаться к Кокошиной поздним вечером, мог заключаться не только в отдаче долга. Причина могла быть и иной. Скажем, сообщить об отъезде или, напротив, приезде в гости родственников.
