Григорий Глазов - Стойкий запах лосьона
- Да, - еле шевельнула она губами.
- А кто помогал матери Зимина сочинять жалобы?
- Я и Сева.
- Зачем?
- Я была у Сажи Алимовны, когда она по телефону читала вам листок гистологических исследований Зимина...
- И?
- Рассказала об этом Севе. Он решил, что надо внушить матери Зимина, что виноваты в смерти Юры вы, намекнуть, что хорошо бы подать на вас жалобы, - она приложила ладони к горящим щекам.
- Туровский и Гущин знали об этом?
- Сперва нет. А потом Сева им рассказал. Они всполошились, страшно его ругали, мол, зачем он подымает шум вокруг этого, привлекает внимание. Но они знали содержание вашего разговора с Сажи Алимовной, и теперь деваться было некуда: они и велели украсть из архива все, что нужно, они знали, что я и Сева понимаем, что должно исчезнуть, - подняв заплаканные глаза, тихо закончила лаборантка.
- Да, забыл: вы ведь с Алтуниным были и в загородном ресторане, где веселились вместе с Туровским, тренером Гущиным, каким-то таможенником, Погосовым. С последним пришла одна дама. Она моя сестра. Она мне передала привет от Алтунина и довольно точно нарисовала портрет его подруги - ваш, Аня, - Костюкович откинулся на спинку стула, словно устав после тяжкой работы и сказал Каширговой: "У меня все, Сажи."
- Это все правда? - спросила Каширгова у лаборантки.
- Да, - едва слышно произнесла та.
- Тебе заплатили? Сколько? - Каширгова уставилась в ее склоненный лоб.
- Нет, - замотала та головой. - Я не брала никаких денег... Он попросил... Мы любим друг друга... Скоро поженимся... Он обещал.
- Обещал!.. Эх ты, дура!.. Сейчас же пиши подробную объяснительную на мое имя. И к ней приложи заявление, что увольняешься по собственному желанию. Большего я для тебя сделать не могу. Иди.
Лаборантка ни слова не сказав, пошла к двери, Каширгова взглянула на часы.
- Боже, опаздываю! У меня четыре вскрытия... Марк, зачем им это нужно было?
- Боялись, что докопаюсь до подлинной причины смерти Зимина, когда увидели, что очень интересуюсь этим случаем, хотя я был далек тогда от того, что знаю сейчас.
- Ладно, к подробностям вернемся, побегу...
Вышли вместе. Она направилась в прозекторскую, он - к двери на улицу...
Они стояли за зданием патологоанатомического отделения у большой трансформаторной будки.
- Чего глаза красные? Ревела? - спросил Володя Покатило.
- У меня неприятности, - ответила Аня.
- У всех свои неприятности... Быстро же ты Юрку забыла. Не успел помереть, а ты уже этому докторишке Алтунину на коленки села.
- Он женится на мне.
- Ага. Потрахает, потом передаст другому жениху.
- Не твое дело. Ты зачем пришел?
- Мне бабки нужны. Брат на дембель идет, офицер, служит под Курском, решил оставаться там, строиться хочет. У меня есть кое-какие шмотки и аппаратура. Прошлый год, когда мы с Юркой из Югославии привезли, ты хорошо толкнула. Может и сейчас кому из докторов предложишь? Все фирмовое.
- Не смогу я. Увольняюсь отсюда.
- Чего так?
- Нужно. Сам продай. Снеси в комиссионку.
- Там проценты большие берут, не выгодно.
- Уходи! - встрепенулась она, заметив вышедшего из подъезда Костюковича. - Не хочу с ним встречаться, - и, не прощаясь, быстро пошла в сторону подстанции "скорой".
- Чумная, - пожал плечами Володя.
Он шел по узкой, протоптанной по газону дорожке, по другой асфальтированной шел Костюкович. У входа в тоннель они сошлись.
- Здравствуйте, доктор, - поприветствовал Володя.
- Здравствуйте. Что вы у нас делаете?
- Надо было встретиться с одним шофером со "скорой". Он обещал канистру бензина.
- Как у вас дела? Готовитесь к чемпионату Европы? - спросил Костюкович. Через тоннель они прошли в вестибюль, оттуда через главный вход - на улицу.
- Кто готовится туда, а кто - в Будапешт, - усмехнулся чему-то Володя.
- А что в Будапеште?
- Дунайский кубок.
- Тоже хорошо.
- Кому как...
Они попрощались...
Сперва Деркач никак не могла начать говорить - произнесет фразу-другую, остановится, скажет Левину:
- Нет, не так, не то...
