Теодор Старджон - Искатель, 1991 № 6
— Да-а-а… — только и выговорил Валера, потрогав зачем-то-пятно пальцем, и тут же брезгливо сунул руку под кран.
— Да нет, это краска, — успокоил Сергеев, вставляя обойму на место и возвращая пистолет в кобуру. — Точнее, специальный состав. Применяется для киносъемок — эффект полный. Еще вопросы есть?
Валера молча плюхнулся обратно на диван, молча открыл бутылку, молча выпил три рюмки подряд.
— Девушкам оставь, — укоризненно произнес Сергеев. — Сейчас водки принесу, раз ты так расходился.
— Не надо, — тихо ответил Попов. — И что дальше?
— Врач трогает пульс или делает вид, что трогает, или он будет знать, что ничего делать не надо — это я решу позже… Мы с тобой быстро заворачиваем его в брезент, выносим в машину, подписываем акт, все разъезжаются, отпускаем сержантов, едем ко мне, по дороге ты снимаешь брезент, я впускаю его в квартиру, едем закапываем яму, и все! Неделю-две он живет у меня, а потом — куда захочет!
Жестом фокусника Сергеев шлепнул на полированный столик между початой бутылкой коньяка «Тиходонск» и фарфоровым чайником местного производства привычный предмет — паспорт гражданина СССР, не новый, немножко засаленный и помятый.
Медленно-медленно, как во сне, Попов потянул его к себе, раскрыл, уже зная, что увидит, и бросил обратно на стол. Этот документ принадлежал человеку, которому было отказано в праве на жизнь, которого юридически не существовало, и паспорт не мог находиться здесь, в обыденном и привычном мире, но он вопреки должному лежал рядом с коньячной рюмкой, заехав углом под блюдце, и его владелец, заснятый в сорок пять лет хмурым, решительного вида мужиком с внимательным цепким взглядом, еще жил и дышал в особом корпусе Степнянской тюрьмы, а если несгибаемой воле и точному расчету манора Сергеева удастся изменить неумолимую линию судьбы, то произойдет невиданное: списанный навечно в архив документ и приговоренный к смерти хозяин встретятся как ни в чем не бывало здесь же, в аккуратной уютной комнатке и начнут вторую жизнь…
Только сейчас Попов с удивительной четкостью осознал, что замысел Сергеева не просто авантюра, а авантюра, которая скорее всего удастся, бешеный напор ведущего бойца группы захвата сметет с дороги все барьеры, препятствия, преодолеет ловушки и контрольные рубежи. При одном непременном условии. Если он — Валерий Федорович Подов, законопослушный гражданин, капитан милиции с беспорочным послужным списком, согласится нарушить… Собственно, что нарушить? Он не давал присяги исполнять смертные приговоры, да и закон, запрещающий отнимать человеческую жизнь, не возбраняет ее оставлять… Да лад но, ерунда! Какая разница, что он нарушит! Надо дать согласие на невероятное, вопиющее нарушение должностных обязанностей, которое к тому же рано или поздно раскроется, ибо тайна, которую знают хотя бы три человека — уже не тайна, а тут и Ромов, и Буренко, а сколько случайностей подстерегают человека, живущего не на Марсе, не на необитаемом острове, даже не в Австралии, а в той же самой стране, в которой он числится расстрелянным по приговору суда, да еще при отсутствии чемодана' денег, конспиративных связей, сети явочных квартир, сообщников…
— Ну, что ты молчишь? — голос Сергеева вывел Валеру из оцепенения. — Что скажешь?
— Ради чего все это? В конце концов наше дело исполнять чужие решения… Можно отказаться…
Самому Попову то, что он говорил, казалось маловразумительным п невнятным…
— Неужели ты не понимаешь, что этим его не спасешь? — громко произнес он и посмотрел товарищу в глаза. — Продлишь агонию — и все… Разве сможет нормальный, обычный человек провести всю жизнь на нелегальном положении?
Сергеев на миг отвел взгляд, но только на миг.
— Завтра, послезавтра, через год приговор могут пересмотреть, это раз. Лунин — не обычный человек, у него милицейский опыт, он знает все крючки, на которые мог бы попасться, — это два. У него есть родственники в селе на Алтае, они ничего не знают, примут его, легализуют, ведь его никто не будет искать — это три. Но я понимаю, все это лотерея — пятьдесят на пятьдесят…
Сергеев тяжело вздохнул.
