Э. Хартли - В день пятый
— Возможно, — уклончиво ответил Томас.
— Культура, история и все такое — это не для меня. Нагоняет сон. А вы не были тут в январе?
— Нет, — терпеливо ответил Томас. — Я впервые в Неаполе.
— Гм, — пробормотал Брэд. — Вы очень напоминаете мне одного человека… Был тут один парень, я пару раз встречал его в маленьком ресторанчике у порта, в траттории «Медина». Священник. Вы с ним похожи, как родные братья.
Он произнес это небрежно, словно образное сравнение, но Томас был как громом поражен.
— Это действительно мог быть мой брат, — дрогнувшим голосом произнес Найт. — Он был здесь как раз зимой.
— Вы шутите?
— Нет, — сказал Томас. — О чем вы с ним говорили?
— Да так, — ответил Иверсон. — Ни о чем.
— Бывает, — разочарованно произнес Томас, сам не зная, что надеялся услышать.
— Один раз он был с каким-то японцем, — добавил Иверсон.
— С японцем? Вы уверены? — встрепенулся Найт.
— Да, а что?
— Просто я довольно долго жил в Японии, — сказал Томас таким тоном, будто речь шла о простом совпадении.
— Эй! — воскликнул Иверсон, взглянув на часы. — Мне пора бежать. Я пробуду здесь еще несколько дней. Может быть, как-нибудь посидим вместе? Американцы за границей, верно?
— Верно, — повторил Томас.
Иверсон похлопал его по плечу и ушел.
Найт задумался. Может ли он узнать что-либо полезное от Брэда? Это казалось маловероятным, однако у него был такой небольшой выбор возможных действий, что нужно было перепробовать все. Несомненно, то обстоятельство, что Эд был связан с каким-то японцем, заслуживало пристального внимания. Пока что Томасу предстояло договориться о другой встрече. Ему необходимо завоевать расположение человека, владеющего информацией, а этого не добиться бычьим напором, громким высказыванием всех своих скептических воззрений и обид. Так что придется действовать тонко.
Томасу показалось, что через многие тысячи миль и года он услышал смех бывшей жены.
Глава 27
— Вы знаете, над чем работал Эд? — спросил Томас.
Пожав плечами, отец Джованни отпил крошечный глоток кофе. Священник с большой неохотой согласился на эту встречу, причем только в надежде на то, что Томас прекратит преследовать монсеньора Пьетро. Сам Томас в этом сильно сомневался, но если отцу Джованни нужно было в это поверить, чтобы согласиться на беседу, то пусть будет так.
— Над раннехристианскими символами.
— Какими, например?
— Крестом.
— Разве о нем можно сказать многое?
— Ваш брат говорил: «Вам не кажется странным, что главным символом христианства является свидетельство унижения и казни его вождя?»
Томас молчал. Отёц Джованни повторил фразу дословно, будто он уже тысячу раз мысленно прокручивал в голове слова Эда.
— Я хочу сказать вот что, — продолжил священник уже своим голосом. — Допустим, в наше время кто-либо основал новую религию, а затем был казнен. Можно ли представить, что последователи этого человека станут носить символ электрического стула или виселицы?
— Вряд ли, — нехотя согласился Томас.
— Но крест является символом христианства, потому что Христос жил для того, чтобы умереть. — Отец Джованни улыбнулся и поднял палец. — Он принял на себя грехи мира ради спасения других людей.
— Значит, Иисус был самоубийцей, — заметил Томас.
В который уже раз он поймал себя на том, что не собирался произносить эти слова. У него в памяти всплыл образ стакана, наполненного таблетками, и фраза сама сорвалась с языка.
Отец Джованни удивился, но ответил ровным тоном:
— Самоубийство — это свидетельство величайшего самомнения. С самопожертвованием все обстоит как раз наоборот.
— Хорошо, — согласился Томас. — Однако я никак не могу взять в толк, какое Эду было до этого дело. Насколько я понимаю, брата в первую очередь волновало настоящее. Социальная справедливость, освобожденное богословие — вот чем он жил. Какое это имеет отношение к истории распятия?
— Самое прямое, — сказал отец Джованни. — «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих».[16] Вот в чем смысл креста и освобожденного богословия: пожертвовать всем, что у тебя есть, чтобы те, у кого нет ничего, получили хоть что-то. Личное и духовное является частью общественного и политического. Вот в чем суть Евангелия.
— На сем завершим урок, — заметил Томас, слишком поздно подавив смешок.
— Скажите, вы атеист по убеждению или из принципа? — вдруг спросил священник.
