Яна Розова - Импровизация на тему убийства
– Так что же вы хотите от меня, несчастной?
– Помогите мне встретиться с Зинаидой Петровной. – Вика была уверена, что я уже на ее стороне.
По-видимому, Виктория понятия не имела о том, что Зюзя ничего не помнит о смерти дочери.
– Она не согласится.
– Уговорите! Вы просто обязаны помочь справедливости восторжествовать! В конце концов, что хорошего сделала вам Зинаида Петровна?
Удивительно, зачем Виктории так нужна наша Зюзя? Возможно… О господи! Зюзя знает что-то такое об убийстве своей дочери, что может выдать Ника. Вот оно! К его счастью, Зюзя ничего не помнит, и Ник, опасаясь, что к экс-теще вернется память, держит ее в своем доме. Все сходится. Только я все равно не хочу в это верить.
– Зинаида Петровна должна раскрыть правду!
– Какую правду?
Мое сердце забилось, но телефон молчал. Наконец Вика отозвалась:
– Так вы ничего не знаете? Вы должны знать, в какой семье живете!
И тогда Вика предложила мне взять у нее запись свидетельских показаний человека, обвиненного в смерти Оксаны Сухаревой. Я бросилась одеваться, но в дверях столкнулась с мужем, вернувшимся домой раньше времени. Он морщился от боли, а в руках держал непочатую упаковку спазгана.
Едва глянув в мою сторону, Сухарев почти прошептал:
– Воды… налей, пожалуйста…
Глава 22
«Лично я с этой гниды кучу бабок срублю!..» – Голос человека звучал так, будто он смущается диктофона, но изо всех сил пытается этого не показать. Кое-где ощущалась наигранность: я – тяжело пострадавший, но мужественный человек, я слаб, но горд, я имею право требовать и от своего не отступлюсь. Виктория тоже присутствовала на записи, то есть было ясно, что именно она держала диктофон. Бажова не задавала вопросов, такой необходимости не было, но по редким возгласам можно было догадаться и о ее эмоциях.
«…Невиновного человека в тюрьме держать – это по каким правам? Я отсидел десять лет, здоровье угробил. Ты знаешь, что это такое, когда болит все? Я уже импотент в сорок четыре года! Он заплатит мне за все…»
Кажется, парень не справедливость доказывать собрался, а просто хотел денег.
«…И кашляю. Туберкулез, значит. А ранение, а ожоги? Я тяжелобольной человек.
Мне-то не пять лет дали, а десятку, но я, хоть душа моя была вся рваная, все сердце источено тоской по дому родному, держался. Не скандалил, как другие, ни слова в ответ на оскорбления никому не сказал. Меня так друг научил перед тюрьмой. Он-то отмотал, сколько и не живут! Ты, говорит, не урка, не выдюжишь, если терпеть все не научишься. Да и другие люди кое-чему научили… Ну, не о том я рассказать хочу.
А засудил меня ни за что муж убитой. Я его и не видел до суда ни разу. Знал, что Оксанка замужем, что он какой-то там богатый козел, но видеть – не видел. А чего мне на него смотреть? Где он и где я? У него небось и хата путевая, и тачка крутая, а у меня – ноль.
Я ж почему с Зиной-то связался? Мне ж жить негде стало. Родный папа подженился, а его дура меня невзлюбила. Обычно бабы меня любят. Я не урод и даже ничего себе, а когда до секса доходило – так визжали просто! (Вика кашлянула, словно пытаясь как-то закамуфлировать эту подробность рассказа. Надо сказать, что у нее не получилось.) Это сейчас – я визжу, потому что ничего не могу. А виноват он.
Когда папина дура меня погнала, я сначала не расстроился. Даже решил, что пусть живут себе вместе. Я молодой и не пропаду. Найду общагу, даже лучше будет, чем при папе. Он не любил, чтобы бабы ко мне разные ходили. Может, странно это, ведь от них только польза была. Каждая думала, что женюсь я на ней, поэтому, как вылезет из постели, на кухню топает и там порядок наводит. Нет, бабы – смешные в целом. Подцепишь какую в пивнушке, ничего не обещаешь, ни жениться, ни детей крестить, а она уж думает, что мужа нашла… (Раздался такой звук, будто кто-то ногтем постучал по столу, на котором лежал диктофон. Я представила себе, как Вика жестом указывает рассказчику, что запись не стоит засорять подобной информацией.)
…А папа моих баб не любил. Говорил, что это не дело. Надо жениться, в семье жить. Он-то с мамой двадцать лет прожил, пока она не умерла. Рак. Он очень убивался, а потом нашел себе новую жену. Ну, дуру эту. И вроде опять любовь-семья. Хотя он о любви никогда не говорит, но я-то видел, что присох он к своей Тоне. Да пусть, она к нему нормальная, не то что ко мне. Сейчас они так и живут. Я ж с тюрьмы к ним приехал. У дуры – истерика! Уголовник, орет, детей порубит! А дети-то – два лба здоровенных. Амбалы. Я перед ними – задохлик. Еще и со здоровьем погубленным. Это не моего отца дети, а ее – от первого мужа.
