Эдриан Мэтьюс - Дом аптекаря
— Что же? — спросила Рут.
Лидия открыла рот, но ничего не сказала.
Рот так и остался открытым, и Рут видела распухший язык и миндалины.
В груди у нее щелкнуло. Потом еще раз. И еще.
Щелчки становились все громче, в них появился ритм, дерганый ритм джаза.
Ритм вдруг сбился. Рут качнуло вперед, как бывает с пассажиром, когда автомобиль начинает останавливаться. Щелчки замедлились, углубились. Тело Рут устремилось вперед. Голова ударилась обо что-то твердое и холодное.
Вокруг суетились люди. Рут слышала их голоса. Чувствовала их тепло. Ощущала их терпеливое ожидание. До нее доходили их запахи, среди которых преобладал запах сырой одежды. Они толкали ее, терлись о ее колени. Их было много. Так много, что и не сосчитать. Кто-то наклонился к ней… к самому уху.
Рут почувствовала дыхание, прикосновение руки к плечу…
Она открыла глаза и тут же зажмурилась от яркого неонового света.
Тот, кто тряс ее за плечо — пожилой чернокожий мужчина с седыми вьющимися голосами, — виновато улыбнулся.
Поезд остановился.
— Приехали, леди! Конечная станция. Если не выйдете, вернетесь в город.
— Ох… Спасибо! — Рут потерла лицо, разгоняя кровь. — Черт! Мои внутренние часы, должно быть, вознамерились отправить меня в спячку.
Стоящие в проходе люди улыбались ей и друг другу. Рут попыталась ответить тем же, хотя кошмар еще напоминал о себе — она словно чувствовала направленный в спину холодный, притягивающий взгляд.
Двери открылись, и пассажиры хлынули наружу.
Знак над платформой гласил: «Зюйд/ВТЗ».
Она встала, зевнула, вышла вслед за всеми из вагона и направилась к линии № 50.
Поезд уже готовился к отправлению.
РАИ — Оверамстел — ван дер Мадевег…
Старый, словно взятый с почтовой открытки Амстердам оставался позади. Под янтарными сетями и ожерельями натриевых ламп потянулся пригород, втиснутый на осушенный участок земли в конце шестидесятых. Виадуки. Автодорожные мосты. Подземные переходы. И вот уже первые кварталы многоквартирных домов секционного типа, ячеистые хранилища человечества, бетонные кубы для живых, сброшенные с кранов на неприглядную пустошь.
Бийлмер, или Зюйдоост, юго-восточный пригород.
В Нидерландах его считали самым неудачным жилищным проектом, памятником группового обдумывания, местом «ни уму ни сердцу», куда судьба отправила доживать остаток дней тысячи простаков и олухов, так и не понявших, что же это с ними случилось.
Здесь голландское общество опустилось на самое дно.
Объявления в рубрике «Ищу жилье» в амстердамских газетах неизменно заканчивались так: «Зюйдоост не предлагать».
Поезд громыхал по рельсам: Дюйвендрехт — Страндвлиет/ «Арена»…
Новый, пятидесятитысячный стадион «Арена», домашний стадион футбольного клуба «Аякс», сиял ослепительными огнями. Здесь на нехватку инвестиций никто не жаловался. Современная зона развития уже протягивала во все стороны свои электронные щупальца: скопления выстроенных в американском стиле высоток и бизнес-парков, пригородные промышленные комплексы, плазы и атриумы, Пате, концертный округ «Хайнекен-Моджо», молы и мегамаркеты на Бульвар-Арена и Вилла-Арена, автомобильный парк «Трансфериум» и так далее. Дивный новый цифровой мир, как по волшебству перенесенный из неоплатонистского воображения архитекторов-планировщиков и графических интерфейсов в стекло, бетон и сталь.
Однажды летом Рут провела здесь почти целый день и была знакома с главными ориентирами: КПМ-Телеком-центр, Спарклервег, сияющее представительство «БМВ» и шесть башен бийлмерской тюрьмы, которые немногим отличались от печально знаменитых жилых десятиэтажек.
Да, он был где-то рядом, где-то поблизости, старый добрый Бийлмер. За нарядными витринами лежали семь квадратных километров дисфункционального гетто.
Добавьте несколько тысяч иммигрантов — желательно тех, кто никогда не собирался здесь оседать, — перемешайте, подогрейте — и можно подавать.
Рут сошла с поезда. От расположенной неподалеку фабрики «Спортлайф» несло запахом жевательной резинки. Она прошла пару кварталов, торопливо миновала торговый район, рай для местных грабителей и воров, и поднялась на лифте на последний этаж неприметного здания, в котором и работала Жожо.
Едва Рут переступила порог, как кто-то забрал у нее пальто, шарф и берет.
Спасибо.