А потом пошло, как по накатанному, без заминок, вроде даже торопилась она. По долгому опыту Левин знал такое состояние допрашиваемых: сперва упор, не сдвинешь с места, тяжкое молчание, как сопротивление. Но когда дожмешь, раскачаешь - логикой ли своей, или жестким тоном, или мягким доверительным словом, или тоже молчанием - терпеливым, выжидательным, как бы безразличным, - или умышленно вывалишь все факты и улики, чтоб допрашиваемый ужаснулся - когда вот так дожмешь и, почувствовав, что вот-вот - бросаешь на чашу весов последнюю гирьку в виде: "Ну что, может отложим на завтра? Или покончим со всем этим сегодня?", - видишь по глазам, как хватается человек за возможность избавиться наконец от унизительного состояния и, заметив, что следователь как бы случайным движением придвигает к себе еще чистый протокол допроса и берется за ручку, - человек начинает говорить, говорить, говорить. Спешит, словно боясь, что не успеет выговориться...
Нечто подобное случилось и с Алевтиной Петровной Деркач. Как умная женщина, она поняла: этот пожилой, не очень опрятно одетый человек знает все или почти все, морочить ему, опытному следователю, голову бессмысленно, а, главное, опасно - встанет и уйдет разозленный, что его принимают за дурака... Он уловил главное - какой смысл похищать, чтоб тут же уничтожить? - и уже тянул за это звено.
- Завод, который затеял строить Чекирда, становился для нас костью в горле.
- Для кого "для нас"?
- Для меня и руководителей четырех из шести райторгов города. Ну и для сошки помельче - для продавцов. Вы представляете, что такое продавать пиво на улицах из этих железных бочек на колесах? Тут не только недолив, но и левое пиво. Вы видели в сезон, а длится он полгода, с мая по октябрь, какие очереди жаждущих выпить кружку; разочарование очереди, когда пиво кончается? И вдруг возникает завод, делающий баночное пиво. В достаточном количестве и цена пониже. Чекирда просто уничтожал нас своим заводом.
- Серьезный конкурент, - заметил Левин.
Но войдя в исповедальный раж, она не услышала иронии, сказала:
- Еще бы!.. И мы решили: заводу не быть! Сошлись во мнении, что единственный путь - уничтожать оборудование, которое он получает на валюту. Он не выдержит этого, разорится, валюты у него не хватит. Не буду вам говорить, сколько мы теряли, если бы Чекирда одолел нас. Скажу только, что если б вы расторгли с Чекирдой договор и забыли об этом деле, мы бы могли предложить вашему бюро, скажем, миллион, - она сделала паузу, как бы передыхая, но Левин понял эту уловку: дает возможность обдумать ее предложение.
Он, мысленно усмехнувшись, прикинул: "Купил бы Виталику видеомагнитофон. Японский "Панасоник". Осенью с Раей поехали бы в круиз по Средиземному морю. В коммерческом купили бы ей хорошие осенние сапоги. Лучше всего австрийские, фирмы "Габор", а мне - добротные ботинки на толстой каучуковой подошве. Может, что-то еще осталось бы на ремонт квартиры... Хорошо бы", - вздохнул он и мельком глянул на свои истоптанные, потерявшие уже форму туфли местной обувной фабрики, которые купил по блату...
- Почему вы так срочно отправили Дугаева на Волынь? - спросил Левин, покончив со своими мечтами.
- Во-первых, он нашел хороший способ избавиться от ящиков с краской. А главное - мне позвонили с Волыни, что надо немедленно забрать хмель. Он-то - "левый". Так что совпало, - ответила она, поняв, что предложенный миллион вроде отвергнут.
- А где в дальнейшем вы собирались хранить и уничтожать грузы для Чекирды?
- Что-нибудь придумали бы. Это самое несложное.
- Каким образом вы узнавали так оперативно о поступлении грузов Чекирды на склад базы "Промимпортторга".
- Из таможни.
- От кого именно?
- От Ягныша Федора Романовича.
- Платили ему за эти услуги?
- Разумеется. Последнее время он был удобен тем, что на месяц его откомандировали непосредственно на базу.
- Вы хоть приблизительно представляете себе, на какую сумму понес убытки Чекирда?
- Это его забота - посчитать. Но, полагаю, на большую. И это важно, поскольку застопорит пуск завода минимум года на два. Купить все заново, в особенности электронику для линии по разливу - тут напрячься не просто, валюта ведь, - она произнесла это цинично-спокойно.
- Ваша прямота восхитительна, - сказал Левин и спросил: - А если Чекирда все же даст делу официальный ход?
- Следователь прокуратуры от меня ничего не услышит. Протокола-то мы с вами не ведем, подписывать мне ничего не придется. А слова - вы лучше меня понимаете, что им, не подтвержденным моей подписью, грош цена. Я от всего откажусь.
- Резонно, - заметил Левин, а сам подумал: "Самообладание твое, милочка, вещь, конечно, хорошая. Но ты несколько преувеличиваешь свои способности. У приличного следователя ты хоть десять раз отказывайся от всего, а на одиннадцатый попросишь бумагу, чтобы самой все подробненько изложить. Может быть, подробней, чем мне сейчас". И сказал: - Что ж, Алевтина Петровна, мы неплохо побеседовали. Если мне понадобится что-нибудь уточнить, надеюсь, вы согласитесь?