Отец все-таки оставил меня на неделю и сказал своей, чтоб заткнулась. А теперь я у подруги живу.
А все начиналось не так плохо. Даже хорошо. Я как от отца ушел, так сразу к Зине попал.
Приехал к другу, Витьку, он на другом конце города живет, в частном секторе. У его матери большой дом свой, вроде на двух хозяев. Я позвонил, сказал, что приду, он сказал, что дома будет. Но сбежал. Просто не хотел, чтобы я у него пожил. Да пошел он!
Я постучал-постучал в калитку, а потом понял, что он меня кинул. Козел. Тогда я пошел вдоль улицы, стал думать, что теперь делать.
Пару домов прошел и увидел бежевую иномарку у одной калитки. Сразу подумал, что машина красивая. Из нее две бабы вышли – тоже ничего из себя. Одна молодая, с черными волосами. Так глянула в мою сторону, я аж опешил – с чего так строго? А вторая – старая, но такая, нафуфыренная. Обе высокие, стройные, в джинсах. Старая, конечно, чуть толще была.
От меня до них было все-то метров двадцать, пока я дошел, молодая из багажника выбросила две огромные сумки, прыгнула за руль и мимо меня погнала. Старуха осталась возле сумок. Увидела меня, сразу так вздернулась, вроде выпрямилась, волосы откинула и улыбочку состроила.
Я тогда ничего такого не подумал, просто случайно как-то сказал, что могу помочь сумки донести. Она аж просияла.
Не буду врать, что любовь какую-то к ней чувствовал, но вот то, как она вся выпрямлялась и сияла, как меня увидит, – это да! Это прямо меня цепляло. Я бы с ней не связался, если бы было тогда где жить, но кое-что было между нами. До того, как ее дочь в ситуацию нашу вмешалась.
Ну, сумки я ей донес, она мне: чайку? После чайку была водочка, а потом я спросил, можно ли мне у нее комнату снять. Ну и так далее. Чего расписывать, что и как? Дураку ясно – стал я с ней жить.
Вообще-то я обалдел, когда узнал, что ей полтинник стукнул. Она так кокетливо мне это сказала, вроде бы: посмотри, как я выгляжу, а ведь уже столько лет! Но у меня прям все упало на неделю. Пятьдесят! Да ей с моим папой жить, а не со мной. Что такое для мужика тридцать лет? Да мелочи! Вон есть такие, что в семьдесят бабам детей делают. А что для бабы пятьдесят? Старость. И пусть Зина и вправду хорошо сохранилась, но что это меняет? На самом деле только лицо у нее нестарое было, а грудь обвисла и попа жуткая. Никакие салоны не спасут. Кстати, Оксанка маме салоны устраивала за мужнин счет. Зина хвасталась: сегодня поехала туда-то, сделала то-то, оставила пять тысяч! Я думал, вот коза, на пять тысяч сколько пива купить можно! И какая польза от этих салонов?
Кроме старости, у Зины только один недостаток был – истерики. Накрывало ее по-страшному. В первый раз она скандал закатила, когда я с друганом пил, с тем самым, Витьком, что не пустил меня к себе жить. Мы вроде как помирились. Я ему – чего ж ты так? Не хотел, чтобы жил я у тебя, так сразу бы сказал. А он говорит, не решился. Мать у него та еще стерва. Это понятно – все беды от баб. В общем, мы решили мириться. Обмыли решение, и потому я поздно домой пришел.
Витек плакался, говорил, что надо ему очень от матери сваливать. Она его поедом ест, ни дня ни ночи ему отдохнуть не дает…»
(Тут была пауза, на минуту, наверное. И пауза эта была не беспричинной. Позже я пойму, почему Алексей растерялся и целую минуту соображал, что говорить дальше.)
«Когда я в дверь вошел, Зина металась по комнатам, везде свет горел. Она увидела меня и начала орать. Я даже не понял – что случилось. Пьяный был немного, а слов разобрать было невозможно. Знаете, как телевизор у соседей – вроде звук идет, а понять, что говорят, нельзя.
Потом мне стукнуло, что несет она, будто боялась за меня, что меня убили. Она думала, что машина меня сбила или я у бабы. И как я мог ее бросить одну в такой вечер! Какой «такой вечер»? Ну там, месяц мы, что ли, живем или два… Я хотел к себе уйти, а она стала хватать меня, трясти, волосы на себе рвать. Колотится и все громче визжит. Я вдруг подумал, что сейчас соседи прибегут и я в ментовке окажусь. Тогда я схватил ее за руку и шлепнул по красной роже. Она осеклась, постояла так, с открытым ртом, и вроде успокоилась. Рот закрыла и заревела. Я пошел на кухню, налил ей воды и ушел спать.
Наутро она была как огурчик. Правда, мешки под глазами обнаружились и чуть вялая была. Но это – мелочи. Вроде у нее таблеточки какие-то были, специально от истерик. Только она их всегда слишком поздно принимала.