— Я обязан ему жизнью. И не хочу выполнять роль забойщика или наблюдателя. Послушай, что я расскажу…
Через два часа Валера Попов продуманно и взвешенно дал окончательное согласие на невероятный, но теперь представляющийся вполне реальным план освобождения приговоренного Лунина. Еще два часа товарищи обсуждали детали этого плана. Казалось, они учли все мелочи, шероховатости и случайности. Но одного фактора они вообще не принимали в расчет. В центральной городской больнице выздоравливал и готовился к выписке после долгой и тяжелой болезни пациент Лебедев — вохровец с завода «Прибор».
Он с детства ненавидел свое имя. Единственный Гоша на улице, в детском саду, потом в школе — он постоянно оказывался мишенью насмешек и острот, в которых его имя глумливо рифмовалось, коверкалось и трансформировалось в разные неприличные слова.
Когда заплаканный Гоша прибегал домой с очередной жалобой на безжалостных сверстников и в который раз высказываемым требованием изменить имя, мать говорила: «Это они завидуют. Имя редкое, красивое, такого ни у кого нет. Не обращай на дураков внимания». И он успокаивался, потому что свято верил тому, что говорят взрослые, особенно родители, воспитатели, учителя. Но и здесь подстерегали разочарования.
В первом классе Лидия Михайловна отлучилась с урока, дав наказ: «Сидите тихо, а про тех, кто будет шуметь, расскажите мне, я их накажу». Добросовестный Гоша Лебедев старательно записал, кто болтал, кидался бумажными шариками и запускал голубей, а когда урок возобновился, поднял руку и, честно глядя в глаза учительнице, сообщил о нарушителях дисциплины. Лидия Михайловна отругала их, но как-то вяло, а его похвалила, но тоже без особой искренности. Зато на перемене «Гошке-сексоту» устроили форменную травлю, и он убежал из школы, а потом та же Лидия Михайловна сказала матери, что он должен уметь строить отношения в коллективе и что ябед нигде не любят. Совершенно дезориентированный Гоша выместил злобу на соседском коте, но стал умнее: когда завуч призывала честно встать и рассказать, кто вырвал листы из классного журнала, он сдержал себя, дождался перемены и высказался в кабинете, без свидетелей.
Года два спустя Мишка Кульков натер мылом доску, сорвав несколько уроков, расследование проводил сам директор, который обратился к пионерской совести каждого, привел в пример Павлика Морозова, напоминал про честь, смелость и принципиальность, в груди у Гоши ворохнулось что-то теплое, и хотя он боялся мосластого, с несуразно большими кулаками Кулькова, но встал и, преодолевая страх, выложил все начистоту.
И снова правильный поступок не вызвал симпатий у соучеников, а Кульков пообещал после уроков оторвать голову. Пришлось спасаться неправильными способами: замахиваться кирпичом и громко материться. «Псих какой- то!» — сплюнул Кульков и отвязался.
«Ножницы» между должным и сущим с каждым годом становились все шире. Прилежно зубривший уроки Лебедев учился в основном на тройки, а Вовчик Сидоркин едва заглядывал в учебники, зато хватал смысл на лету и был круглым отличником. Летние трудовые лагеря, призванные укреплять здоровье и закалять характер, принесли Гоше дизентерию и хронический бронхит. В десятом классе на физкультуре он неудачно прыгнул через «коня» и получил сотрясение мозга.
Он надеялся, что явная неправильность жизни сопутствует только школьным годам и после получения аттестата все пойдет так, как положено. Начать новую страницу биографии поможет армия — кузница настоящих мужчин. Гоша представлял, как вернется из воздушно-десантных войск: окрепший, загорелый, владеющий всеми видами рукопашного боя, в залихватски облегающей форме, увешанной значками воинской доблести…
Но в армию его не взяли по здоровью, пришлось ехать за славой по комсомольской путевке на Всесоюзную стройку, куда посылали лучших из лучших и где ковалось будущее страны. Лебедев рассчитывал заработать там орден или, на худой конец, медаль, завоевать авторитет и признание, обрести верных друзей и — чем черт не шутит! — хорошую спутницу жизни.
Однако и на Всесоюзной ударной все оказалось неправильно: приписки, воровство, пьянство, убогие бытовые условия… Хуже всего, что вместо самых наипередовых комсомольцев работали здесь откровенные босяки, условно осужденные и бежавшие за городским счастьем сельские парни. За излишнее усердие, ведущее к срезанию расценок, Лебедева сразу же поколотили, потом пару раз обыграли в карты, украли пиджак, а стокилограммовый уголовник по кличке Утюг пытался сделать из него «шестерку», заставляя стирать себе белье, бегать за папиросами и стоять в очереди за водкой. В конце концов Лебедев подстерег Утюга в коридоре общаги и выплеснул на него кастрюлю кипятка, после чего забрал заранее уложенные вещи и немедленно уехал обратно в Тиходонск.
