Жан-Мишель Риу - Свидание у Сциллы
На дороге я вздохнул свободно. Страшная боль, сжимавшая грудь, исчезла. Страница перевернута. До Ла Боля мы доехали без неприятностей. Завтра я расскажу друзьям обо всем. Да, я выстрелил, но издалека, хотя думал, что подошел близко. Я не врал. Я похвастался, чтобы надо мной не смеялись. Но я все-таки выстрелил, в этом моя заслуга. Попал ли? Может, и нет, но перепуганный бош стоит мертвого боша. Первый блин всегда комом. Друзья поймут меня, и все образуется. Размечтавшись, я отстал и оказался позади Пьера и Симона. Болотные тропинки освещало сентябрьское солнце. Это было тринадцатого. В лабиринте дорог мы положились на случай. Ла Бриер — странное место. Мы окунулись в безмолвие. Природа и люди здесь очень схожи. После напряженного дня накануне душа отдыхала в несказанной тишине и покое Ла Бриера. По какой дороге дальше ехать? По этой или по той? Не все ли равно: у каждой дороги своя цель. Упоенный обманчивым счастьем, я испытывал то же, что и покидая Париж. Слишком поздно я понял: понадобится жертва, чтобы открыть двери Ла Бриера. Пятьдесят лет спустя я приношу в жертву свою ужасную тайну.
Симон и Пьер ехали передо мной и напевали. Чего нам было бояться? Тропинка петляла по болоту. На мгновение мне показалось, что я узнаю дорогу, но в природе часто встречаются похожие места. Сомнение опять вернулось. Эта лужа и этот перекресток так напоминают ту, другую дорогу. В тот день… Как же вспомнить? Симон громко пел. Он выехал на освещенное пространство из тени деревьев, которые я узнал слишком поздно. Тогда, в темноте, они внушали страх, а теперь, при свете утра, выглядели такими веселыми. Однако за ними (я был уверен) находился мост, а на нем бош, который, возможно, жив. Меня обуял ужас. Я набрал воздух в легкие, чтобы заорать: «Стоп!» Но остался нем. Остановив Симона, я признался бы в своей лжи. Бош жив, я не убил его. Закричи я тогда, и мой друг был бы спасен, но я не сделал этого. Меня парализовали трусость и жалкий стыд. Я позволил Симону ехать к мосту. Пьер собирался следовать за Симоном, но тут я закричал. Он остановился и вопросительно посмотрел на меня. Я опустил голову. Мы вздрогнули, услышав первые выстрелы. Вдалеке показался Симон, он изо всех сил жал на педали и кричал нам, чтобы мы уходили. Его преследовала группа немцев. Бош был не один. Солдаты заняли свои места: снайпер растянулся на земле, остальные бросились за Симоном. Слышны были выхлопы автомобиля. Моя вчерашняя «храбрость» сослужила дурную службу: боши ждали нас. Симон мчался, петляя, и кричал, чтобы мы прятались. Он прикрывал нас. Пьер схватил меня за руку и сильно сжал ее. Я очнулся. Туда, налево, в болота! Я послушался и бросился в болота. Симон почти доехал, когда его ранило, видимо, в руку. Он согнулся, но все еще жал на педали, преодолевая дорогу. Мог ли он спастись? Торфяники замедляли скорость. За ним показались боши. Они стреляли, а Симон все петлял и петлял. Плача, я ободрял его. Вперед, Симон! Вперед, умоляю тебя! Кровь текла по его рубашке. «Я еврей, еврей, — выкрикивал он, — я еврей. Меня убьют. У меня в кармане подлинные документы» «Вперед, Симон!» — орал Пьер. Симон задыхался и ехал медленнее. Слева он увидел дорогу и, чтобы не быть нам обузой, устремился туда. Последнее, что я слышал от него, было обещание встретиться у замка в Ранруе. На полной скорости мы с Пьером помчались по дороге. Остальное я помню плохо. Выстрелы. Справа, по другой дороге, мчится Пьер. Буксует немецкая машина. Снова выстрелы. Крики. Я свалился в траншею с водой, утянув за собой в мрачное торфяное болото свою преступную ложь.
Продолжение я рассказал в книге, опубликованной в 1948 году. Все проведенное в болоте время я сокрушался о своем жребии и надеялся, что Симона минует его жребий. Немцы ушли, довольные призом. За испуг одного из них заплачено смертью. Хороший урок. Я выбрался из траншеи не потому, что осмелел, а из-за Симона. Вдруг он выжил? Чтобы ответить на вопрос, пришлось вернуться в реальность. Взять велосипед, найти дорогу и мчаться к замку в Ранруе, где и встретиться с Пьером. Там я его и нашел, одного, с лицом, исцарапанным колючками кустов ежевики, где он прятался. Я искал глазами Симона, походя на сумасшедшего. Пьер рассказал, что Симон мертв, он видел это.
