Екатерина Лесина - Райские птицы из прошлого века
– Ты слышал голубей?
Леша кивнул.
– А видел?
– Их здесь нет, – ответил он. – Они там. В запределье. Их там заперли.
– Кто?
– Не знаю. Кто-то запер. Я думаю, что это был плохой человек.
– Как Мария Петровна?
– Как тетя Таня.
Тетя Таня? Уж не Татьяна ли Булгина, удачливая соперница Кирочки?
– Вы спрашивайте, если хочется, – Леша сложил серебряную дугу с узорчатым краем. – Вы же поэтому со мной говорите, чтобы я рассказал. Ну там про маму и все такое… А тетя Таня иногда приезжала.
– Зачем?
– Не знаю. Она не приходила в гости. Приезжала, и все. У нее синяя машина. И в номере три восьмерки и шесть. Я запомнил. Она как-то приехала ко мне в сад. И маму ждала. Ругалась, что мама – дура и ничего не получит. А мама сказала, чтобы тетя Таня придержала язык, иначе ей будет плохо…
Леша замолчал и палец в рот сунул, точно соску или скорее кляп.
– И тетя Таня потом появлялась?
– Не-а. Ее же убили.
Логично. Но имеет ли к случившемуся отношение Кирочка, мать чересчур умного мальчика Леши, который обладает изрядным умением разбираться с мозаиками.
Он складывал куски, стыкуя сколы к сколам, трещины к трещинам. И Саломее оставалось лишь заливать их прозрачным клеем. Получалось странное.
В коробе на дне пруда находились печатная машинка старого образца и статуэтка из светлого металла. Серебро? Скорее всего. Высокая гора, увитая плющом, и голубь, сидящий на крышке. Саломея сразу подумала, что это не голубь, а голубка, уж больно нежных очертаний была птица.
– Красиво, – сказал Леша, добавляя последние фрагменты.
– Очень, – Саломея согласилась.
Глубокая чеканка и травление, которые пережили купание в пруду и, верно, многое иное. Чернота не портит металл, но лишь придает ему тот оттенок древности, который делает вещи особо привлекательными.
Голубка невелика, но удивительно изящна. Птица слегка расправляет крылья, склоняет голову, и кажется, что она вот-вот взлетит.
А в горе обитает пустота. Гора-шкатулка? Скорее гора-чернильница.
– Это старая вещь? – Леша встал на четвереньки и, согнув руки, склонился над находкой. Его худой выпяченный зад поднимался над головой, тощие локти растопыривались в стороны, а нос уткнулся в серебро.
– Старинная. На первый взгляд. Вообще-то нужна экспертиза, потому что никогда нельзя точно сказать: старинная ли вещь или притворяется такой.
– Зачем?
– Ну… старинные вещи стоят очень дорого. И чем больше лет, тем дороже.
– Но ее же не хотели продавать! Ее разбили.
Вернее распилили на куски. А потом спрятали. Но зачем?
Потому что кто-то ненавидел голубей? Или конкретно эту крохотную голубку, что смотрела на Саломею с птичьей улыбкой. И ненависть была настолько сильна, чтобы потратить несколько часов жизни, распиливая статуэтку и разбирая пишущую машинку на части?
Почему?
– Это из-за нее, да? – Лешка погладил голубку. – Ну запределье открылось? Нельзя обижать голубей.
Ответа у Саломеи не было. И она сидела, разглядывала находку, думая, что каждый человек в этом доме – осколок, который нужно лишь поставить на место.
Лешка ушел, вернее, его забрал Олег, странно торжественный и мрачный.
Потом появилась Тамара и долго восхищалась работой мастера, но в конце все равно спросила о цене и о том, стоит ли собирать машинку. Василий, молчаливым стражем следовавший за супругой, кивком подтвердил вопросы и недобро глянул, когда Саломея честно ответила, что не знает.
Заглянула и Галина, отсыпала семечек и посоветовала не маяться дурью. Голубь ее не заинтересовал.
И лишь когда лиловый вечер растянулся за окнами, на серебряную гору легла тень Елены. Тень была столь же некрасива, угловата, как и ее хозяйка. Она дергалась, застревая в залитых клеем трещинах, не в силах отползти, как и не способная остаться.
– А я все гадала, куда она исчезла, – сказала Елена. Голос ее был лишен всякого выражения, равно как и лицо. – Все ведь нашли, кроме нее и солонки.
– Вы ее помните?
– Конечно. У меня нет склероза. Я прекрасно все помню.
Щелкнули пальцы. Заскрипел пол, а показалось – Еленины суставы. Шарниры ее плеч ходили под тонкой тканью, голова сидела прямо, обездвиженно на палке-шее.
