Барбара Навроцкая - Останови часы в одиннадцать
– Вы похоронили его под своей фамилией, пан Олендэрчик, да?
Мужчина вздрогнул. Выражение беспомощности, очень человеческое, появилось у него на лице. Он уже забыл свою фамилию. И был уверен, что никогда ее не услышит.
– Я? – улыбнулся он горько. – Я его не хоронил. Его похоронили другие. Под моей фамилией, вместо меня. И даже… я тогда не понимал еще всех последствий. Просто я вынужден был скрыться, бежать. Ни о чем больше я не думал. Ни о какой смене документов. Для этого не было времени. Я был ранен. В течение той ночи я сделал такое, что сегодня просто не укладывается в голове. Я умылся одной рукой, потом переоделся и переодел Ежи – мертвого. Вы знаете, что такое одеть труп, а я был ранен. Весь день я просидел в лесу, недалеко от дороги, меня лихорадило, меня мучили кошмары. Как я прошел ночью эти двадцать семь километров, до сих пор не могу понять. Шатался, падал, ложился на какое-то время в кювет. Но дошел. В госпитале сразу же потребовали у меня документы. Они должны были чем-то прикрываться. Тогда я вспомнил, что моя кеннкарта[10] осталась в куртке, в ватнике, а в пиджаке находились документы Ежи. И для больницы даже лучше. У меня была варшавская прописка. Чем в случае проверки они могли бы объяснить присутствие такого пациента? Гестаповцы после той бойни в парке рыскали как безумные. У Ежи прописка была местная. Переменить фотографию в те времена, печать с вороной было плевым делом. В больницах действовали подпольные организации. Особенно в больницах. Там нашли спасение тысячи раненых. Меня тоже спасли. Так я стал Коваликом.
– Но потом вам это пригодилось, – заметил капитан Корда холодно, – во времена, когда никакие фальсификации были уже не нужны. Вы жили в своем обществе и в своей стране. Кто вам выдал метрику Ковалика?
– Чиновник из прихода в 1945 году, – ответил мужчина смело. – Ксендз находился тогда под следствием. Все, кто мог меня знать, а такая опасность существовала, из прихода исчезли. Новый человек в приходской канцелярии был совершенно зеленым, я бы даже сказал, наивным, как ребенок, если бы его глупость не проистекала просто из незнания повята и местных людей, дел, отношений между людьми во время оккупации. С метрикой я мог потом на все плевать.
– Не совсем, – язвительно заметил Корда.
– Ах да, – согласился мужчина, – не совсем, коль скоро вы здесь. Но это я сам привел вас сюда. Это найденыш, доктор Боярская, правда? Если бы я не пошел к ней во второй раз…
Капитан скрыл удивление.
«Он приходил к ней? Опять? Когда? Нет, братец, никакой роли здесь она не сыграла. Ты уже был у меня в руках. Нас привела к тебе табличка на могиле Франэка, Казимежа Олендэрчика. Если какой-то Франэк, как сказала доктор Боярская, продолжает колесить по свету, то двух вас быть не могло. Настоящим мог быть только один. Требовалось выяснить какой. Исходным пунктом явились все же невыясненные обстоятельства исчезновения Ковалика. Даже во время войны о пропавшем человеке оставалась какая-нибудь сплетня, человеческий домысел, иногда основанный на чем-то очень шатком. Абсолютное молчание вызывает подозрение. Могло быть и так, что Ежи Ковалик ходил с твоими бумагами, как Франэк и Казимеж Олендэрчик. А ты действительно лежишь под аккуратным, опекаемым местными жителями холмиком. Существовал и другой вариант, что ты сам живешь по документам Ковалика, а он продолжает играть твою роль, лежа под зеленым дерном. Поэтому надо было начинать с того, у кого была не только фамилия, но еще место и дата рождения. Отец, мать, живая родня. Оказалось, что в земле лежал он, а не Франэк, но мог бы и объявиться, если бы его поискать. И нашелся. В твоем облике. Но этой версии родня верить не хотела».
– Зачем вы ходили к доктору Боярской? – спросил капитан для ясности картины, поскольку не был совершенно уверен, какой визит имел в виду мужчина. Еще тогда, когда она была маленькой, или какой-то еще, которого он не знал. Но сидящий перед ним человек сказал «доктор Боярская», а эта фамилия, это звание относились к теперешнему времени.
– Зачем? – растягивал по слогам мужчина. – Разве я знаю? Что-то у меня не сходилось. Позднее… после этого… после Задушек…
– Ага, позднее? А до этого вы не остановились перед таким шагом? – В капитане росло раздражение, хотя он знал, что ему нельзя принимать все это близко к сердцу.
