Леонид Словин - Победителям не светит ничего (Не оставь меня, надежда)
Панадис стоял к Алексу спиной. Даже такому ловкому и скользкому типу нужно какое - то время, чтобы оправиться и, сделав вид, что карты - не крапленые, продолжать игру.
- Я могу задать вам, инспектор Крончер, прямой, а не наводящий вопрос ?
- Естественно, - подбодрил его Алекс.- Хотите, я облегчу вам задачу и спрошу сам ?
Панадис, не спуская с него взгляда, кивнул:
- Что я, инспектор Крончер, хочу от вас, доктора Пана- диса?
- Предположим, что так, - искательно улыбнулся Панадис.
Алекс заложил руки за шею и несколько раз потянулся.
- У меня тут друзья. Брат и сестра. Они обращались к вам. У нее больная почка. Ей необходима пересадка.
Панадис ухмыльнулся. В игре - полицейские и воры - полицейские порой меняются местами с ворами. Неподкупны только фанаты. Так было и на этот раз.
- Да. По-моему, я знаю, о ком вы говорите. Брат, кстати, весьма неприятный субъект...
- Помогите им. Вот телефон. Девушка потеряла надежду.
- И тогда?
- Обещаю,что лично вы меня больше интересовать не будете. За других, естественно, я ручаться не могу...
Вышагивавший по номеру Панадис остановился и, энергично потерев лоб он давно готовил эффектную развязку - крякнул:
- Ладно... Но это должна быть честная сделка... Надеюсь, вы меня не подведете... Вы что - нибудь слышали о медицинском центре доктора Рындина?
- Нет.
- Я сведу вас с ним.
Сверкающий огнями и подснеженный Большой Театр напомнил Анастасии корону на подушке с узорными вензелями. Такую она видела еще девчонкой, когда отец- заслуженный мастер спорта по конному спорту выступал в Англии и победил в стипл-чейзе.
Родители взяли ее тогда в первый раз в лондонский Тауэр. Маленькую Настю так поразил тогда этот знак королевского величия за пуленепробиваемым стеклом, что она долго еше потом видела его во сне и думала о нем. Наверное, это было связано с детскими сказками о королях и принцессах, кото рыми она зачитывалась.
Чернышев еще издали заметил Панадиса и тут же показал на него Анастасии. Она кивнула.
Панадис их тоже заметил. Двинулся навстречу.
Виктор постарался придать лицу выражение радостного удивления, что, впрочем, так никогда ему и не удавалосмь.
- Увы, друзья. Очень жаль, очень жаль, но мне еще ничего не удалось для вас сделать...
Панадис улыбался, но улыбка получилась колкой и холодной.
Короткая, чуть ниже пояса, беличья шуба его с редкими серыми прочесами несколько толстила его и пахла тонкими духами. Он поцеловал руку Анастасии, бросил быстрый, цепкий взгляд в сторону Виктора и жеманно протянул ему руку.
- У меня еще четверть часа... - Он взглянул на часы. -Обожаю балет. Полет скрипок... Призрачный цвет сцены... Грациозные феи на пуантах...
- Вы - поэт, - кутаясь в шубку, грубо польстила Анастасия.
- Вы не ошибилсь, - с налетом гордости произнес Панадис, - у меня вышли две небольшие книжки стихов.
Он готов был говорить обо всем, но только не о том, что их свело в сквере Большого.
- А что, - метнул в его сторону рыжеватый шальной взгляд Виктор и мотнул короткоостриженной, без головного убора головой. - Врачи вон ведь как в литературе вымахали: доктор Чехов, доктор Булгаков, доктор Вересаев, доктор Аксенов, теперь - доктор Панадис...
- Ваш брат просто поражает своей литературной эрудицией, - явно обозлившись, бросил Панадис, - Откуда она у него ? Из афганских далей? Из Чечни? У вас там работали литературные кружки ?
У Анастасии вытянулось лицо.
- Виктор, - укоризненно бросила она, - ну когда ты, наконец, угомонишься ? Для чего все это ?...
Панадис плотно сжал губы и повернулся к Анастасии.
- Увы, милочка, при всей своей симпатии к вам ниче - гошеньки не могу сделать...
Со стороны могло показаться, что это относится не столько к Анастасии, сколько к Виктору. Маленькая месть большому нахалу. Он словно забыл о своем обещании израильско му полицейскому.
Анастасия поднесла к глазам платок.
- Ради Б-га простите, что мы вас задерживаем...
- Вы же врач, - обратился к Панадису Чернышев. Это можно было рассматривать как косвенное извинение. - неужели вы не можете что - то хотя бы подсказать?
Панадис кивнул : хорошо, его уломали, он подскажет.
- Почему бы вам не обратиться в Медицинский центр?
Панадис тянул, не договаривал, уводил в сторону. Наконец, сочтя, что коиент спекся, поджал губы. Решился.
- Недавно я познакомился с очень продвинутыми в области хирургии и трансплантации жизненноважных органов специалистами...
