Буало-Нарсежак - Волчицы
Это утро я провел в размышлениях, лежа в кровати. Некоторым людям всегда удается найти оправдание в своих собственных глазах; что же касается меня, то я могу лишь бесконечно долго анализировать совершенные мною ошибки и выворачивать себя наизнанку, пока не возникнет отвращение к самому себе. В моих ушах беспрестанно звучали выстрелы и шум оборвавшихся шагов… Эти воспоминания, наверное, будут преследовать меня до конца дней. Мои мрачные мысли сопровождались какими-то обрывочными мелодиями. Я даже записал пару тактов на уголке конверта: автоматные очереди покорно превращались в аккорды. Все в моей жизни было лишь прелюдией. В настоящих страстях, боли и преступлениях мне было отказано судьбой. Ничего не поделаешь — я, наверное, страдал параличом сердца и души.
В полдень мы, как обычно, вышли к столу.
— Как вы себя чувствуете? — спросила меня Элен.
— Уже лучше, спасибо. Я смирился с постигшим меня ударом, — ответил я и при этом посмотрел на Аньес. Она тоже с состраданием склонилась ко мне.
— В конце концов, вы ведь были в ссоре, — заметила она.
— Как-никак, это его сестра, — сухо заметила Элен. — Еще одна смерть после гибели его друга Жервэ… Это надо понять…
— Да, Жервэ! — сказала Аньес, пренебрежительно махнув рукой.
— Что это значит? — вопросительно посмотрела на нее Элен.
— То, что с тех пор прошло уже много времени!
— Тебе, разумеется, не дано понять и ощутить такое теплое чувство, как любовь, — заключила Элен.
Пожав плечами, Аньес парировала:
— Можно подумать, ты способна судить об этом.
Взбешенный перебранкой и отчетливо видя намерения Аньес, я все же хранил молчание, безуспешно пытаясь сократить время обеда.
— Вы можете отдохнуть, — сказала Элен, — а мне нужно сходить в город.
— Я думала, что Жулия задержится у нас надолго, и отменила все свои встречи с клиентами.
Сестры обменялись недоверчивыми взглядами, и я поспешил обнадежить Элен:
— Пойду немного посплю, я действительно очень устал.
Для себя же я решил раз и навсегда разобраться с Аньес. Более удачный случай вряд ли мне представится. С появлением на столе десерта я извинился и удалился в свою комнату, где стал обдумывать наше объяснение. Увы! Это был напрасный труд! Мне никак не удавалось найти нужные слова, и я даже не знал, чего же я, в сущности, хочу от нее. Мало-помалу мои мысли, как всегда, начали превращаться в целые картины и перескакивать с одной на другую. Я то побеждал Аньес, то Элен и неизменно становился богатым, знаменитым и давал сольные концерты… Мне стало жаль себя. Я попытался застелить кровать и хоть слегка навести в комнате порядок; по крайней мере, это занятие было куда ближе к реальности. Но к несчастью, оно оказалось непомерно скучным, и я вновь погрузился в черную меланхолию. Причесавшись и почистив свой костюм, я сунул в карман пиджака фотографию Бернара и таким образом подготовился к встрече с Аньес. Одни за другими все часы в доме пробили два. Время в этом доме казалось осязаемым: его вдыхали, попадали в него как в ловушку, оно было как кандалы, которые всюду таскают за собой. У меня возникло желание потереть руки и щеки, как мухи потирают лапками усики перед тем, как взлететь. До меня доносился сухой стук каблуков сновавшей взад-вперед Элен. Наконец ее шаги удалились в прихожую, затем входная дверь захлопнулась, и этот звук отозвался у меня в груди. Мой час пробил. На цыпочках я прошел в столовую, потом в гостиную. Это было, конечно, глупостью, но мне казалось, что тишина все же благоприятствует моей затее. Постучав в дверь, я непринужденно, словно к себе, вошел к Аньес. Она сидела у окна и занималась маникюром.
— Простите, — сказал я, — вы, кажется, кое-что забыли у меня в комнате.
И с этими словами я швырнул ей на стол, на котором валялись ножницы и щипчики, фотографию. Аньес продолжала старательно подпиливать ногти.
— Это ваших рук дело. Я не ошибся?
— Нет, не ошиблись.
— Вы выкрали эти фотографии из писем, адресованных вашей сестре?
Пилочка продолжала тихо поскрипывать. Аньес на мгновение прервала свое занятие и, поворачивая руку, чтобы рассмотреть получше ногти, пробормотала:
— Выкрала? Ну и словечко же вы подобрали!
— Какое подобрал, такое и есть… Это вы написали Жулии о моем приезде?
— Да, я… Ну и что? Я имела на это полное право, потому что вы ей не брат.
Я нежно положил руку Аньес на плечо.
