Виктор Мясников - Черный Паук
К весне нашел (не сам, конечно, пацаны придумали) настоящее поле для большого рэкета. Начал на вокзале бомбить мелких "челноков". Приезжали из городишек и сел мелкие торговцы, закупали на местных рынках всякое тряпье, аудиокассеты, жвачку и тому подобное, везли в свои Нижние Головешки, чтоб маленько подзаработать. Тут и подлавливали их ребята Белого. Сидит глупый мужик возле камеры хранения, пакует баулы, а его уже пасут.
Что везешь? А куда? Тут у тебя, мужик, тыщ на пятнадцать товару, отстегни десять процентов. А то, топчешь, понимаешь, нашу родную екатеринбургскую землю, плюешь и окурки бросаешь, зашибаешь деньгу, а тут народ прозябает. Ты, конечно, мужик, можешь и не платить, но ведь через неделю, небось, снова припрешься? А до вагона своего как барахло понесешь? Милицейскую охрану вызовешь?
Мужики шли пятнами, сжимали кулаки, но, как правило, понимали, что лучше откупиться. Были и такие, что давили на совесть, что дети малые, зарплату не платят, жена болеет и прочие такие сопли развозили. Но Белого на жалость не возьмешь.
– Кого колышет? Смотри, дети сиротками останутся, а баба вдовой.
Случалось, что и не платили, ножи вытаскивали. В таких случаях приходилось идти на попятный. Но таких единицы встречались. В основном торговлей занимался народ тихий, интеллигентный, на рожон не лез. А вот с бабами лучше было не связываться. Мужику-то орать стыдно, лучше деньги отдаст, а баба сразу визжит дурным голосом. Через минуту весь вокзал соберется, и наряд милиции впереди.
Потом Белого и пару его подельников забрали в милицию. Слишком глаза намозолили, да и, видать, кто-то настучал. Но выкрутились, их же не с поличным брали, а прямо на входе остановили, попросили документы и предложили следовать. Белый к такому обороту давно был готов, уроки Мэйсона помнил, маленько покачал права. Потом вызвали родителей, провели профилактическую беседу, да и отпустили. На учет, правда, поставили.
Когда через пару дней Белый с кодлой снова сунулся на вокзал, сразу почувствовал, что за ним приглядывают. Буквально пару шагов сделали по залу ожидания, даже не осмотрелись толком, а уже за спиной замаячила пара милиционеров. Пришлось срочно сматываться. Зашли с другого конца, через перрон в камеру хранения, а там прямо у дверей милиционер на стуле сидит, прямо так глазами и впился.
Понес Белый печаль свою все тому же Мэйсону. А тот обозвал всяко и приказал больше на вокзал не соваться. Оказывается, рэкетиры, которые вокзальным киоскам крышу дают, тоже очень недовольны их набегами. Мол, мы бы и сами так всех доили. А теперь из-за этих сопляков и нам жизни никакой. Но, поскольку принадлежали они к той же группировке Ижака и с Чумовым состояли в корифанских отношениях, разрешили молодым ежикам трясти старушню, которая с поставленных на землю ящиков торгует всякой мелочевкой. Только не буреть, старух не разгонять.
Такой подарок Белый справедливо расценил, как подарок судьбы, высокое доверие и чрезвычайную милость. Так и стал старушачьим пастухом. Тут и экзамены за девятый класс подкатили. Спихнул на тройки и пошел во взрослую бандитскую жизнь. Привык уже вымогать, научился смотреть страшным взглядом, нападать со спины и пинать впятером одного. Короче, стал законченной сволочью.
Старух пасти – хитрости никакой. Подошел и объявил: по двадцатке с рыла. Какая бабка завыступала, мол, пошел отсель, у той берешь с ящика колбасу и идешь. Так сказать, натуроплата. К полночи и денежкой разживешься, и выпивки с закуской напасешь полные руки. Правда, положенное Мэйсону отдай. Погода плохая, старух нет, значит, из вчерашней дани отдели.
Потом старух от вокзала милиция разогнала – антисанитария и вид портят. Перебежало все бабье на уличный рынок, стало в ночную смену за прилавком кантоваться. Ну, куда олени, туда, понятно, и волки с шакалами. Так вот и пришлось Белому стать ночным надзиралой. Потихоньку наскреб на подержанную машинешку, а все равно не тот размах. Пора бы более наваристый участок получить, но постоянно приходят с зоны, отсидев свое, голодные урки и получают в синие, как баклажаны, татуированные лапы самые смачные куски. Дескать, заслужили, настрадались, имеют право отожраться, нагулять сальцо.