В наступившей тишине я понял, что мне предстоит отплатить за смерть Симона, пожертвовав своей жизнью. Я хотел покончить с собой, но такой поступок не свидетельствовал бы о храбрости. Путь к искуплению лежал через покаяние. Я решил сражаться до последнего вздоха, избавившись от воспоминаний о Симоне, которые преследовали меня. Тогда я думал, что буду сражаться до тех пор, пока не погибну. Борьба, ожидавшая меня, не была войной с оккупантами. Боши, тевтонцы! Плевал я на них. Впереди меня ждала собственная драма, связанная с моим прошлым. Чтобы не сойти с ума, его надо преодолеть. Я буду сражаться против себя, чтобы забыть. Спасти себя, прежде чем умереть.
Я сказал Пьеру, что ухожу в Рош-Бернар. Оставаться здесь невыносимо. Я брошу это проклятое место, отравленное смертью Симона. Пьер не возражал. Партизаны Ла Бриера говорили, что дальше к северу есть база Сопротивления и там берут новичков. Я слышал от партизан и название деревни, где формируется отряд. На месте разберемся. Не колеблясь, Пьер решил идти со мной. Мы плутали два дня, пока не нашли лагерь. Нам задали немного вопросов. Партизанам не хватало добровольцев. Наша решимость была лучшей гарантией. Вскоре я принял командование вооруженной группой, и эхо наших взрывов отзывалось даже в Лондоне. В 1944 году мы присоединились к войскам, высадившимся в Нормандии. В составе французских войск дошли до Парижа. Оказавшись перед родительским домом, Пьер сказал, что пора остановиться. Он полагал, что мы вполне расквитались. Он убеждал меня забыть прошлое и посмотреть в лицо настоящему. Я послушался его и сложил оружие.
За исключением нескольких слов о трагедии 13 сентября 1943 года, пережитой нами вместе, Пьер не задавал мне никаких вопросов. Однако у меня не было сомнений в том, что его мучает вопрос, почему я помешал ему ехать к мосту. Если я чего-то боялся, почему ничего не сказал Симону? И как я узнал, что за деревьями нас ждет опасность? Пьер так и не высказал свои вопросы, но я знал, что смерть Симона гложет его и душа у него болит. Когда-нибудь я положу конец его боли.
У нас была традиция собираться каждый год 13 сентября в память о Симоне. Мы приходили в Сциллу и обедали вдвоем. Перед тем, как устроиться за столом, Пьер обычно гладил корешки книг на полках. В этом году он остановился на «Максимах» Ларошфуко. «…Дар много говорить и ничего не сказать…», — громко прочел Пьер и повернулся ко мне. Он не находил моей книги на полке. Мне шестьдесят лет, и я издал много книг. Я думал, что Пьер цитирует одного из опубликованных мной авторов. Какого? Он расхохотался. Насколько ему известно, я написал только одну книгу. Я пожал плечами. «Прежде, чем забыть» нечего делать у Сциллы. Книга не представляет интереса для публики, она плохо написана, и речь в ней идет о давно забытом прошлом. «Ошибка юности», — добавил я. Пьер придерживался другого мнения. Я попросил его оставить эту тему, но он настаивал. Если надо, он принесет в Сциллу экземпляр, сохранившийся у него. Даже если этот экземпляр единственный… Морис, директор Сциллы, протянул меню. Я думал, что теперь Пьер оставит меня в покое. Как бы не так! Я не должен стыдиться, что написал «Прежде, чем забыть». Книга с таким названием заслуживает того, чтобы стоять на этой полке. Подняв руку, я заставил его замолчать. Больше я не мог вынести, я хотел все рассказать. Мне было стыдно давно, с 13 сентября 1943 года. С этим стыдом я живу и день и ночь. Пьер ничего не желал слушать, но я заявил, что уже слишком поздно и пришло время ему все узнать. Как и прежде, в пору нашей молодости, Пьер закрыл уши руками. Этот жест напомнил мне мои двадцать лет. Стерлись морщины, исчезли годы, Сциллы больше не было. Мы вернулись к началу жизни, когда Симон был рядом, и когда мы наконец отказались от серого повседневного существования. В какое-то мгновение я почувствовал, что готов сломать барьер одиночества, которым окружал себя столько лет. И мне стало абсолютно ясно, что я должен рассказать правду.
Я попросил Пьера не прикидываться идиотом: ведь он читал книгу и знает, что в ней не хватает рассказа об одном дне. То, что он предполагал, было ошибкой. В «Прежде, чем забыть» рассказ о целом дне отсутствовал не по нерадивости, а из-за лжи. Ложь умолчания. Я солгал и предал Симона 13 сентября. Пьер поднял голову и опустил руки. Глаза его блестели, наконец-то он слушал. Пока я исповедовался, он плакал. Я надеялся освободиться, но не получилось: Пьер не осудил меня. Я думал, он простит или осудит меня, скажет, что существует не только черное, но и белое. Но Пьер только пожалел меня и навсегда разрушил нашу дружбу. Мы стали видеться редко. Положение изменилось, но я по-прежнему не знал, как спасти свою жизнь.