– Это серебряная чернильница из личного кабинета хозяина… бывшего хозяина. Он очень расстроился, когда ее украли. Ее и другие вещи. Некоторые удалось вернуть.
– Покажете?
– Идемте, – Елена развернулась. Она шла, держа спину прямо. И затылок ее с куколем волос вызывал совершенно неестественное отвращение. Он был узок, как и спина. Волосы, натянутые до предела, белели сединой, которой особенно много скапливалось у корней, отчего складывалось впечатление, будто бы белая кость черепа проступает вовне.
– Значит, вы работали здесь и прежде? В прошлом году?
– Да.
– И знали Сергея? Его жену?
– Да.
– А вы не могли бы…
– Нет.
Елена не соизволила обернуться. Рука ее сняла с пояса связку ключей, встряхнула и с легкостью нашла нужный.
– Я занимаюсь… – Саломея сделала еще одну попытку, но Елена оборвала ее на полуслове:
– Меня информировали о роде ваших занятий. Однако я считаю неэтичным пересказывать сплетни. Более того, данное поведение способно дискредитировать меня в глазах будущих нанимателей. А мне настоятельно требуется работа.
– Извините.
Ключ провернулся в замке со скрипом.
– Но вы можете обратиться к Егорычу. Он также работал на Булгиных. Прошу.
В этой части кухня уходила в подвал. Редкие окна ее выглядели бойницами и существовали лишь затем, чтобы показать, что за этим выстланным камнем пространством существует иное.
Елена вслепую нашла выключатель, щелкнула – и кухню залил жесткий электрический свет. Зажмурившись, Саломея досчитала до десяти и открыла глаза.
Подвал имел форму прямоугольника, и ширина его была равна высоте. Четыре подпорки поддерживали потолок, перерастая в крестовину балок. Под ней-то и пряталась проводка. Лампы свисали на витых шнурах и без абажуров казались голыми.
– Вся посуда хранится здесь, – Елена направилась к дальней стене, которую занимал массивный, сделанный под старину, буфет с металлической короной. – В том числе и украденные вещи. К сожалению, не все из них удалось вернуть.
Дверцы буфета также запирались на ключ. И Елена искала его не в пример дольше.
– И что пропало?
– Солонка серебряная чеканная, украшенная опалами. Перечница с ручным механизмом помола перца, также серебряная, с узором из виноградных листьев. Ягоды исполнены из янтаря. Шесть блюд кузнецовского фарфора из охотничьей серии. Изготовлены в конце девятнадцатого века. Серебряные кольца для салфеток.
– Девять, – Саломея пересчитала предметы на пальцах. Получалось девять, а Елена была точна в цифре. И сейчас она кивнула:
– И фарфоровая солонка в виде голубя. Она также числится пропавшей.
Елена замолчала и, повернувшись к буфету, занялась посудой. Она вынимала тарелки по одной, зажимая острые их края ладонями, держа крепко, уверенно. Елена поднимала каждую к свету, словно знакомясь с посудой наново, и лишь затем клала на стол.
Посуда вела себя смирно.
– Значит, в доме все-таки водились голуби, – сказала Саломея.
Елена вдруг остановилась с огромным, словно тележное колесо, блюдом. На блюде цвели подсолнухи и незабудки, добавляя красок в сумрачное пространство кухни.
– Голуби? О да… голуби и голубки.
Растерянность длилась недолго. Поплывшие было черты лица вновь заострились, подбородок выдвинулся вперед, а губы сжались стальными дугами капкана.
– Булгин был информирован об истории дома. Данная история, на мой взгляд, представляющаяся сомнительной, привлекла его. Он нанял дизайнера. Тот предложил развить историческую тему в интерьерах. Идея пришлась Булгину по вкусу. Он занялся поиском и отбором вещей соответствующей тематики. В числе прочих был приобретен данный комплект посуды. Вот.
Она передала Саломее тарелку, практически силой сунув в руки.
– Обратите внимание на узор по ободку.
Саломея обратила. Узор был несколько необычен. Золоченые черточки-насечки по краю. И золотые же линии от центра, так края и не достигшие. Что-то они напоминали.
– Часы, – подсказала Елена. – Каждый индивидуальный комплект приурочен к определенному времени, на которое указывают стрелки.
Часы-часики. А Саломея не поняла. Невнимательной она стала, рассеянной.
Человек рассеянный с улицы Бассейной.
Так вроде бы было. Мама любила повторять этот стишок, когда папа в очередной раз терял свои очки или трость, или записную книжку… а терял он постоянно и долго ходил по дому, заглядывая в самые разные места, надеясь, что именно там потерянные вещи и спрятались.