Долго пришлось Белому терпеть, шестерить перед Чумой, пока не настал его звездный час. Еще бы жизнь устроить по уму. Четырехкомнатную квартиру, которую раньше населяли четыре семьи, теперь приходилось делить всего с одной старухой-соседкой. Белый на неё зло косился и при встречах обязательно желал ей поскорей сдохнуть. Он мечтал о том дне, когда соседка исчезнет. Он тогда купит предкам однокомнатную где-нибудь на Химмаше или Соpтиpовке, чтоб на глаза не лезли, а сам останется тут. Приведет какую-нибудь деваху посмазливей, чтобы готовила пожрать и все прочее…
Мысль насчет девахи настолько захватила его, что Белый вечером в пятницу, выйдя с платной стоянки, где держал свой потрепанный "жигуль" (конечно же, задаром) и увидав знакомую, решил немедленно воплотить идею в жизнь.
* * *
Девушка по имени Таня училась классом младше в той же школе, что и он, только закончила её, в отличие от Белого, оставшегося недоучкой. Она жила по соседству, знала его родителей и, чуть помешкав, согласилась зайти в гости на полчасика, выкурить по сигаретке и выпить баночку датского пива. Знай Танечка, что родители на все выходные уехали пировать к родне в Каменск, она бы сто раз крепко подумала, прежде чем принять приглашение. По пути Белый, пропустив её вперед, чуть приотстал и, окинув оценивающим взглядом аппетитную попочку, обтянутую джинсиками, решил, что должен сегодня же опробовать это дело, а если понравится, взять девочку для совместной жизни. Ему и в голову не пришло, что девочка может не согласиться.
В опрометчивости своего шага Татьяна убедилась, когда в начале первого часа ночи попыталась уйти домой. Тут только выяснилось, что родителей Белого дома нет, соседская бабка и носа не высунет от страха, а стены и перекрытия сталинской постройки не пропускают звуки. Белый запер дверь комнаты и встал перед ней, поигрывая ключиком. Татьяна безуспешно пыталась выхватить ключ и громко кричала на гнусного обманщика, стыдя и возмущаясь. Тот лениво отвечал в том духе, что деваться некуда, нечего из себя строить, когда такой парень предлагает дружить и даже жить в одной кровати. Он сбросил рубашку и, голый по пояс, продемонстрировал мускулатуру, подернутую тонким жирком.
Несколько раз он пробовал опрокинуть Татьяну на диван, но та остервенело отбивалась, царапалась и пыталась кусаться. В промежутках между попытками Белый уговаривал и угрожал. Так продолжалось довольно долго. В два часа ночи на улице погасли фонари, и за окнами воцарился глубокий мрак.
– Я в окно выпрыгну! – выпалила Татьяна последний довод и бросилась открывать створки.
– Ага, давай, прыгай, – усмехнулся Белый и выключил свет, готовясь к последнему и pешительнейшему натиску.
Татьяна, вскочив на подоконник, торопливо расшатывала последний верхний шпингалет, когда Белый сграбастал её за бедра и швырнул на диван. Церемонии кончились. Он больно заломил ей руки и присосался слюнявым ртом к её губам, заглушая крик.
И тут окно со звоном распахнулось. Сырой и холодный воздух осенней ночи ворвался в темную комнату. И кто-то невидимый мягко, как кошка, спрыгнул на пол. Но толчок ощутимо передался через ножки дивана, звякнула посуда на столе. Белый почувствовал опасность, выпустил жертву и вскочил на ноги. Близкий светофор, работающий в ночном режиме, ритмично подсвечивал уличную тьму за окном тусклой, словно бы горелой желтизной. На этом фоне так же ритмично возникал и растворялся странный силуэт, похожий на человеческий, но с огромной лохматой головой без шеи, собранно-горбатый, не то стоявший не месте, не то неуловимо смещавшийся с каждой вспышкой куда-то вбок. Существо резко взмахнуло рукой, а может, лапой, но в темноте не достало Белого, только обдало воздушной волной. И звук раздался, словно полоскалось на ветру белье, развешенное сушиться. Это хлопнул широкий рукав комбинезона.
Тогда Белый ударил сам – кулаком в центр силуэта, отбросив его к окну. И чуть не взвыл, так больно попал рукой на что-то, металлически звякнувшее. Эта неожиданная боль сразу сбила с ритма драки, он чуть замешкался и припоздал со вторым ударом. Неизвестный противник встретил его выпад блоком левой руки, оснащенной наручем со стальным уголком. Белый завизжал пронзительным тявкающим визгом, будто зашибленная собачонка. И тотчас противник шагнул на звук и резко выбросил руку, словно копьем ткнул, целя в лицо. Белый отшатнулся, почувствовав, как стальные когти с клацаньем сцапали воздух у него перед глазами.
Колечко с ключом все ещё было надето на палец. Он кинулся к дверям, лихорадочно нащупывая замочную скважину. Боком с разворота ударил ногой, встречая приближающиеся хлопки ткани по воздуху. Попал, отшвыpнув охнувшего незнакомца в темноту. Наконец удалось вставить ключ. Оглянулся, и вдpуг во мраке вспыхнули два красных глаза, бросив ему в лицо тонкие лучики света. Белый рванул дверь, вываливаясь в освещенный коридор.
