Полина Дашкова - Точка невозврата
В июле 1915-го Ленин спрашивал в письме к Зиновьеву: «Вы помните фамилию Кобы?» Примерно тогда же писал большевику В.А. Карпинскому в Женеву: «Сделайте мне большое одолжение, узнайте у Степко, или Михи, или кого-нибудь фамилию Кобы. Иосиф Джу...? Мы забыли».
Если бы тогда, в 1915-м, прозорливец Владимир Ильич мог заглянуть в близкое будущее и увидеть, кем станет этот «Иосиф Джу...»!
* * *– Передохни, – сказал Агапкин и похлопал по синей обивке дивана, приглашая сесть рядом.
Я опустилась на диван. От Федора Федоровича приятно пахло мылом, утюгом, чебрецом и ромашкой. От Васи, крепко уснувшего на коврике, пахло теплой шерстью, тополиными почками, молоком и печеньем. Это были запахи чистенькой, уютной, доброжелательной старости, человеческой и собачьей.
– Ты устаешь и нервничаешь потому, что постоянно отвлекаешься, – заметил Агапкин. – Тебя тошнит от Кобы, верно?
Мне нечего было возразить да и не хотелось. Федор Федорович смотрел на меня ласково, сочувственно.
– Видишь, сколько узлов, ответвлений, петель, – сказал он тихо, – ты не успокоишься, пока не распутаешь. Но чтобы распутать, ты должна расстаться с очередной иллюзией. Тебе кажется, что люди, которые сегодня продолжают поклоняться большевикам и Сталину, чего то не знают и если им рассказать правду, они изменят свои убеждения.
Я почувствовала, что краснею. Да, у меня была такая дурацкая иллюзия, и я никак не могла с ней расстаться, хотя отлично понимала, что поклонение злу так же иррационально и бессмысленно, как само зло.
Среди поклонников попадаются вполне приличные, даже милые люди, университетские профессора, историки. Но надо отдавать себе отчет, что они боготворят Сталина не по неведению, а по глубокой, затаенной душевной склонности к насилию и лжи. Он нравится им такой, потому что они такие. И сколько ни открывай новых фактов, сколько ни доказывай, что отправлять на смерть миллионы ни в чем не повинных людей – это зло, они не услышат, продолжат искренне считать зло – добром, ложь – правдой, беспощадного убийцу – политическим гением, спасителем России.
– «Картина паранойи характеризуется постепенным, основанным на внутренних причинах, развитием постоянной, непоколебимой бредовой системы, которая идет параллельно с полной сохранностью, ясностью и порядком в мышлении, воле и действии.
Случается, что параноик не только внушает веру в свои бредовые идеи другим лицам, но до того их заражает, что те иногда самостоятельно развивают бред дальше или же слепо не замечают противоречий с действительностью. У них появляются такие же обманы памяти, иллюзии, галлюцинации. Такие случаи называют индуцированным помешательством».
Агапкин держал в руках репринтное издание «Руководства по психиатрии» Блейлера и зачитывал вслух подчеркнутые абзацы из раздела «Паранойя».
– Значит, это все-таки психическое заболевание? – спросила я.
– Если бы все было так просто... – Он вздохнул и отложил книгу. – Добросовестный психиатр не возьмется провести границу, за которой кончается нормальная глупость и начинается болезненное помешательство. Но одно я знаю точно: ни у Ленина, ни у Сталина паранойи не было.
– Но как же пресловутый фанатизм? Как же идеи Маркса, мировая революция, построение социализма? Разве это не есть та самая «бредовая система», которая свойственна паранойе? – пролепетала я неуверенно и опять покраснела.
– Мировую революцию придумал пройдоха Парвус, это, надеюсь, ты помнишь, – сурово ответил Агапкин. – Что касается учения Маркса, это только едкая, злобная критика современного ему порядка. У Маркса никаких определенных рецептов нет, марксизм – надувательство. Людям нравится читать и слушать о том, что мир, в котором они живут, устроен несправедливо. Если придать этому научную форму, получается здорово! «Капитал» Маркса – это толстый, нудный, научно изложенный концентрат претензий к жизни вообще и к государственному устройству в частности множества обиженных людей.
Я не могла не согласиться. Мне приходилось читать «Капитал», сдавать экзамены по марксизму.
– Вот теперь послушай.
