Марина Серова - Мешок с неприятностями
Скорее всего это было подземелье — если судить по отсутствию окон и запаху сырости, который быстро заполнил легкие и проник во все поры моей «гусиной» кожи. Кстати, из всей одежды, которая была на мне в момент падения, осталось очень немногое: мой теперешний наряд больше подходил для радужных снов и купания в нирване, чем для пробуждения в таком леднике. В комнате с низким сводчатым потолком, как в монашеской келье, не было абсолютно никакой мебели, не считая сломанного стула и железной кровати, на которой я лежала.. На кровати не было матраца, жесткая панцирная сетка была прикрыта солдатским одеялом, цвет и запах которого говорили о многом. Помещение освещалось мутной лампочкой над дверью, света которой едва хватало, чтоб отгонять духов тьмы. Из-за двери, по-видимому стальной, слабо доносились мужские голоса и смех.
Все увиденное навевало мысли о тюремной камере, каземате. Впечатление еще больше усиливалось оттого, что мое правое запястье было приковано к спинке кровати железным «браслетом». Рука затекла и болела, мне мучительно хотелось сменить положение. Но когда я попыталась это сделать, тело отказалось повиноваться, я шлепнулась на бок и прикусила губу от боли, тысячами иголок впившейся в плечо.
Спустя минут пять, корчась и извиваясь как змея, я кое-как завернулась в колючее шерстяное одеяло и блаженно затихла, пытаясь унять лязганье зубов.
И только когда моя оболочка чуть-чуть согрелась, в нее мало-помалу вернулась способность соображать.
Однако то, что я сообразила, было так скверно, что… тут же подумалось, что гораздо лучше было бы оставаться в полурастительном состоянии.
Не знаю, сколько времени прошло с момента моего печального пробуждения до того, когда в железной двери повернулся ключ. Должно быть, минут сорок.
Но когда он повернулся, я не почувствовала ничего — только усталость. И лишь поэтому закрыла глаза и притворилась бесчувственным телом.
Сквозь свои длинные густые ресницы я увидела, как знакомый силуэт — бочонок с ослиными ушами — приблизился и, пыхтя, склонился над моим ложем. В следующее мгновение верхняя половинка одеяла отлетела прочь, и потные волосатые лапы заскользили по телу сверху вниз, впиваясь во все выпуклости, какие попадались на пути. Впрочем, впадины они тоже не пропускали. Звуки, которые при этом издавал Рафик Ослиное Ухо, свидетельствовали, что бедняга с муками пробирается через тернии к тем вершинам, на которых его Аллах и не ночевал.
Все это могло бы быть смешным, если б не одно «но»: мне вовсе не хотелось стать свидетелем того, как он туда доберется! Пока же, борясь с приступами тошноты, я размышляла, что делать дальше, я увидела, как подручный Лечи спускает штаны. Это и предопределило мои ответные действия. Изловчившись, я резко выбросила вперед левую ногу, целя именно в то место, которое правоверный мусульманин собирался представить мне на обозрение.
Судя по его реакции, цель была достигнута. Мой соискатель с воплем отлетел от кровати и сложился пополам. Если и до этого Рафик-джан не отличался высоким ростом, то теперь он превратился просто в кочку на грязном полу.
— Су-у-у-ка…
— Получил? Не вовремя тебя потянуло на сладенькое.
«Просто феноменальная наглость, Таня дорогая!» — не удержался и прокомментировал мои слова внутренний голос.
Между тем Ослиное Ухо, так и не вернувшись в свое первоначальное состояние, стал на полусогнутых заходить на новый штурм койки — на этот раз с изголовья. Он хищно поднял плечи, расставил волосатые лапы и буравил меня маленькими темными глазками, время от времени издавая победный клич. Словом, разительно напоминал теперь орангутанга перед боем. Сходство было бы полным, если б Рафик время от времени еще и ударял себя в грудь кулаками, однако этот атавизм в его генной памяти, видимо, не сохранился.
Бросок! Я выполнила сложный переворот, очень напоминающий кувырок через голову, — и теперь уже две мои ноги, сложенные в разящее оружие, соприкоснулись с физиономией нападавшего. На этот раз он взвыл громче и отлетел дальше, растянувшись на полу во все свои метр с кепкой.
Вряд ли он слышал мою язвительную отповедь.
Жалобно подвывая и охая, Рафик вытащил свою голову из-под сломанного стула, сел на полу и принялся ощупывать челюсть снаружи и изнутри, с удивлением поглядывая на окровавленные пальцы. Я молча ждала продолжения. Наконец ужас от случившегося уступил место естественному возмущению, и пострадавший разразился причудливой тирадой, цитировать которую не рискую.
Я слушала его в немом восхищении. Кажется, вчера я слишком поспешно обвинила Ослиное Ухо в незнании русского языка. Просто вчера он был «не в ударе».