– Я? – искренне удивился мужчина. – У меня не было никакого выбора. Я дал клятву. Погибло семнадцать человек ни за что. Лучших ребят, которых носила земля. Вы не можете себе этого представить.
«Могу, к сожалению, могу, но это не имеет никакого отношения к убийству, совершенному сейчас».
– Я был лишь орудием судьбы, – добавил мужчина тихо.
– Разве человек вообще может утверждать, что он орудие? – вспылил капитан. – Мы все делаем сознательно. Наши поступки являются следствием наших решений. Ни больше ни меньше. А вы никогда не думали о том, что все изменяется вместе с бегущим временем. За эти годы мы построили новое государство. Новое общество. Весь мир претерпевает невообразимые потрясения, а вы… может быть, для вас время остановилось?
– Да, с того момента, когда часы на башне были остановлены, время для меня остановилось. Я ничего не мог с этим поделать.
– Но тогда шла война, – ответил капитан Корда устало, – а у вас, у вас все смешалось– война и мирная жизнь. Закон и беззаконие, миф и реальность.
– Ничего у меня не смешалось, – услышал капитан. – Я жил, работал, как другие. Вы меня в чем-то обвиняете?
– В убийстве! – крикнул капитан. Его охватила ярость, но он тут же взял себя в руки.
Мужчина покачал головой.
– Это… это не было убийство. Это было… ужасное стечение обстоятельств.
– Из-за стечения обстоятельств вы жили по фальшивым документам. Вы обманывали порядочных людей, ведь мир состоит не из одних мерзавцев. Вы обманывали власти своей страны. Из-за стечения обстоятельств вы двадцать восемь лет преследовали человека, хотя это наша обязанность, а не ваша! Мы уполномочены давать ответ на вопрос, имело ли место преступление или нет. В этой стране выносить приговор может закон, а не самозванцы, упаси боже, не горе-мстители. А что сделали вы? – сказал он вдруг так, словно у него были к этому человеку личные претензии, и это, кажется, так и было. Потому что человек, сидевший перед ним, вдруг показался ему просто глупцом. «Я иногда тоже бываю бессильным, – подумал он. – Ну и что с того? Старею. Слишком много видел. Понял. Помню». – Что вы с собою сделали? – повторил он. – С собою, понимаете?
Мужчина с интересом посмотрел на пего.
– Вы тоже понюхали пороху в этой войне, да? Вы тоже были партизаном или в этой вашей армии. Могу дать голову на отсечение. Иначе бы вы так хорошо не справились со своей работой. Я-то знаю, что я с собою сделал, а почему это вас интересует?
– Нисколько не интересует, – отрезал капитан. – Лично я с удовольствием списал бы вас в расход. Вы испортили себе жизнь своей безнадежной глупостью, – сказал он наконец грубость и почувствовал облегчение. – Если бы это было сразу же после войны. Но сегодня? Это что-то объяснило?
– Ничего, – сказал мужчина сухо. – Человек может помочь себе только сам.
Капитан Корда кивнул головой.
– Это не только ваша ошибка. Ошибка была в самом начале, чем мы, коммунисты, могли вам помочь? – невесело улыбнулся капитан. – Человек представляет собой ценность лишь постольку, поскольку является частью общества. До тех пор пока это не осознает тридцать миллионов, будут случаться различные истории. Когда вы были у доктора Боярской?
Мужчина посмотрел на капитана невидящими глазами. Он возвращался к действительности откуда-то издалека.
– Когда? Позавчера. Быстро вы работаете, – добавил он. «Не сообщила нам, – подумал капитан. – Почему? Я был уверен, что она это сделает. Люди всегда загадка».
– О чем вы с ней говорили?
– В том-то и дело, – мужчина заколебался, – я даже не знал, с чего начать. За что ухватиться. Но она… рассказала мне обо всем сама. Кто может знать, почему с одним человеком судьба сыграет злую шутку, а у другого все как по маслу? – воскликнул он. – Почему она вдруг разоткровенничалась, когда ничего уже нельзя было изменить? Я все не могу понять, почему она сказала мне правду только позавчера, а не восемнадцать лет назад в Люблине.
«Потому что наконец поверила в закон. Наконец почувствовала себя в безопасности», – подумал капитан.
Казимеж Олендэрчик, Франэк, Ежи Ковалик окинул взглядом развороченную комнату. Повсюду были видны следы поспешных приготовлений к приближающемуся событию, самому важному в жизни женщины, которое уже не совершится. Он подумал о том, что события могут умирать так же, как люди. Нить оборвалась. Он спросил:
– Разрешите оставить записку?
Капитан кивнул утвердительно. Он отвернулся, пока мужчина писал, и так и не взглянул на слова, написанные па клочке бумаги, оторванном от пакета.