— Увы, не так уж ты умна, — сказал я. — И ничего не поняла. Ты что же, воображаешь, что я принял эту историю с «крестной» всерьез с самого начала? Да ты только представь себе: мы сидим на передовой в окопах, большей частью бездействуя, нам пишут какие-то женщины, ну и мы, черт возьми, развлекаемся тем, что строчим им ответы! Эта игра куда увлекательнее карточной, и все-таки не более чем игра… Иногда мы даже обменивались своими «крестными». А те, которые присылали посылки, ценились у нас особенно высоко.
Пилочка перестала скрипеть.
— Ну и я тоже не отставал от товарищей. Мне всегда не хватало времени всерьез заниматься женщинами, и я счел эту игру в письма весьма забавной. Да-да, именно забавной и даже волнительной. Как же, мною заинтересовалась женщина, живущая в Лионе! Это одновременно походило на розыгрыш и на сказку. Понимаешь, что я хочу этим сказать? Ребята, отвечая своим «крестным», часто безбожно дурили их, выдавая себя то за богатых сынков, то за каких-нибудь чемпионов или просто богачей. Это ни к чему не обязывало и вместе с тем действовало возбуждающе, словно фильм, в котором ты — главный герой. У меня не настолько развито воображение, чтобы что-нибудь придумывать, но когда Элен попросила меня прислать фотографию, я решил выслать ей фото Жервэ, потому что он был внешне интереснее меня… Вот и все… А в действительности Бернар — это я.
Аньес внезапно взорвалась.
— Это ложь! — вскричала она. — Эту сказку вы придумали прямо сейчас, на ходу. Вы — Жервэ, и я не дам вам жениться на Элен!
— Ага! Ну вот ты и раскрыла карты! Ну что ж, возможно, ты и права в том, что я не женюсь на Элен, но на тебе я тем более не женюсь!
— Почему?
— Да потому, что твой мелкий шантаж мне омерзителен. Я могу понять и простить ревность, но вот чего я тебе не прощу никогда в жизни — так это комедию с предсказаниями. И здесь уже речь идет не только о нас троих, но и о всех тех простачках и несчастных, которые принимают тебя чуть ли не за глашатая самого Господа Бога, о тех, кто приносит тебе самое святое, что у них есть, о тех, которых ты так же низко обманываешь, как обманывала меня, описывая портрет Жервэ с двумя родинками и предсказывая приезд Жулии!
Она смертельно побледнела, и только ее щеки покрыл легкий румянец, похожий на следы от пощечин. Ее потерянные глаза шарили по мне, переходя со лба на грудь, как бы желая определить место, по которому лучше нанести удар своей пилкой для ногтей.
— Я обладаю даром ясновидения, — прошептала она. — Клянусь Богом, я обладаю этим даром…
— Почерпнутым из этой макулатуры?
— Неправда! Я обладаю даром ясновидения.
— Почему же ты не можешь увидеть, что Бернар — это я?
Она со злостью швырнула пилочку мне в лицо, но промахнулась. За моей спиной раздался металлический звон. Подняв пилочку, я подошел к столу и положил ее в футляр.
— А разве одно то, что Жулия бросилась мне на шею, не доказывает, что я — Бернар?
— Жулия мертва.
— Ну и что?
— Вокруг тебя — кровь.
Охваченный неясными предчувствиями, я зло улыбнулся и ответил ей:
— Нет, и даже не пытайся убедить меня в этом. Твой звездный час уже позади.
Не спуская с меня глаз, она медленно села.
— Я люблю тебя, Жервэ!
— Хватит, — заорал я, — хватит! Не называй меня этим именем!
— Жервэ… или Бернар… — вздохнула она. — Какое это теперь имеет значение?.. Но я не дам тебе жениться на Элен.
— Я все равно на ней женюсь!
— Я не допущу этого!
— Интересно знать, каким же образом?
— Жервэ, но ведь ты не знаешь ее так хорошо, как знаю я!
Я влепил ей пощечину, и она тут же, вскинув голову, замерла, сдерживая готовые брызнуть слезы.
— Прости меня, — опомнясь, прошептал я. — Аньес… Я не хотел.
— Убирайся отсюда!
— Но ведь Элен все равно не поверит тебе, если ты станешь ей говорить, что…
— Вон отсюда!
— А ты не посмеешь признаться ей в том, что украла фотографии из ее писем. Она вообще перестанет принимать тебя всерьез. Ты станешь для нее не более чем взбалмошной девчонкой.
Слезы ручьем полились у нее из глаз, и я наблюдал, как они сперва быстро текли по щекам, затем приостанавливались в уголках рта, а потом замирали и искрились на подбородке. Все женщины, которых я знал, в один прекрасный день начинали плакать точно так же, будто их прорывало изнутри. А ведь я всего лишь оборонялся и имел на это полное право.