— Есть какая-то разница? — Томас усмехнулся, приняв этот вежливый, но твердый ответный удар отца Джованни.
— Разумеется, — подтвердил тот. — Первый не верит в Бога, второй отказывается верить.
— Из принципа?
— Да, из-за того, что Господь связывает с религией.
— В таком случае я атеист по убеждению, — сказал Томас. — Я не вижу причин верить в Бога. То, что во имя религии творится много невежественного, поверхностного и разрушительного, лишь подкрепляет мое убеждение.
Отец Джованни пристально посмотрел ему в глаза. Он ничего не сказал, но Томас отвел взгляд и отпил глоток кофе. Священник ему не поверил.
«Быть может, он имеет на это право».
— Я не мой брат, — произнес Томас.
Это, по крайней мере, было правдой.
— Да, — согласился отец Джованни.
— То есть?..
— Ничего, — сказал отец Джованни, по-прежнему не мигая глядя ему в глаза.
— Вы считали себя другом Эда?
— Да, — подтвердил священник. — Хоть мы и не поддерживали связь после того, как он покинул Италию. Я думал, что мы с ним снова встретимся в этом году. Он собирался вернуться. Я очень огорчился, услышав о его смерти.
— Вам сказали, где и как он умер?
— Нет, — внезапно помрачнев, ответил отец Джованни. — Тут что-то?.. Не могу сказать это по-английски. Что-то не так?
— Есть ли что-то непонятное в обстоятельствах его смерти? Полагаю, это возможно.
— Я ничего не знаю.
— Вы можете предположить, чем занимался здесь Эд? Что именно поставило его жизнь под угрозу?
— Со стороны кого?
— Не знаю. Кого угодно.
— Мы с ним не виделись в день его отъезда, — сказал отец Джованни. — Я лежал в больнице и даже не знал, куда он отсюда улетел. Ваш брат оставил мне открытку.
— Она у вас сохранилась?
Улыбнувшись, священник сунул руку во внутренний карман и сказал:
— Я подумал, что вы захотите на нее взглянуть.
Это была открытка с видами Геркуланума и надписью по-английски: «Отец Дж., боюсь, когда вы получите это, меня уже не будет. Что касаетсяских символов, кажется, я наткнулся на материнскую жилу, хотя, наверное, лучше было бы назвать ее отцовской! Она ведет за пределы Италии, и я должен следовать за ней. Подробности пришлю позднее. Выздоравливайте скорее! Эд».
— Этот символ кажется мне знакомым, — произнес Томас, задумчиво разглядывая знак .
— Он означает христианство, — объяснил священник. — Ваш брат использовал греческие буквы «хи» и «ро», которыми ранние христиане обозначали Христа.
— Что Эд имел в виду под материнской жилой?
— Не знаю, — сказал отец Джованни. — Я предположил, что речь идет о кресте, поскольку это основной христианский символ. Но точно не могу сказать.
— Эд как раз вернулся из Геркуланума?
— Он разъезжал по всем раскопкам, — объяснил отец Джованни. — Геркуланум, Помпеи, Пестум, археологический музей здесь, в Неаполе. Каждый день был то тут, то там. Возвращался поздно, нередко возбужденный, уставший. Вот только свои мысли Эдуардо держал при себе. Со мной он ими не делился, — поправился священник.
— А больше он ни с кем не был откровенным?
Пожав плечами, отец Джованни ничего не ответил. Томас пристально посмотрел на него.
— Он говорил с отцом Пьетро?
— Да, — неохотно подтвердил священник. — Они с монсеньором много беседовали. Но я не знаю, о чем именно.
— Они работали вместе?
— Нет. — Лицо отца Джованни растянулось в улыбке, не затронувшей глаз. — По-моему, они не очень-то ладили между собой. По крайней мере, в отношении того, над чем трудился Эдуардо.
— Они спорили?
— Да. Порой очень бурно. Но сути я не знаю.
— Значит, отец Пьетро был рад его отъезду?
Отец Джованни надолго задумался, и его ответ прозвучал неуверенно, с оттенком печали:
— Думаю, он испытал облегчение, но очень огорчился, узнав о смерти вашего брата. Сейчас отец Пьетро кажется… другим.
— В каком смысле? — настаивал Томас.
— Не знаю. Разгневанным. Опечаленным. Встревоженным? Да, думаю, так.
— Но вы понятия не имеете, что такого мог сказать или сделать Эд, чем так на него подействовал?
— Падре Пьетро стар, — начал отец Джованни, стараясь облачить мысль в слова. — Я имею в виду его взгляды.