— Ты закончил, Рафик-джан? Я в полном восторге! Нет, правда, мне очень понравилось. Будь добр, спиши слова — пригодятся.
Мое беспрецедентное нахальство привело его в чувство. Бандит вскочил на ноги.
— Знаешь, што тебе пригодытся, русский сука?
Два мэтр земля и деревянный ящик! Очень скоро будет нужно! Раньше, чем Рафик будет посылать утренний молитва Аллах!
С этими словами — надо признать, очень похожими на правду! — он выхватил откуда-то длинны и кинжал и двинулся на меня с мрачной решимостью во взоре. Пожалуй, зря я довела беднягу до белого каления…
— Послушай, Рафик-джан. Если ты меня сейчас зарежешь, Аллах тебе этого не простит. Ведь Лечи зачем-то держит меня здесь и до сих пор еще не приказал убить, правда? Значит, я ему нужна. А если моя жизнь нужна Лечи — значит, она нужна и Аллаху, ведь Лечи исполняет здесь, на земле, волю Аллаха. Стало быть, убив меня, ты нарушишь волю Всевышнего и навлечешь на себя вечное проклятье и страшные кары. Дошло, Ослиное Ухо?
С ненавистью глядя на меня, орангутангоподобный бочонок скривился, словно собираясь заплакать.
— Заткнись, дэушка!
Но, однако, остановился, неуверенно взглянув на свое грозное оружие. Я увидела, как на его примитивной физиономии последовательно отражались все этапы борьбы долга со страстью.
— Но если ты так не уважаешь Аллаха, что рискнешь пойти против его воли, тогда прислушайся хотя бы к собственному горькому опыту, Рафик-джан! Ты уже два раза пытался подойти ко мне — и видишь, что получается. Скажи еще «спасибо», что меня сдерживают наручники, не то… Уверяю тебя: ни твое «перышко», ни мои «браслеты» не помешают мне побить тебя и в третий раз, и в четвертый. Столько, сколько будет нужно, чтоб ты поумнел. Потому что я умею это делать! И знаешь, чем в конце концов кончится наша разборка? Сюда прибегут Лечи, Алик Кадыр-оглы — короче, все, кто там есть, — и подымут тебя на смех.
Представляешь, как им будет весело, о бесстрашный воин ислама?
«Бесстрашный воин ислама» задергал своими ослиными ушами и громко зашмыгал носом. Даже в полумраке темницы я видела, как побелели под черной шерстью костяшки его пальцев, сжимающих кинжал.
— Я буду отрезать твой язык и бросать собакам!
Аллах меня прощает, я знаю! Потом я буду резать тебя на куски и ждать, когда шайтан заберет тебя к себе, дэвка. Ты будешь просить Рафик убивать тебя быстро, но Рафик будет смеяться и резать ма-аленький кусочек… Маленький кусочек мяса — и много-много кров!
Маньяк омерзительно захихикал. Метнувшись к двери, он два раза повернул ключ в замке и снова стал приближаться к кровати, не отрывая от меня своих свинячьих глазок. «Кажется, твои аргументы его не убедили, Таня дорогая! Доигралась…»
Мне стало по-настоящему страшно. Только теперь у меня в мозгу прояснилось настолько, что я осознала всю безысходность своего положения. Единственное, что я еще могу, это подороже продать свою жизнь. Слабое утешение, но если нет другого…
Мобилизовав свое окоченевшее тело, я приготовилась к последней защите. И в эту минуту за дверью послышались шаги и в нее загрохотали кулаком.
— Ослиное Ухо! Ты там уснул? Открывай!
Может, это и глупо — надеяться, что один бандит защитит тебя от другого, но в тот момент у меня не было выбора. Я инстинктивно почувствовала, что в дверь стучится мое спасение.
— Эй, кто-нибудь! — Удивительно, до чего звонко прозвучал мой голос. — Ослиное Ухо собирается порубить меня, как колбасу. Нет, если ему приказал Лечи — я не возражаю, но…
Я не договорила: началось нечто невообразимое.
Маленький гоблин завизжал, будто резали его, и плашмя повалился на меня с кинжалом наперевес.
Я тоже завизжала, уворачиваясь от его смертоносных ударов, и заметалась по койке, словно угорь по сковороде, молотя Рафика куда зря и чем ни попадя. А снаружи стальная дверь прогибалась под артобстрелом кулаков, кованых подошв и отборных матюков.
Весь этот ад длился, должно быть, несколько секунд, хотя мне он — по понятным причинам! — показался вечностью. В эти секунды я перестала быть «гомо сапиенс», мной руководил животный инстинкт самосохранения, и ничего больше. Однако руководил он мной, надо признать, неплохо: резак убийцы достиг цели всего дважды. В первый раз он «счистил» кожу у меня на плече, во второй — отрубил клок волос.