В руке материализовался пластмассовый стакан с подогретым красным вином.
Еще раз спасибо.
Она пробежала взглядом по собравшимся — Жожо среди них не было — и направилась прямиком к буфету. Взяла претцель, ткнула ногтем в обернутый фольгой кусочек сыра.
Внезапно ей стало тоскливо и одиноко.
Вечеринка выдалась так себе. Офис был открытого типа и даже не пытался хоть как-то замаскировать этот факт. Мебель отодвинули к стенам, а к потолку подвесили с десяток воздушных шариков и бумажных гирлянд.
Впрочем, чего она ожидала? Оказаться в особняке Гэтсби?
По комнате, разговаривая о делах, слонялись десятка два обычного вида мужчин и женщин, а в одном углу все еще покряхтывал работающий ксерокс. Под замызганной пластиковой крышкой прыгал зеленый огонек.
Никто не обращал на нее ни малейшего внимания.
Рут прошла по кругу.
Похоже, она оказалась в небольшом плавильном котле — суринамцы, марокканцы, турки, китайцы, датчане, — но когда ее глаза встречались с другими, чужой взгляд мгновенно уходил в сторону. Акустическая система выдавала старый хит «Марвелетс». Рут втянула щеки. Она чувствовала себя незваной гостьей.
Что ж, раз так, то до прихода Жожо придется применить парочку приемов из стратегии выживания: держаться в тени, не высовываться и принять защитную окраску.
Она пристроилась у облицованной пробковыми плитками стены, сделав вид, что увлечена чтением распоряжений и разглядыванием плакатов. На одном были изображены три одетые в нечто вроде космических скафандров фигуры, роющиеся в развалинах здания. Подпись гласила: «Люди МОССАДа — они не ромашки собирают». Другая, тоже на фоне руин и пламени, сообщала: «Обедненный уран — катастрофа за катастрофой. Когда нам расскажут правду?»
Рут отступила на несколько шагов и оглядела стену.
На всех плакатах, похоже, мусолилась одна и та же тема.
Она угостилась солеными орешками-кешью.
Глотнула теплого вина с ароматом корицы.
И оглянулась — в комнату ввалилась небольшая толпа. Впрочем, Жожо в ней не оказалось. Смуглый небритый мужчина пожимал руки встречающим, возражая одному, вежливо отвечая другому. Потом он повернулся и помог снять дубленку вошедшей следом за ним женщине.
Рут опустила голову и задумчиво ткнула пальцем в розоватый кружок лимона в стакане. Лимон погрузился. Всплыл. Она выудила его и от нечего делать откусила краешек. Что-то происходит? Она не понимала. Лицо горело. Сомнений больше не оставалось.
Это был он.
Рут снова оглянулась.
Черные волосы, худощавое небритое лицо, клетчатая ржаво-коричневая куртка с широкими, отороченными мутоном лацканами и воротником и вышитым бледно-голубыми буквами на спине словом «Сиско».
Сиско-Кид. Собственной персоной.
Около сорока.
Он снял куртку и повесил ее на вешалку у двери. Похоже, ему было не по себе, как будто, собираясь на вечеринку, он не нашел ничего лучше белой спортивной рубашки, черных джинсов и замшевых сапог, в которых чувствовал себя не совсем комфортно.
Какой-то высокий чернокожий мужчина в плохо сшитом полосатом костюме заговорил с ним, сопровождая монолог широкими, более подходящими дирижеру взмахами рук. Рассеянно слушая, Кид смотрел под ноги, и вся поза его — руки в карманах брюк, одно плечо выше другого — выдавала неуверенность и настороженность, как будто он боялся чего-то.
Рут вдруг пришло в голову, что в нем есть какой-то надлом, внутренняя слабость или изъян, объясняющие его сдержанность. Слушал он внимательно, но все остальное, прочие органы чувств оставались незатронутыми, незадействованными. Рут понимала, что ее восприятие необъективно, что ее суждения основываются на нескольких секундах наблюдения за ним. Но впечатление сложилось мгновенно, четко, и у нее не было оснований не доверять себе.
Рут отчетливо помнила, как Сиско-Кид подошел к дому, как взбежал по ступенькам. Она не знала, кто он такой, но у них было кое-что общее: Лидия ван дер Хейден.
И все же кто он такой и какого черта делает здесь?
Кид все еще слушал, но внимание его начало рассеиваться. Он почесал шею и медленно оглядел комнату.
Рут предпочла укрыться в туалете.
Вылавливая в мыльнице скользкий зеленый кусочек мыла, она с объективной враждебностью изучила свое отражение в зеркале.
Обкусанные до мяса ногти, растрепанные волосы и казавшийся неуместным заштопанный шерстяной жакет, в котором она прекрасно чувствовала себя на барже.