Вместо «Психиатрии» у Агапкина в руках появился том Ленина. Куда делось «Руководство» Блейлера, я заметить не успела. Федор Федорович стал читать. Голос его зазвучал громко, резко, и кажется, он даже слегка картавил.
– «Все общество будет одной конторой и одной фабрикой. При социализме все будут управлять по очереди и быстро привыкнут к тому, чтобы никто не управлял. У нас есть чудесное средство, которым ни одно капиталистическое общество никогда не располагало – привлечение трудящихся, привлечение бедноты к повседневной работе управления государством. У нас не будет полиции, не будет военной касты, у нас нет иного аппарата, кроме сознательного объединения рабочих».
Федор Федорович хмуро взглянул на меня и произнес своим нормальным голосом, без картавости:
– Это В.И. Ульянов заявлял в конце семнадцатого года, едва получив власть. Верить в это искренне возможно только будучи безграмотным тупицей. Не веря, провозглашать это публично возможно, если глубоко презираешь и считаешь тупицами всех людей поголовно. Вообще, по степени снобизма и презрения к простолюдину никакая аристократия не сравнится с ними, борцами за освобождение и счастье трудящихся.
Он опять стал читать, уже из другого тома, но так же резко и картаво:
– «Мы слабы и глупы, мы боимся посмотреть в лицо низкой истине. На необъятных пространствах, на которых уместились бы десятки громадных культурных государств, царит дикость. Мыслимо ли осуществление непосредственного перехода от этого преобладающего в России состояния к социализму? Неужели не ясно, что в материальном, экономическом и производственном смысле мы еще в преддверии социализма не находимся?! Разве может рабочий управлять государством? Практически люди знают, что это сказки».
Федор Федорович захлопнул книгу, и она мгновенно исчезла. Он взглянул на меня, уже не так хмуро, и спросил:
– Где же идея? Где пресловутый бешеный фанатизм Ленина? Разве фанатик способен так запросто отречься от своих иллюзий и объявить их сказкой, глупостью?
– Ленин столько писал и болтал, что мог запутаться в собственных текстах, – осторожно заметила я, – вчера говорил одно, сегодня другое, завтра третье и забывал, так же как забыл фамилию Кобы.
Агапкин упрямо помотал головой:
– С фанатиком такого не случается. Версия фанатизма так же достоверна, как версии сифилиса, черной магии, как заговор евреев, остзейских баронов, британских лордов. Масоны, мировая закулиса и тому подобное. Ты обратила внимание, что всякая попытка логически объяснить причины захвата власти большевиками и последующего воцарения Сталина приводит к построению очередной системы параноидальных идей?
Мне пришлось согласиться, я молча, уныло кивнула.
Агапкин одобрительно хмыкнул и выдал очередную цитату из «Руководства по психиатрии»:
– «Если нам даже кажется иногда, что работа мысли идет усиленно, то это объясняется отпадением тормозящих моментов, а никак не повышенной продуктивностью работы мысли. Здоровый много не скажет, из внимания к другим или к себе, или из-за того, что критическое чувство ему не даст этого сделать. Больной со скачками идей идет напролом, сомнения его не смущают, или их у него вовсе нет, он не признает неловкости».
– Ну вот, значит, все-таки большевизм – болезнь, психическая патология, – не унималась я, – бредовые идеи и слепая вера в них.
Я взяла из рук Агапкина «Руководство». На миг у меня возникло опасение, что книга исчезнет. Но ничего не случилось. Увесистое, добротное издание много лет стояло у меня в кабинете на полке, я иногда в него заглядывала, особенно часто, когда писала «Легкие шаги безумия» и «Вечную ночь», романы, в которых действовали персонажи-психи.
Книга легко, послушно открылась на нужной странице.
– «Бредовыми идеями мы называем те неправильные представления, которые создались не на почве недостаточной логики, а на почве внутренней потребности».
– На почве внутренней потребности, – спокойно повторил Агапкин. – Что касается Ленина, он был игрок, авантюрист, с чертами психопатической личности сутяжного типа.
Книга опять оказалась в руках Федора Федоровича, он легко перевернул несколько страниц и прочитал:
– «В характере сутяг отмечается резко повышенная самооценка; соединение впечатлительности, грубости и высокомерия. Их дело кажется им всегда делом справедливости. Все действия других людей, идущие вразрез с их требованиями, они воспринимают как козни, как личное оскорбление».
– Вы назвали его сутягой. Допустим, такие черты у него имелись. Но разве не власть была его главной внутренней потребностью?