Панадис вопросительно взглянул на клиентов, достал из заднего кармана брюк кошелек и, покопавшись, вытащил визитную карточку.
"Доктор Олег Анатольевич Рындин, председатель Медицинского центра "Милосердие-97", Москва".
Виктор скосил взгляд в сторону, смотрел, как, выташив из перчаток длинные, холеные руки, Панадис сжал ими похолодвшие пальцы Анастасии.
- А вы сами обратились бы в этот Центр? - спросил Чернышев.
Панадис мог промолчать, но на этот раз он решил наказать наглеца подчеркнул его плебейские замашки.
- Интересно, где вы воспитывались?!
Старший опер РУОП Виктор Чернышев вырос в писательском кооперативном доме, в нескольких поворотах от метро "Аэропорт". На небольшом пятачке вокруг правления Литфонда в домах высшей категории обитали многие из живых литературных классиков. Здесь можно было запросто встретить увешанных орденами и медалями литературных вельмож.
Впрочем, и его отец был тоже таким. Поэт - песенник. Лауреат. Член парткома, комитетов и комиссий.
Виктор был настоящим писательским сыном. Ходил в детский сад Литфонда, рядом, через двор. Дни рождений его справляли в ресторане Центрального дома литераторов, в Дубовом зале.
С раннего детства учил с репетитором английский. На школьные каникулы зимой всей семьей уезжали в Дома
Творчества - в Малеевку или в Переделкино - ходили на лыжах. С мая все лето сидели в Крыму, в Планерской. Рядом с музеем Максимилиана Волошина. Читали стихи, слушали музыку.
Он рос послушным воспитанным мальчиком. Слушал разговоры взрослых, когда за рюмкой они начинали бесконечные разговоры о литературе, о войне, о начальстве.
От него ничего не скрывали.
Однажды совсем маленьким еще он сказал отцу:
- Не бойся! Я не Павлик Морозов! Я тебя никогда не выдам!
Отец испугался.
С чего началось его отчуждение ? Ах да, - мимолетное видение детства ! Мать в постели с молодым и порочным парнем из Литинститута.
Они внезапно возвратились тогда с отцом с дачи: отец хотел сделать матери сюрприз. Тихо открыл дверь и прокрался внутрь.
- Блядь! Домработница! Пригрел змею на груди! Нашел в провинции невиннную девочку ! Вывел в люди ! Дамой сделал! Не дама ты, шлюха!..
Голос отца полоскался, как простылое белье на ветру...
Мать была степенной русой красавицей. А может, так ему казалось ? Сама русская степь - ласковая и просторная - разгуливала по дому. К ней хотелось прижаться, вдохнуть ее запах.
Впрочем, как Виктор потом убедился, что многие писательские жены были созданы по тому же образу и подобию.
Потом, позже, он нашел для себя объяснение этому: да зачем же нужен творцу повседнвно рядом с тобой кто-то, кто так же рафинирован, талантлив, ярок?!
Кроме того, каждый художник - актер. И ему так нужно перед кем - то красоваться. Кто-то должен ему поклоняться. Смотреть на него восторженными глазами. Млеть. А ведь чем проще зритель, тем легче это достигнуть.
Проблема в том, что и зритель тоже обретает навык. Он ведь и сам все время в театре, среди актеров, и сам ищет своих зрителей. Богема! Потому, наверное, так часты измены в этой среде.
Ночью он слышал как мать продолжала ругаться с отцом.
- Ты - импотент ! - тихим, но истеричным голосом причитала мать.
- Я импотент ? Идиотка ! У меня было столько баб, сколько тебе мужиков за всю твою жизнь не приснится. Да ты что думаешь, - сейчас на меня не вешаются ?
- И песни твои - сплошная импотенция, и стихи...
- Знаешь кто, ты? Ты... Ты... - шипел отец. - С твоим аттестатом тебя в кулинарный техникум не приняли, а я тебя в университет послал...
- Плохо сделал ! - давилась ненавистью мать: иначе бы не знала, какое ты ничтожество вонючее. Сколько жоп ты вылизал, чтобы все свои значки лауреатские достать?! Скольких коллег продал ? На скольких доносы настрочил. Сколько талантов загубил ?
Детство Виктора кончилось в ту ночь. Ему было тогда 12 лет.
Внешне отец и мать относились друг к другу по - прежнему. Называли один другого "зайчиком" и "кисанькой". Умильно целовалсь. Ходили по концертам и выставкам. Но Виктору казалось, что они играют какую - то сюсюкающую и отталки вающую игру. И он презирал их настолько же, насколько любил. Его просто разломало надвое. Виктор и Анти-Виктор. Подросток и старик. Преданный сын и язвительный чужак. Он не разлюбил их - слишком был для этого нормальным и психически устойчивым мальчишкой. Но дом и родители потеряли для него ту подкорковую притягательность, какая только и превращает сожительство в семью.
